17
Гостиница расположена рядом с Восточным парком.
Опрятный, симпатичный дом. Швейцар — сама вежливость. Здесь даже не надо называть свою фамилию. Номер на третьем этаже. Комната драпирована выцветшим красным шелком. На полу красный ковер, на лампах красные плюшевые абажуры. Широкая старая кровать, рядом с ней зеркало. Оно очень большое. Из кровати можно, потянув за шнур, привести его в нужное положение, чтобы увидеть все, что пожелаешь. Над кроватью висит цветная литография «Хоровод русалок». Все весьма старомодно. Тем не менее, я думаю, это одно из самых симпатичных заведений этого типа. Я не поленился и познакомился со многими гостиницами с «номерами на час», прежде чем выбрал эту. И тем не менее все у нас идет наперекосяк.
Я приехал раньше Верены, которая приехала на такси и вышла из него, не доезжая до гостиницы. Она одета в простенькое матерчатое пальто. Никаких украшений. На голове платок. И темные очки.
Портье сверх меры улыбчив, встречая нас. Но и в первый раз, когда я здесь был один и дал ему двадцать марок, он тоже несколько переборщил с улыбками. Возможно, он вообще всегда пересаливает по части улыбок, и это всего лишь отпечаток его профессии. Он вручает мне ключи от номера. Когда мы уже вошли, кричит нам вслед — надо признать — несколько громче, чем нужно:
— Если господам потребуются еще полотенца, то только позвоните! Горничная сразу же принесет!
Именно эти полотенца и делают погоду. Я вижу, как Верена вздрагивает. Уже здесь, на лестнице, я ощущаю, что все пошло наперекосяк. Ноздри у Верены начинают подрагивать, она спотыкается и не произносит ни слова до того момента, пока мы не оказываемся в номере. Войдя, говорит:
— Ужасно.
Она не замечает ни красных гвоздик, ни шампанского. Верена подходит к окну и смотрит на улицу. За окном густонаселенный дом с самыми дешевыми квартирами, небольшой кусок Восточного парка с замерзшим озером, по которому дети катаются на коньках, магазинчики с дешевенькими товарами.
— Ужасно, — говорит она.
Ясное дело: городское предместье.
Я включаю свет, задвигаю занавески и откупориваю шампанское. Все это время Верена стоит, повернувшись лицом к стене у батарей. Я приношу ей бокал и говорю:
— Сними хотя бы пальто.
На ней красный свитер, и я рад этому.
— Чему ты радуешься?
— Тому, что на тебе красный свитер.
Шампанское плохое. Она этого не говорит, это говорю я.
— Ах, — возражает она, — какое это имеет значение? Спасибо за гвоздики.
Она входит в ванную, осматривает все и качает головой. Потом возвращается, наливает себе еще один бокал, выпивает залпом, а потом одним махом еще и третий.
— Ну, — говорит она. — Иди ко мне. Скорей.
Она стягивает через голову свитер. Расстегивает юбку. Снимает чулки. Я, уже скинув с себя все, забираюсь в широкую постель. Пододеяльник еще влажный после стирки. За стенкой раздаются кашель и мужской голос. Затем начинает смеяться девушка, она хохочет долго и визгливо. Затем следуют самые разные звуки.
Верена сидит полураздетая. Она обратила внимание на огромное зеркало. Она тянет за шнур. Зеркало меняет положение.
— Как изобретательно, — говорит она.
— Не смотри туда. Мы потушим свет. А в следующий раз я принесу приемник, чтобы заглушить все эти звуки.
Верена раздевается догола, ложится рядом со мной, мы целуемся. Когда я начинаю ее гладить, она каменеет.
Я знаю: это все.
— Не сердись на меня, мое сердечко.
— Да, нет, что ты, — говорю я.
Сквозь щели занавесок пробивается немного дневного света, где-то льется вода, потом снова кашляет мужчина, и снова смеется девушка.
— Не имеет смысла… Ведь мы не хотим обманывать друг друга. Здесь… здесь мне пришлось бы играть театр.
— Не надо ничего объяснять.
— Но я хочу… Я должна… Помнишь, как ты бесился первое время, когда я говорила, что я шлюха?
— Да.
— Я… я всегда говорю это просто так. Не вполне серьезно. Я кокетничаю. Несмотря на все, у меня о себе еще очень хорошее мнение. Насчет шлюхи я говорю для того, чтобы мне возражали, чтобы мое хорошее мнение о себе подкрепляли другие люди.
Кто-то проходит по коридору мимо нашей двери.
— Сегодня я впервые действительно почувствовала себя шлюхой. Это правда. Я еще никогда так себя не чувствовала! Еще никогда! Даже с зажравшимися жлобами в свои самые поганые времена. И это притом, что я очень хочу этого. Но не выходит. Ты понимаешь меня?
— Да.
— Оливер…
— Пошли. Пошли отсюда. И побыстрей.
Я включаю свет. Мы торопливо одеваемся. (Мужчина говорит. Девушка смеется. Плещется вода.)
— Здесь мы уже никогда не будем встречаться. Я сделал ошибку.
— Нет, это моя ошибка, — говорит она.
— Прочь, скорей прочь отсюда, — говорю я, открывая дверь.
В покинутом номере остаются красные гвоздики, чистые полотенца, плохое шампанское. По лестнице мы сбегаем так, будто за нами гонятся. Я возвращаю портье ключи.
