и в то же время не понимаю. Я надеюсь, что ход моих мыслей уже идиотский, но я думаю так: радость жизни заключена в наших воспоминаниях. Я имею в виду — в нашем счастливом прошлом. То, что сегодня является для нас несчастьем, возможно, через три, четыре, пять, шесть лет станет счастливым прошлым. Здоровые люди вытесняют из сознания отвратительное и вспоминают только о прекрасном. Отчего же миссис Дюрхэм все еще такая грустная, отчего так много пьет? Может, и я перепил… Миссис Дюрхэм возвращается, ее щеки покраснели.
— Собирайтесь! Поехали!
— Что, простите?
— Поехали!
— Куда?
— К майору Ингрэму.
— Но, миссис Дюрхэм…
— Нет, нет и нет! Вы же не знаете, что случилось в Германии! Нам нужно к майору Ингрэму. Это в пяти минутах ходьбы. Пошли же, пошли скорей! Итальянское радио постоянно передает экстренные сообщения и телевидение тоже! Возможно, мы накануне третьей мировой войны.
— Миссис Дюрхэм, да скажите же наконец, что стряслось?
— Этот мистер Ульбрихт вчера, в воскресенье, построил стену. Она отделила Западный Берлин от Восточного. Никому уже больше не пройти ни туда, ни обратно. Разрушены семьи, разъединены мужья и жены, друзья. Говорят, есть убитые. Майор Ингрэм сказал, что через двадцать минут «Евровидение» будет передавать телерепортаж из Берлина.
14
Мне приходится вести миссис Дюрхэм, потому что, во-первых, очень плоха дорога* и, во-вторых, сейчас она уж очень пьяна. Дом ее друга находится несколько выше. Мы идем быстро в гору, и меня слегка прошибает пот. Светит луна. На дороге сидят громадные жабы. Нужно быть повнимательнее, чтобы случайно не раздавить их. В крытых соломой сарайчиках кричат ослы.
— Бедняга-майор так разволновался, что едва мог говорить, — рассказывает, опираясь на мою руку и спотыкаясь, миссис Дюрхэм. — Он участвовал в высадке союзников в Нормандии, был в штабе союзного командования и только что сказал мне: «Элизабет, это дело чертовски пахнет войной».
Светящийся белизной дом майора плотно окружен пиниями. Он сам открывает нам дверь. Майор Ингрэм выглядит как брат-близнец Уинстона Черчилля. Толстый. Широколицый. Умный. С сигарой и бокалом виски в руке.
Он целует миссис Дюрхэм в щеку. Мне он трясет руку.
— А я и не знал, что у Элизабет гость. Но вы ведь немец, мистер Мансфельд, не так ли? Проходите. Через десять минут начнется передача из Берлина. Вам это, должно быть, интересно. Это ваша страна и вообще, не так ли?
— Конечно, майор.
— Ик, — делает миссис Дюрхэм.
— Ах вы, моя бедняжка, вам срочно требуется шотландское, прямо сейчас!
Майор идет впереди нас. Мы следуем за ним. В гостиной включен телевизор. Черноволосый пижонистый певец (отчего он вдруг напомнил мне Энрико Саббадини?) льет с экрана патоку.
Майор Ингрэм представляет меня присутствующим. Так как у камина сидит еще несколько дам и господ.
В частности, миссис Ингрэм.
В частности, Верена.
И, в частности, Манфред Лорд.
Девятая глава
1
В Верениных глазах я вижу откровенный ужас.
А мне что делать? Что мне остается? Я же не знал, что ее с мужем пригласил сегодня вечером к себе майор Ингрэм. Откуда мне было знать, что Манфред Лорд, как он мне сейчас с улыбкой сообщает, и майор Ингрэм старые друзья. Ничего не знал я и о Берлинской стене. А знал ли о ней господин Лорд? В его доме и радиоприемник, и телевизор. Может быть, он умышленно скрыл от Верены берлинские события? Может, это он, проявив находчивость и очень постаравшись, подстроил эту встречу через миссис Дюрхэм?
Или все дело случая?
А насколько случайным вообще-то может быть случай?
— Оливер! — С распростертыми объятиями Манфред Лорд идет мне навстречу. — Невероятно! Вот это сюрприз! Как я рад! Верена, ты могла себе представить такое?
Вместо Верены подает голос миссис Ингрэм:
— О, да вы знакомы!
— Что значит знакомы? Мы добрые старые друзья! Вы уже давно на острове, Оливер?
— Я…
В этот момент (господин на телеэкране все еще поет) миссис Дюрхэм делается плохо.
— Простите, господин Лорд… Одну минуточку…
Я отвожу миссис Дюрхэм в ванную. Облегчив себя, она выходит в коридор.
— «Риволи» слишком тяжелая вещь. Ничего общего с виски. Как я выгляжу?
— Великолепно.
— Я снова накрасилась, после того как…
— Миссис Дюрхэм.
— Да?
— У меня к вам просьба.
Мы стоим в коридоре у двери ванной. По телевизору теперь поет женщина.
«Da sola a sola…»[179]
— Не знаю, согласитесь ли вы мне помочь.
— Попытаюсь.
— Эти люди, которые сейчас здесь, в гостях, эта супружеская пара, я знаю их… Не могли бы вы… могли бы вы солгать ради меня?
— Солгать? Как это?
— Не могли бы вы сказать, что знаете меня уже несколько лет и что я приехал только вчера?
— Ничего не понимаю.
— Я все объясню вам потом. Ну, как? Не могли бы вы сделать это для меня?
