— Я еще ни разу не был в Италии.
— Пиомбино находится на берегу моря. Там можно погрузить машину на паром, и через полтора часа ты в Портоферрарио. И ты тоже сможешь так сделать.
«Если летом у меня еще будет машина», думаю я и вздрагиваю:
— Ты хочешь, чтобы я приехал на Эльбу?
— Да! Эвелин, как настоящая итальянка, целый день на море. Мужу постоянно приходится ездить в Милан, Геную или Рим. Я очень часто остаюсь одна. Это был бы рай для нас…
— Ваш дом находится в Портоферрарио?
— В десяти километрах от него. На берегу одной из самых красивых бухт. Она называется Ля Биодола. Посмотри!
Верена показывает мне цветные фото. Я вижу синее-синее небо и синее-синее море, песчаный пляж, пальмы, пинии и оливковые деревья. Я вижу дом, почти целиком из стекла, на скале над прибоем. К пляжу ведет лестница.
— Вот он, — говорит Верена. — Когда муж будет в отъезде, ты будешь приходить ко мне. У него масса дел. Даже в этом доме есть телетайп. А на яхте — радиотелефон.
— У вас есть яхта?
— Маленькая. — Она показывает мне фото. Это вполне современный корабль, на носу которого написано «ВЕРЕНА». — Моторная лодка тоже есть. Я могу ездить на ней вокруг всего острова, куда угодно, — к тебе, например.
— А он?
— Я же сказала, он постоянно работает. Или же до того устает, что целыми днями лежит вот в этой пиниевой роще. Затем опять начинает вкалывать, как сумасшедший, со своей секретаршей и со своим телетайпом. Деньги! Деньги! Ты ведь знаешь это по своему отцу.
— Да.
— Ты мог бы приехать на Эльбу, или тебе обязательно надо ехать на каникулы домой?
— Я приеду, я приеду! Но где я буду жить?
— В Портоферрарио, в гостинице «Дарсена». В Марчиана Марина. В Порто Адзурро. Где хочешь. На моторной лодке я могу приехать к тебе куда угодно. А когда его не будет дома, ты будешь приезжать ко мне.
— А как же шофер? А секретарша? А нянька?
— Они все живут в других местах. В Портоферрарио, в маленькой деревушке около Ля Биодола и даже в Каполиверо.
Она столько рассказывает мне о Эльбе, что у меня возникает ощущение, будто я провел там годы.
— Ты говоришь по-итальянски?
— Нет.
— Это ничего! Я тебя научу. Лишь бы ты приехал. Я подыщу тебе комнату. Так что мы будем все время вместе пару месяцев. Осенью Эвелин пойдет в школу. Ты сдашь выпускной экзамен. А потом мы будем вместе, вместе навсегда.
Она поднимает свою рюмку.
— Давай выпьем за то, чтобы нам было хорошо на Эльбе. И после.
Мы пьем.
— Теперь у нас есть цель, — говорит Верена, — теперь мы знаем, что не все бессмысленно и безнадежно. Теперь мы знаем, что уже скоро станем жить вместе и без страха. Нам больше не придется прятаться. И Эвелин будет счастлива.
Я вновь наполняю рюмки.
— За то, чтобы исполнились все наши желания!
Я пью за исполнение всех Верениных желаний. И еще за одно мое желание: чтобы со мной не стряслось какой-нибудь беды из-за Геральдины.
Верена ведь не знает о нашем последнем разговоре с ней. Не знает она и то, что 9 февраля Геральдина возвращается в интернат.
Я не зря запомнил эту дату…
22
Поначалу ничто не предвещало осложнений.
Геральдина приехала на такси.
Она не стала калекой. Она вылезает из машины без всяких затруднений — так, что кажется: палка ей не нужна, и она носит ее для форсу. Она машет рукой и кричит:
— Хэлло!
Но это уже совсем другая Геральдина. Уже не Шикарная Шлюха. Без побрякушек. И туфель на гвоздиках. И от начеса она отказалась. Ее волосы цвета львиной шерсти гладко причесаны, а на затылке красиво падают вниз мягкой волной. Ресницы не заляпаны тушью, нет голубых теней под глазами.
Под старым каштаном Геральдина пожимает множество рук и принимает поздравления с возвращением. Она целует маленького Ханзи, а потом моя очередь.
— Я так рада снова видеть тебя!
— И я, Геральдина.
Рукопожатие.
Но без того — как раньше — чтобы поскрести мне пальцем по ладони и без этих заговорщицких взглядов. Ничего этого. Прямо овечка, смиренная овечка здоровается со мной. Я ожидал всего. Но не этого.
Я чувствую колоссальное облегчение. Все не так уж плохо. Геральдина хорошая девчонка. Порядочный человек.
Шеф обнимает этого порядочного человека и говорит, что очень рад ее возвращению и тому, что на ней уже нет побрякушек, и ужасного грима, и начеса. И что же отвечает ему Геральдина?
— За долгие недели болезни я о многом передумала. И осознала, что много, что делала, неправильно. Теперь я постараюсь всегда поступать как можно правильнее. И надеюсь, у меня получится.
Шеф чуть не прослезился.
А ребята смотрят на Геральдину, как на сказочное существо!
Просто не поверить, что когда-то она была пустоголовой чувихой, главным занятием которой было отбивать у девочек их парней! Вот она стоит у заснеженного каштана, опираясь на палку, вызывая желание помочь ей, защитить ее, облегчить ей жизнь. Надо быть подобрее к ней, забыть старое и относиться к ней, как к совсем другому человеку. Что все так думают, я вижу по лицам и в том числе по лицам учителей. А Хорек вообще не может глаз оторвать от Геральдины. Странно, но так он еще никогда не выглядел. Похотливо. Жуть как похотливо!
