— И ты.
— И Эвелин. И моя машина. И мы станем самыми счастливыми людьми во всем Франкфурте.
— Во всей Германии!
— Во всем мире!
— Нет, не надо.
— Что — не надо?
— Не надо сейчас об этом говорить, а то из всего этого ничего не выйдет. Всегда ничего не выходит из того, о чем много говорят.
— Но думать-то об этом по крайней мере можно?
— Разве кому-нибудь можно запретить думать?
— Верена…
— Что, любимый?
— Ничего.
— Я знаю, что ты хотел сказать. Не надо этого говорить.
— Да, не надо.
— Оставь это в мыслях.
— Хорошо.
— И я оставлю это в мыслях. Мы будем думать об одном и том же.
— Мы выпьем еще по рюмке, и я отвезу тебя домой. Уже поздно.
— А тебе хватит терпения?
— Ну что ты! А ты…
— И мне хватит терпения.
— Скоро весна. Муж будет часто уезжать. Ты станешь приезжать ко мне, как в ту нашу первую ночь…
Мы пьем.
Шахматисты продолжают спорить. Снег валит все гуще и гуще.
Отчего у меня опять вдруг появляется это предчувствие скорой смерти? Отчего?
Я же ведь счастлив!
— Что с тобой, мое сердечко?
— Ничего!
— То есть как ничего? У тебя вдруг сразу изменилось лицо… так странно изменилось…
— Просто я кое о чем подумал.
— О чем?
— О том, как нам будет хорошо.
— Ты слишком много пьешь, — говорит Верена.
— Еще только один глоток.
Она улыбается.
19
В школе образовалась еще одна парочка. Никто не додумался бы до такого сочетания: Ной и Чичита. По этому поводу Ной был вызван к шефу. Шеф сказал:
— Гольдмунд, ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь, но ты в последнее время, по-видимому, стал плохо соображать.
— В каком смысле, господин доктор?
— Чичите всего пятнадцать.
— В следующем году будет шестнадцать.
— Скажу тебе одно: если я вас поймаю хоть один-единственный раз, то выгоню обоих — в тот же день? Ясно?
— Во-первых, господин доктор, вам бы никогда не поймать нас, если б мы даже этим занимались. Во-вторых, меня крайне огорчает, что вы обо мне такого низкого мнения. Я не собираюсь спать с Чичитой! Во всяком случае, я не тороплюсь с этим.
— Так чего же ты хочешь? — спросил шеф.
— Я довольно-таки одинок. И Чичита тоже. Я всегда мечтал жить с человеком, которого я бы узнал довольно рано и сформировал таким, каким я его вижу в своих мечтах.
— Понятно. Твое творение.
— Да.
— А ты — Пигмалион?
— Пигмалион. Да. Поэтому я и беседую с Чичитой о Ясперсе и Сартре, Оппенгеймере, о «Предательстве в двадцатом веке», коллективной вине, Брехте и так далее.
— Но ведь она не в состоянии ничего этого понять, Ной!
— Не скажите, господин доктор! Я дал ей почитать Камю. И Мальро. И Кестлера. Вы правы в том, что многого она не понимает. Но многое в ней откладывается. Многое воспринимает неосознанно, подсознательно. Она никогда этого и не осознает, но когда-нибудь она поступит так, как, к примеру, думал Камю. Разве это плохо?
— И ты в это и вправду веришь?
— На полном серьезе. Как-то я прочел одно высказывание, которое мне очень понравилось. Вот приблизительно что говорит про себя один человек: «Уже позже я подвергся нескольким процессам оглупления — но в пятнадцать я был проницательным, умным и зрелым человеком! С возрастом не становишься умней…» Простите, господин доктор, это вовсе не намек!
— Со мной ты спокойно можешь откалывать свои глупые шуточки — ты ведь знаешь. Как вы сблизились? Ведь Чичита просто обожала мистера Олдриджа.
— Я не собирался разрушать эту гармоничную связь. Но как-то Чичита сказала: «Мистер Олдридж мил со мной только из вежливости». «Чепуха», — возразил я. «И вообще он мил со всеми девочками только из вежливости. Мальчиков он любит гораздо больше».
— Я надеюсь, что ты ей возразил.
— И еще как!
— Мистер Олдридж мой лучший учитель. Он ни разу ничем себя не запятнал. Его личная жизнь нас не касается.
— А я разве на него жалуюсь! Но у девочек по этому поводу свои мысли. У Чичиты хороший инстинкт. Она заметила, что здесь что-то не так. Поэтому спросила меня: «Ты хочешь со мной ходить?» Ничего себе, когда девочка задает такой вопрос? Ведь об этом вообще-то должны спрашивать мы!
— И ты сказал ей «да».
— Она нравилась мне уже давно. Я провел с ней — прошу прощения, что без вашего разрешения — пару «сцено»-тестов и должен вам сказать: она просто блеск!
— Как раз то, что тебе надо, так?
— Как раз то.
— Глина в твоих руках.
— Да, господин доктор.
— Скажи: слепив из маленькой Чичиты свое творение, что ты будешь делать дальше?
— Мы уедем в Израиль.
— И поженитесь?
— Разве я об этом говорил?
— Но не можешь же ты ее взять с собой просто так?
— А почему бы и нет? Мы хотим жить вместе. У меня ощущение, что у нас должно все хорошо получиться. Но мы не собираемся обязательно пожениться.
— Почему?
