— Ну, кто «усу» не потрафит, тому хана… — понимающе сказал шофер. — А ты что, сюда за длинным рублем приехала?
— За ним, за ним самым, — поспешила согласиться Нина. Мол, пришлось скрыть от спецчасти Дальстроя, что брат у нее в Берлаге сидит…
— Да уж как иначе? — согласился водитель. — Только мало тебе будет радости от этого свидания, девка…
Да и он, шофер, непременно наслушается от «бериевских гвардейцев» — берлаговских охранников — и угроз, и матюков. Не любят они, когда какой-нибудь посторонний на их подконвойных смотрит. Ну, да чего не вытерпишь ради лишней пачки чифира? Благородный напиток! Мозги от него как стеклышко чистыми становятся. Не то что водка, от которой либо лихачом, либо сонной тетерей становишься. Свои восемь лет — они, правда, уже на исходе — водила тоже схлопотал по пьяному делу. Машину новую разбил. Знал бы тогда про чифир, не произошло бы этого…
А вот во время рейса шофер и его пассажирка почти все время молчали. От мрачных мыслей Нину не могли отвлечь даже открывавшиеся с перевалов чудесные виды. Стояло лучшее на Колыме время года. Темные склоны сопок были местами оживлены зеленью молодой хвои лиственниц, яркость которой как бы подчеркивали темно-зеленые заросли кедра-стланика. Блестела в широких проемах вода, еще не спавшая после весеннего многоводья. В долинах рек буйно зеленели лиственные кустарники. А в светлой дымке солнечного дня виднелись бесконечные цепи дальних гор.
Нина уже знала, что эти горы так красивы только при взгляде на них со стороны. Тех же, кто вынужден жить среди них, сопки, большей частью угрюмые и безлесые, угнетают. Стойкий до недавнего времени оптимизм Нины не выдержал соприкосновения с колымской действительностью, так же как и ее наивные планы. Единственным оправданием ее приезда сюда могла бы быть встреча с Сергеем Яковлевичем. Но состоится ли она? А если состоится, то не будет ли последней в ее жизни?
Возле какого-то полусарая, одиноко стоявшего у дороги, шофер остановил машину и, оставив свою пассажирку в кабине, ушел в развалюху:
— Подожди немного, я сейчас!
Нина заметила, что водитель захватил с собой одну из полученных от нее пачек чая. Вернулся он только через добрых полчаса повеселевший, с блестящими глазами:
— Старик тут один живет. Здорово умеет чифирь заваривать!
Шоферу, видимо, очень хотелось поговорить о достоинствах этого напитка богов, но Нина беседы не поддержала. Грузовик бежал быстрее, чем до остановки у «чифирной забегаловки», как будто он тоже хватил «первяка». Водитель разъяснил Нине, что «первяк» — это настой, слитый с заварки, осьмушка на поллитровую банку, в первый раз. Есть еще «вторяк» и «третяк», но это, конечно, уже не то. А чифирные забегаловки разбросаны на трассе повсюду, без них она замерзла бы, как машина без горючего.
К проходу через омсукчанский мост ночной смены из лагеря они опоздали.
— Не журись, девка! — утешал Нину все еще не утративший словоохотливости шофер. — Сама говоришь, твой братик, или кто он тебе там, — ученый. А ученому на заводе какая работа, подними да брось… Зачем таких в ночную смену водить?
Когда вдали заблестели штыки берлаговского конвоя, водитель открыл капот и начал отвинчивать какие-то гайки.
— Смотри, девка! — предупредил он Нину. — Не вздумай заорать или руками замахать, когда увидишь своего! Тогда нам с тобой разговоров с опером не миновать. Только я калымщик да и все, а ты МВД обманула…
Нина и сама это хорошо знала. И все же она не сумела сдержать себя. Действительность все время оказывалась хуже самого худшего, что она могла себе вообразить. Растерялся в первую минуту этой невероятной встречи и Комский. Однако вызванный сразу же по возвращении в лагерь к оперу, он был уже угрюмо замкнут. Да, принял было какую-то проезжую за свою давнюю знакомую. Только откуда ей здесь взяться? Ошибка это… Опер смотрел на вызванного с привычной подозрительностью и недоверием:
— Ошибка, говоришь?
Начальник конвоя сообщал в своем рапорте, что проезжая заплакала, когда он надел наручники на нарушителя строя, заключенного Е-275. Это было не совсем точно. Нина не смогла сдержать слез после того, как он ударил Комского пистолетом, а солдат прикладом автомата. Но это была деталь, не имеющая принципиального значения. Важнее была такая деталь, как фасон пальто, в которое была одета проезжая дама. Наблюдательный сержант особо подчеркивал, что таких пальто на Колыме еще нет.
— Ну что ж, проверим! — сказал оперуполномоченный, отпуская Комского. Молодой служака описал в своем рапорте приметы подозрительной женщины и сообщил номер грузовика, на котором она ехала. Опер переслал данные в магаданский оперчекотдел.