Хорек гладит Геральдину по теперь уже гладко причесанным волосам, улыбается (наверняка потеет) и говорит:
— Мне кажется, фройляйн Ребер, что болезнь сделала вас совсем другим человеком.
— Я надеюсь, господин доктор, — отвечает Геральдина.
Вольфганг вручает ей большой букет желтых цветов.
— От всех нас, — говорит он. — Мы скинулись. А Ханзи купил внизу, во Фридхайме. Он подал идею.
Ханзи!
Цветы, купленные убийцей. Во всяком случае, тем, что пошел на убийство тогда у обрыва.
Ханзи!
Он улыбается, весь сияя.
— Ведь ты едва не стала такой, как я, — говорит маленький мерзавец, у которого на совести фройляйн Хильденбрандт, и кротко улыбается. На глазах у ребят и учителей он прижимается к Геральдине. — Поэтому я все время думал о тебе. Я так хотел, чтобы хоть ты могла ходить прямо!
За это он получает еще один поцелуй!
Все растроганы.
Только Ной, стоящий рядом со мной, говорит:
— There is something wrong here[152].
— Что не то?
Он пожимает плечами.
Это, так сказать, лишь одна плоскость, в которой разворачивается действие. Ее границы я узнаю на следующий день после обеда, когда встречаю Геральдину. Можно ли сердиться на человека за то, что он хочет отомстить за то, что его разочаровали, предали, бросили? Боюсь, что нет. Думаю, что да.
Но ведь я думаю только то, что мне хотелось бы.
Итак, на следующий день, после обеда, за десять минут до начала урока, Геральдина говорит, стоя под заснеженными деревьями в зимнем, словно из сказки братьев Гримм, лесу…
23
— …А ты глупыш!
— Почему?
— Если бы ты видел себя, когда я приехала… Белый, как полотно, от страха!
— Я не испытываю никакого страха.
— Только слепой мог этого не заметить! Но ты не бойся, Оливер.
На ней черные узкие брюки, лыжные ботинки и куртка. Ни грима, ни помады. Никаких украшений.
И глаза у нее совершенно невинные. С деревьев время от времени срывается снег. Ш-ш-шлеп! Мы одни в лесу. Голос Геральдины тих и мягок.
— Когда ты был у меня, я сорвалась. И наговорила кучу глупостей. Это было подло с моей стороны, по-настоящему подло… Я сказала тогда, что хочу разоблачить ту женщину, которую ты любишь, и опозорить… ее и тебя…
Снова с дерева сыплется снег.
— …Это была ревность. Ты должен понять.
— Конечно.
— Вот опять ты делаешь такое лицо! Я же сказала тебе: не бойся! Уже тогда, как только ты вышел из комнаты, я стала жалеть о каждом сказанном слове. Мне хотелось плюнуть себе самой в лицо. Конечно же, я не стану за тобой шпионить. Конечно же, я не буду пытаться узнать, кто эта женщина. Это было бы самым грязным, самым низким, правда же? Почему ты молчишь?
— А что мне сказать?
— Значит, ты мне не веришь.
— Нет.
Тут она начинает плакать, всхлипывать:
— Поделом мне… так мне и надо… я вела себя как шантажистка… Оливер… прошу тебя, Оливер, верь мне…
Ни слова не говоря, я поворачиваюсь и ухожу.
Вечером в «Родниках» у меня состоялся разговор с Ханзи.
— Послушай, Геральдина снова здесь…
— Тоже мне новость! Разве я виноват, что она так быстро поправилась?
— Я не о том. Она ревнует.
— Да что ты говоришь!
— Оставь этот тон. Ты мне брат? Разве мы не понимаем друг друга? (Вынужден я спрашивать эту змею.)
— Не могу пожаловаться.
— Так вот! Если она в своей ревности попытается выспросить у тебя насчет этой женщины, ну, и все такое…
— Ты что, парень? За кого ты меня считаешь? Да я скорее дам отрезать себе язык, чем скажу хоть одно единое слово! Да еще кому — Шикарной Шлюхе! Кроме того, она уже тебя списала.
— Что?
— Так ведь к вам в класс после Рождества пришел новенький — или нет?
— Да, Йенс Ларсен.
Это норвежец, восемнадцати лет, голубоглазый блондин, выше меня ростом, очень симпатичный.
— Ее пассия. Не пройдет и трех дней, и она… — Ханзи выбирает самые вульгарные слова, чтобы выразить то, что не позже, чем через три дня, Геральдина сотворит с Йенсом. — Три дня, вот посмотришь, и ни минутой позже. Давай поспорим! На пачку сигарет — идет?
— Ты считаешь, что Геральдина и Йенс…
— Считаю! Считаю! Ты что, с луны свалился? Я же тебе говорил: погоди, появится новичок, и тебе тут же будет дана отставка! Раз — и все!
Так оно и есть. В следующие дни Геральдина часами где-то пропадает с Йенсом. У светловолосого норвежца такой вид, словно кто-то открыл ему рай. Во всяком случае, если не рай, то нечто подобное этому небесному царству блаженства ему, видать, и вправду кто-то показал. Нашелся, стало быть, кто-то такой. Кто-то такая. И если у них все будет хорошо и будет продолжаться…