Левобережный приток Охоты, на берегу которого стояла старая лиственница с заветным кладом в дупле, впадал в главную реку бассейна километрах в двухстах выше ее устья. Найти это место, поднимаясь по берегу Охоты, было не так уж трудно. На ее правом берегу высилась приметная двугорбая сопка. Даже взяв слишком сильно вправо, беглые почти не рисковали его проскочить, этого не позволил бы вздувшийся сейчас приток.
Через неделю тяжелого похода они по направлению течения речек и речушек определили, что водораздел Товуя и Охоты ими пройден. Еще почти через две недели беглецы вышли к самой большой после Амура реке тихоокеанского побережья. Самодельный компас и интуиция их не подвели. Всего через двое суток они нашли и приток, на котором в прошлом году построили плот, и пни на берегу, оставшиеся от срубленных для плота сухостоек, и дуплястую лиственницу с вещами, стоившими жизни неосторожным фрайерам из лесоповального хозяйства. Фрайера были явными «тузами», судя по их снаряжению. Особенно замечательными были ружья. Трехстволка с одним нарезным, как это у них всегда бывает, стволом и магазинное, хотя и дробовое, ружье «браунинг». Видимо, на случай встречи с голодным еще медведем охотнички припасли целый десяток «жаканов». Дробовых же патронов было не менее сотни. Наспех спрятанные ружья слегка проржавели, но к действию были вполне пригодны. Особенно радовался ружьям Чалдон. И потому, что был когда-то профессиональным охотником, и потому еще, что спас оружие в прошлом году от зашвыривания его в воду. Будто чувствовал, что они сюда еще вернутся. Гирей имел дело с огнестрельным оружием только в тире, куда в отрочестве ходил всегда, если в кармане заводилось хоть немного мелочи. Там он стрелял из мелкашки по мишеням, изображающим японских самураев, польских панов и пузатых капиталистов без определенной национальности. Особенно интересной мишенью был лорд Чемберлен. Если попасть ему в монокль, лорд делал этакое сальто через голову. И Генка Живцов попадал в монокль довольно часто. Был он уверен, что попадет, если будет нужно, и в ненавистных легавых из этих крупнокалиберных ружей. Для Чалдона легавые были еще и «комиссарами». Его политическое кредо было более чем смутным и сводилось к ненависти ко всему, что утверждало существующий в стране режим, загубивший жизнь множеству трудовых людей, которые ему не мешали. Слово «комиссар» возродилось среди антисоветски настроенных крестьян, которых наплодила насильственная коллективизация и раскулачивание примерно в том его значении, которое оно имело у контрреволюционеров потемней в Гражданскую войну.
Гирею и Чалдону, по-видимому, удалось очень основательно оторваться от своих преследователей. Они успели почти на том же самом месте, что и в прошлом году, связать прочный плот, построить на нем шалаш для защиты от дождя и спустить его в самое устье притока. Здесь его причалили к полузатонувшей коряге и хорошенько замаскировали. Теперь оставалось только дождаться достаточно плотного тумана, чтобы под его прикрытием переправиться на тот берег реки. Другой возможности не было, так как уже в полном разгаре были полярные дни, которые, со свойственной поэтическому языку ненаучностью, принято называть белыми ночами.
Но туманы, частые тут в переходный период между зимой и настоящей весной, теперь, если и появлялись иногда, то довольно жидкие. Сказывалось отдаление от моря и наступление настоящей весны. Начинала уже зеленеть лиственница, реже шли дожди. По ночам, впрочем, было еще очень сыро и холодно. Не всегда помогала даже добротная одежда убитых охотников. О костре, конечно, не могло быть и речи. Гирей нервничал. По берегу, как в прошлом году, в любой момент мог пройти вохровский патруль с собакой. И уж непременно вскоре должна была нагрянуть высланная в погоню за ними команда. Что, если попытаться переплыть на правый берег не таясь? Тогда могут быть два варианта событий. Самый счастливый — это если пограничники плота и его пассажиров вообще не заметят. Неужто они постоянно следят за каждой точкой реки? В этом случае цель будет достигнута наилучшим образом, и беглым останется только осторожно пробираться в глубь Материка. Ну, а если заметят, то примут их в этих доспехах за охотников или геологов. Конечно, встретят на берегу и потребуют пропуски. Тут по пограничникам нужно будет сразу же открыть огонь и давать тягу в прибрежные заросли. Такой хипиш, конечно, дело почти пропащее. Но лучше уж так пропадать, чем ждать, пока их здесь выследят и обложат.