Там всерьез заинтересовались сообщением из ОЛП-17. Дело в том, что магаданские чекисты сами обратили внимание на недавно прибывшую в Особый район гражданку. Она носилась с каким-то письмом, расспрашивая о местонахождении «почтового ящика», принадлежащего как раз семнадцатому подразделению Берегового лагеря. Но особенно подозрительным поведение гражданки Понсо стало после того, как она задержалась вблизи этого лагеря, а возвратившись в Магадан, потребовала расторжения своего трудового соглашения с ДО и выдачи ей обратного пропуска на Материк. Этот пропуск не был ей выдан на том основании, что для расторжения договора с Дальстроем Понсо должна немедленно вернуть этой организации все выплаченные ей денежные суммы и оплатить свой проезд до Нагаево. А так как денег у молодой учительницы уже не было, то и путь на Материк оказался для нее закрытым. На «беседе» в оперчекотделе Понсо вела себя спокойно и на запугивания не реагировала. Она заявила, что о заключенном Комском ничего-де не знает. Адрес какого-то здешнего лагеря хотела узнать, пытаясь оказать услугу неизвестной женщине из Находки. Уразумев, что это было бы серьезным нарушением здешних порядков, незаконное письмо сожгла. В Берлаг ездила для того, чтобы поближе увидеть здешние края. Они ей не понравились, и поэтому Понсо решила вернуться домой. А о причине, почему грузовик, на котором она ехала, остановился именно на пятьсот четвертом километре, спросить, наверное, следовало бы у его мотора…
Спрашивали об этом, конечно, не у мотора, а у водителя грузовика. Тот сказал, что на Пятьсот Четвертом у него отказал насос, который шоферы называют «лягушкой». И вообще драндулет, на котором он ездит, разваливается на ходу. С сорок третьего года этот студебеккер по здешним дорогам бегает. Такие уж на их автобазе порядки. Хорошие машины — вольняшкам, а заключенному водиле — гроб на колесах. Авось на нем еще срок схлопочет или голову себе сломит… Почему калымит? А кто из здешних шоферюг не калымит? Да и как бы иначе шло по здешним трассам пассажирское движение? Словом, от хитрого «водилы» ничего путного не узнали. Когда его спросили, не заметил ли он чего-нибудь необычного в поведении своей пассажирки, особенно когда мимо нее проводили заключенных, шофер ответил, что особо к этому не присмаривался, возился с мотором. А расстроена она была, это верно. Так это, должно быть, с непривычки к здешней обстановке…
Оперуполномоченному МТБ по ОЛП-17 было дано задание: выяснить, не имел ли заключенный номер Е-275 до своего ареста или находясь уже в лагере каких-либо контактов с гражданкой Понсо? Фотография этой Понсо на всякий случай прилагалась.
Однако Комский, когда опер показал ему фотографию Нины, сказал только, что это, кажется, та самая женщина, которая стояла тогда у дороги. Но он повторял, что прежде этой женщины нигде не встречал. Ничего-де не говорила ему и ее фамилия.
Тогда уполномоченный достал из ящика стола журнал регистрации почтовых отправлений здешних заключенных на Материк. Заключенный Е-275 сделал таких отправлений два: письмо и посылку, которую он возвратил ее отправительнице, некой Понсо. Той же Понсо Н.Г. было адресовано и письмо Комского на Материк, правда, единственное. Фамилия женщины на фотографии, тождественность которой с проезжей, странным образом оказавшейся у дороги в спецлагерь, Е-275 не отрицает, тоже Понсо Нина Габриэлевна. Может быть, он теперь сумеет припомнить, в какой связи между собой находятся все эти факты?
Свое знакомство с Понсо Комский вынужден был припомнить. Да, она его бывшая студентка. Сознаваться в этом он не хотел потому, что боялся повредить этой девушке. По той же причине он отказался от переписки с ней. Об отправленной назад посылке Понсо гражданин оперуполномоченный знает сам. А вот зачем бывшая студентка биофака приехала на Колыму, этого ее бывший учитель знать не может.
Опер записывал показания Комского в протокол допроса с таким видом, с которым говорят: «Знаем мы вас… Пока к стенке не припрешь, ни в чем не сознаетесь…» Поэтому по поводу заверений допрашиваемого, что тот ничего не знает о причинах появления здесь гражданки Понсо, уполномоченный, отпуская Е-275, сказал по своему обыкновению:
— Это мы еще проверим…
Но и того, чего он добился от Комского, было вполне достаточно, чтобы уличить эту гражданку в сознательном обмане органов МВД. Теперь Понсо была подвергнута допросу уже по всей форме, с фиксацией ответов на такие вопросы, как состояла ли она прежде под судом и следствием? Но особенно оскорбительным показался Нине вопрос, находилась ли она в интимной связи с доцентом Комским в свою бытность его студенткой? Магаданский оперчекотдел интересовался также тем, признаёт ли Понсо осужденные советской наукой фашистские воззрения этого лжеученого? Не проповедует ли она этих взглядов в своей педагогической практике? Не имеет ли с репрессированным за контрреволюционную деятельность заключенным Комским какой-либо зашифрованной переписки и не по его ли тайному заданию она прибыла в район особого назначения?
Несмотря на всю нелепость некоторых вопросов, существовала весьма реальная угроза того, что органы МГБ сумеют, если захотят, получить на них положительный ответ. В злом всемогуществе этих органов Нина уже не сомневалась. Но особенно ошеломляющим оказался для нее намек, что если с ней, покамест еще вольной гражданкой, здесь вынуждены немного цацкаться, то с ее другом-заключенным, если тот тоже будет привлечен к делу, такое цацканье совершенно необязательно. Поэтому пусть-ка лучше гражданка Понсо не запирается и чистосердечно ответит на все поставленные перед ней вопросы.