— Во-первых…
— Брось ты эти свои «во-первых», «во-вторых». Перестань читать всем лекции. Знаешь ли, Ной, я тоже кое-что однажды вычитал: тот, кто умен чересчур, уже немного глуп.
— Я постараюсь сдерживаться. Итак, во-первых… — пардон, господин доктор, — значит, итак, Чичита и я — мы не хотим детей, в этом наши взгляды полностью совпадают. Поглядите, как сегодня обстоит дело с детьми! Здесь я живу среди более чем трехсот детей. Я в течение нескольких лет наблюдаю довольно репрезентативный срез молодого поколения. И смею вас заверить: с меня хватит!
— Ной, — сказал шеф, — мне нравятся твои взгляды — частично. Хотя кое-что и не нравится. Но независимо от того, что мне нравится, а что нет, я повторю: если ты не сдержишь обещание, вы оба вылетите!
— Не волнуйтесь, — ответил Ной. — Мне нужен человек, господин доктор, человек! Так что постель стоит у нас на последнем месте…
Странно: раньше — стоило мне втрескаться в какую-нибудь девчонку — я думал: теперь поскорее в постель и не вылезать из нее! А теперь я часто встречаюсь с Вереной в маленьком старом кафе. Мы целуемся. Мы гладим друг друга. Но без этого. И так две недели! Мы рассказываем друг другу о себе. И нам будет что рассказать, даже если мы будем рассказывать сто лет подряд…
20
О романе доктора Фрая с мадемуазель Дюваль уже известно всему интернату.
Все говорят о них, и, конечно, больше всех большие девочки. Доктор Фрай и мадемуазель Дюваль каждый день гуляют вместе после обеда. Вечерами они часто вместе ездят во Франкфурт в театр или в кино. У мадемуазель Дюваль два новых платья, и раз в неделю она ходит к парикмахеру во Фридхайме. Она уже иногда смеется, а Ханзи говорит, что они тайно помолвлены.
Ему лучше знать.
Он ведь все всегда знает.
21
Четверг, 9 февраля.
Я снова встречаюсь с Вереной в «нашем» кафе на Зандвег. Господин Франц в засаленном фраке приносит бутылку коньяку и пьет рюмочку за наше здоровье. Мира, янтарная кошка, ходит по полутемному кафе, в своем углу спорят шахматисты, а болельщик дает советы. И игроки те же, и болельщик тот же самый.
В эти дни Верена меняется. И поверьте, это не фантазия влюбленного, а действительно так! Она становится тише, спокойнее, меньше нервничает. И лицо у нее меняется. У меня все время ощущение, что оно — ее лицо — светится изнутри, через кожу. А из Верениных глаз уходит какая-то часть ее большой печали.
Она приносит хорошую весть: на следующей неделе ее муж уезжает, и я смогу опять прийти к ней на ночь. Мы радуемся, как дети, как два влюбленных, которые ни разу еще не обнимались.
И я приношу хорошую весть: с некоторого времени я лучший ученик класса. В принципе это не фокус — в двадцать один год в восьмом классе, но тем не менее мои учителя в изумлении. Они никак не могут привыкнуть к тому, что я больше не болтаюсь без дела, не мешаю им на уроке, не говорю дерзостей, что я пишу одну за другой хорошие работы.
— Наконец-то у вас мозги встали на место, — сказал по этому поводу доктор Фридрих Хаберле. (Который, между прочим, справил себе новый костюм и больше не воняет потом. Должно быть, это подарок ему к Рождеству.)
— Наверняка за всем этим женщина, — сказал Ной.
Противно, что он всегда все с ходу сечет. Противно — потому что об этом он сказал Чичите, а та сказала всем девочкам, и теперь я что-то вроде экзотического зверя, и каждый хочет знать, что же это за женщина…
Верена строит планы. Верена реалистична. И неудивительно. Она знает, что такое голод. Она постоянно подсчитывает, прикидывает, сможем ли мы жить на мое жалованье. Считает она, словно маленький ребенок, — вслух. Она полагает, что нам хватит.
Мы привыкли пить немного чаще и больше, чем следует. Мы не хотим выходить за рамки и постоянно увещеваем друг друга, но стоит нам встретиться, и мы обязательно выпиваем: потому что мы такие чувствительные, потому что у нас так мало времени, потому что коньяк дает мир и уверенность, согревает и успокаивает. Господин Франц приобрел для нас пару бутылок «Курвозье».
— Зима в этот год на удивление мягкая, — говорит Верена. — Я думаю, что в середине или конце марта мы с Эвелин уже сможем перебраться поближе к тебе, в Таунус. И потом я еще кое о чем думаю. У мужа есть дом на острове Эльба.
— Знаю.
— Откуда?
— Тогда, в нашу первую ночь, ты говорила об этом — уже в полусне.
— О чем?
— О багряных парусах на закате солнца, о городе с названием Портоферрарио или что-то в этом духе, о зеленых волнах, в которых ты хотела бы меня обнимать.
— И все это я говорила?
— Да.
— Я, должно быть, была здорово пьяна.
— Вовсе нет, ты была только очень усталой. Как и я. Но я все помню.
— Портоферрарио — это главный город Эльбы. А ты никогда там не бывал?
— Нет.
— А мы каждый год ездим туда! Нашего шофера с машиной посылаем вперед, чтобы он ждал нас во Флоренции, а сами едем в спальном вагоне. Дальше мы едем на машине. Пиза. Ливорно. Пиомбино.