— Вы уже уходите? Но вы оплатили номер на три часа. Вам не понравилось? Что-нибудь не…
Но мы уже на улице.
Мы идем на расстоянии. Не смотрим друг на друга. Внезапно Верена останавливается, снимает очки и прячет их. Она глядит на меня своими громадными черными глазами так, будто никогда не видела меня раньше.
— Верена, что с тобой? Пошли дальше!
Своим прокуренным, хрипловатым голосом она говорит:
— Теперь я знаю, в чем дело.
— Ты о чем?
— Почему ничего не получилось.
— Почему?
Чужие люди. Кричащие дети. Продукты за замерзшим стеклом, витрины. Машины. Их гудки. И снег, снег, снег!
— Так почему?
— Потому что я в тебя влюбилась. Я люблю тебя, Оливер. Ты добился своего. Добился-таки.
18
На улице Зандвег мы находим старомодное кафе. Лысый маленький официант в засаленном фраке, шаркая ногами, подходит к нам. Стекла окон едва пропускают свет, электрическое освещение — слабое, на столешницах из поддельного мрамора многочисленные круглые следы чашек, блюдец и стаканов. Два пенсионера играют в шахматы, третий мужчина наблюдает за игрой.
— У вас есть коньяк? — спрашиваю я официанта.
— Да.
— Приличный? Французский?
— Надо сначала посмотреть, сударь…
Шаркая, он удаляется. Янтарного цвета кошка с густой шерстью подходит и трется о мою ногу. Верена крепко держит меня за руку. Мы продолжаем глядеть друг на друга.
Абсолютная тишина.
— Я люблю тебя, Оливер.
— И я тебя. Только тебя. И всегда только тебя.
— Я рада, что мы попали в эти ужасные номера. Иначе б мне это не стало ясно. Так вот — сразу же. С такой очевидностью.
— Верена.
— Здесь тоже ужасно, правда? Но мне здесь хорошо.
— И мне.
Кошка вспрыгивает мне на колени, и я глажу ее одной рукой, другой я глажу руку Верены.
На своих плоскостопых ногах в разношенных ботинках пришаркал официант. Он демонстрирует нам бутылку, с которой предварительно отер серую пыль.
— Из подвала. Настоящий «Курвозье». Лежал уже с незапамятных времен.
— Продайте мне целиком бутылку.
— Да, но не станете же вы все зараз…
— Нет, не зараз. Мы придем еще.
Официант смущен.
— Тогда мне надо спросить хозяйку, сколько это стоит. Это обойдется недешево. Во всяком случае, много дороже, чем в магазине.
— Не важно, сколько.
В ответ он низко кланяется.
Затем приносит две рюмки. Я кричу ему вслед, когда он уходит:
— Принесите и третью.
Он откупоривает бутылку, я наливаю три рюмки до краев.
— Давайте чокнемся. У нас сегодня есть повод для праздника.
— Вы очень добры.
Мы пьем. Но старый официант делает лишь крохотный глоток.
— Если вы позволите, я возьму свою рюмку с собой. Такие напитки достаются не каждый день. Я хотел бы выпить медленно, не спеша.
— Конечно, господин…
— Франц. Меня зовут Франц.
Он поднимает рюмку, опять отпивает чуть-чуть, сказав перед этим:
— За ваше здоровье и за то, что вы отмечаете.
— Спасибо, господин Франц.
Шахматисты спорят о чем-то. Болельщик дает советы. Снегопад продолжается.
— Теперь у нас есть новый дом, — говорит Верена, делая большой глоток. — С ума сойти, — продолжает она, — знаешь, у меня вдруг пропало чувство страха.
— Страха? Перед чем?
— Перед мужем. Перед будущим. Перед тем, что я на столько лет старше тебя.
— Все будет хорошо.
— Как ты это себе представляешь? Каким образом нам станет хорошо? Скажи мне! Мне это так небезразлично теперь, когда я знаю, что люблю тебя.
— Могу тебе сказать. Наконец-то. Я знаю в Эхтернахе одного адвоката. Он мне сказал, что руководители фирмы… (я называю самого крупного конкурента отца) возьмут меня к себе сразу же после окончания школы. С удовольствием и злорадством! Чтобы коллеги из других фирм этой отрасли потешились! Чтобы мой папаша лопнул от злости! Они даже готовы на это потратиться. Для начала нам троим этого хватило бы…
— Это и вправду так?
— Честное слово!
— Я верю тебе. Если бы даже это было и не так, я все равно осталась бы с тобой. Но я знаю, что такое бедность. Даже самая большая любовь может погибнуть в нищете.
— Не волнуйся. Сразу же после сдачи выпускных экзаменов мы так и сделаем. Знаешь ли ты, что впервые в своей жизни я нормально учусь? Я хочу получить аттестат! Я хочу стать человеком!
— Я сделала из тебя прилежного ученика.
— Ты сделала из меня мужчину.
— А ты из меня — пьяницу.
— И я раньше тоже так не пил. Только после того, как…
— Да, — говорит Верена, — и я после того, как…
— После чего?
— После того, как я затосковала.
— И когда это началось?
— В Санкт-Морице.
Я вдруг ощущаю сильное волнение. В этом мрачном старом кафе я вдруг вижу перед собой все наше совместное будущее, нашу совместную счастливую жизнь.
— Всего лишь один год остался, Верена! Чуть больше года! И я смогу работать. Мы снимем небольшую квартиру. У тебя есть все, что тебе нужно: меха, украшения…