Она смотрит на меня затуманенным взором.
— А вы для меня не могли бы тоже кое-что сделать? — И поскольку я медлю с ответом, она продолжает: — Конечно, нет. Я слишком многого хочу. Мне кажется, я понимаю, что здесь происходит. Можете на меня положиться.
— В самом деле могу?
— Что за вопрос? Как жаль, что я не миссис Лорд. Но нельзя требовать невозможного, так ведь?
Затем мы возвращаемся в комнату и миссис Дюрхэм рассказывает (немного пережимая), как давно мы с ней дружим и как она вчера встречала меня с машиной в порту. Она сейчас говорит уже немного неразборчиво, потому как чересчур много выпила. Но, в общем, получается неплохо.
Получается ли?
В глазах Верены я читаю отчаянье, в глазах господина Лорда — торжество. Конечно, стена неплохо на него сработала. Но и без нее майор Ингрэм когда-нибудь да пригласил бы нас. Не сомневаюсь.
— Где вы живете, Оливер? — спрашивает господин Лорд.
— В одном пансионе недалеко от Портоферрарио.
— Нет, это никуда не годится!
— Простите?
— Завтра же вы переберетесь к нам! И никаких возражений! Моя жена будет очень рада, правда, дорогая?
Она в состоянии лишь молча кивнуть.
Гремит телевизор.
— Через три дня мне опять придется уехать в Рим. Вы не представляете, как я рад, что вы-таки решились приехать на Эльбу. Ведь теперь вы можете составить компанию моей жене, так? А люди здесь, на юге, не такие подлые, как у нас в Германии.
— Конечно, господин Лорд. Поэтому я и подумал, что могу навещать вас, не вызывая сплетен.
По этому поводу господин Манфред Лорд от души смеется.
— Ах, уж эти сплетни, — говорит он. — Уж эти сплетни…
На телеэкране появляется заставка «Евровидения». Раздается знакомая мелодия музыкальной заставки. Затем показывают стену, перекрытые Бранденбургские ворота, танки армии Восточной зоны, колючую проволоку и так далее. Комментирует итальянский репортер. То, что случилось, действительно ужасно. Изображение мокрых от дождя улиц мигает. Репортеры показывают потрясающие душу сцены: немцы, готовые стрелять в немцев. Молодая берлинка, только что вышедшая замуж. И вот она стоит перед родительским домом и плачет, потому как двери дома, где живут отец и мать, замурованы. Родители стоят у окна на четвертом этаже. Мать плачет. В слабой попытке утешить ее, отец обнимает свою жену, седую и в очках, за плечи. Но и ему самому приходится прикладывать платок к глазам. Даже подарки они не могут передать из рук в руки своим детям, стоящим внизу на улице. Они спускают свертки и цветы на веревочках, так как дом замурован стеной.
Все потрясены.
Начинается горячая дискуссия. Миссис Дюрхэм плачет, как и та старая берлинка. А Манфред Лорд становится ко мне еще более сердечным и свойским.
2
На следующий день я покидаю загрустившую семью Мортула и переселяюсь в стеклянный дом на берегу бухты Ля Биодола. Рукопись книги оставляю на сохранение дедушке Мортула. Я говорю ему, что заберу ее перед отъездом домой.
— Что-нибудь стряслось?
— Да.
— Неприятности?
— Да.
— Бог поможет.
Поможет ли?
Дни и ночи я провожу отныне в доме господина Лорда, на его пляже, в его обществе. Когда ему нужно уехать, он заботится о том, чтобы в доме остались слуги, секретарша, Эвелин, бонна, одним словом — все. Чтобы любить друг друга, мы с Вереной в эти дни вынуждены уходить далеко в море. И еще слава Богу, что Эвелин боится моторной лодки.
Кстати, когда я в первый раз встречаюсь и играю с ней на пляже (в это время господин Лорд в стеклянном доме наверху что-то диктует своей секретарше), она извиняется передо мной. Как она ни мала, но что-то из происходящего до нее дошло…
— Тогда во Франкфурте… я так разозлилась на тебя и сказала, что больше не хочу тебя видеть. А сейчас вот ты приехал сюда, на Эльбу. Ведь это связано с мамой и со мной?
— Да.
— Ты нас не бросишь в беде?
— Не брошу! Никогда!
— Но ведь это очень трудно? Ты думаешь, у тебя получится?
— Надеюсь.
— Можно я тебя поцелую в знак примирения?
— Буду счастлив.
— Вот так. А теперь ты меня!
Я целую ее в мокрую щеку.
— Ты должна набраться терпения, Эвелин.
— Я уже набралась. Долго еще ждать?
— До Рождества.
3
Погода все еще хорошая, но уже случаются и дождливые дни, и сильные ветры, а порой и море выглядит весьма грозно. Близится осень. И уже совсем скоро всем нам возвращаться домой.
Между тем я уже перестал работать по ночам у господина Фелланцони, потому что уже заработал на браслет.
Манфред Лорд очень занят. Он советует нам совершать прогулки на лодке. В Марчана Марина. В Порто Адзурро. Он перечисляет все места, где мы побывали с Вереной, делая это с мягкой улыбкой и неотрывно глядя на меня.
Естественно, мы берем лодку и выходим в море. Прекрасный день, а мы оба в глубокой печали. Но здесь мы по крайней мере хоть можем поговорить друг с другом. Я долго сомневался, стоит ли говорить Верене о преследующем меня ощущении, что за нами беспрестанно следят. Я не говорил ей этого, чтобы не напугать. Теперь придется.