Чалдон с этим предложением не соглашался. Вот когда это случится, тогда и следует давать бой, чтобы оставить по себе память у комиссаров. Он придерживался точки зрения своего отца, который любил поговорку, вывезенную его дедами откуда-то из Псковщины: «Не спешите на тот свет, там кабаков нет!». А в таком положении, как у них с Гиреем, нет необходимости гоняться за смертью, она и сама придет. Однажды весь день моросил мелкий дождь, а к ночи похолодало и с прибрежных сопок на реку пополз серый туман. Туман был неплотным и клочковатым, сгущения чередовались с почти прозрачными просветами. К полуночи стало очевидно, что плотнее он уже не будет. Но ждать больше было уже нельзя. Оттолкнувшись шестами от своей коряги-причала, беглецы направили плот к выходу в большую реку, до которого оставалась какая-нибудь сотня метров. Вода уже несколько спала, но река еще была многоводной, а главное, опасно стремительной. Опасность заключалась в том, что на такой воде не всегда удается сообщить неуклюжему сооружению из бревен хотя бы некоторое движение поперек течения. И дело тут не в нарушении принципа независимости движения, а в том, что скорость этого течения по ширине русла неравномерна и оно может закрутить плот. Опытный плотогон, Чалдон знал это хорошо. И поэтому, хотя он и снабдил плот двумя рулевыми веслами, подвижно закрепленными на толстых колодах по его концам, он сильно опасался, что его долго будет нести посреди реки, прежде чем удастся приткнуться где-нибудь на правом берегу Охоты. Дело было, конечно, не в том, что одно место на этом берегу было чем-то предпочтительнее перед другими — все они были беглецам одинаково неведомы, но оставаться на реке долго значило увеличить опасность быть замеченными.
Опасения вскоре оправдались, хотя сначала все шло как будто благополучно. Когда вместе с водой протоки плот плавно развернулся по течению большой реки, плотовщики заработали веслами. По тому, как скрывались в тумане очертания левого берега и как увеличивалась скорость, с которой они уходили назад, было видно, что плот, стремясь вперед, перемещается и в поперечном направлении. Затем, невидимые прежде, возникли неясные в серой мгле громады правобережных сопок. Сквозь туман была видна и поверхность воды. Теперь на ней появились завихрения и воронки, характерные для очень быстрого течения, — плот вышел на стрежень реки.
И тут он попал в плен срединной струи сильного течения. Гребцы крутили веслами изо всех сил, но вывести плот на более тихую воду им никак не удавалось. Только коснувшись передним краем этой воды, как невидимой стенки, он разворачивался и снова вылетал на главное течение. Худшее заключалось в том, что сгусток относительно плотного тумана, в котором плыл плот, заканчивался. Впереди отчетливо вырисовывалась высокая лесистая сопка. Река делала здесь довольно крутой поворот влево. Вряд ли на такой сопке пограничники не выставили свой наблюдательный пункт, а плот плыл теперь у них на виду. Сейчас гиреевский вариант отчаянной игры ва-банк принял бы, пожалуй, и осторожный Чалдон. Воспользовавшись инерцией движения по прямой, можно было бы, наверное, вырваться из плена чертовой струи на ее повороте. Но сопка обрывалась здесь крутой, почти вертикальной стеной. Плот о такую стену обязательно разбило бы. Поэтому плотовщики не только не стали приближаться к ней, но и опасливо отогнали плот ближе к середине реки. За поворотом он снова вошел в полосу тумана.
Вариант высадки на правый берег с боем отменялся. Где-то впереди затарахтела моторка, и это означало, что пограничники заметили подозрительный плот и пытаются его перехватить.
— Отгулялись! — злобно сплюнул Чалдон, — гребем к левому берегу!
Контрасты срединного и берегового течений были с этой стороны меньше, и плот удалось приткнуть к пологой излучине. Но тут из редкого тумана вынырнули контуры моторки:
— Эй, на плоту!
Беглецы через галечную отмель бросились в заросли тальника. Вслед им прогремели винтовочные выстрелы, но высаживаться на берег пограничники не стали. Тут была не их территория.
Сводный отряд, состоящий из магаданских оперативников, галаганских вохровцев и бывшего конвоя беглых безрезультатно толкался в низовьях Охоты в поисках группы Живцова. По-видимому, эта группа подалась на запад. Только зачем? Обычно те, кто пробивается на Материк, стремятся в наиболее обжитые его районы. Здесь такие районы находились поближе к морю, где стоял старинный Охотск и другие относительно крупные поселения. Только тут и можно было рассчитывать затеряться среди людей. Сюда двигалась и пойманная в прошлом году банда Живцова.
Командир отряда начинал уже склоняться к мысли, что беглые погибли при одной из своих многочисленных переправ через вздувшиеся речки и притоки. Но тут от пограничников с правого берега поступило сообщение, что ими обнаружен плот, на котором двое подозрительных людей пытались незаметно перебраться на этот берег. Указывался точный район, в котором плот снова причалил к дальстроевскому берегу. Описания внешности нарушителей, правда, не давалось. Стоял туман, и их не удалось как следует разглядеть. Но было очень похоже, что это Живцов и тот его товарищ, который уцелел при переходе через лед Товуя.
Отряд разбился на группы, в каждой из которых была собака. Начиная от места на реке, где пограничники задержали плот, оперативники растянулись цепью настолько длинной, насколько это позволяла слышимость выстрела. Выстрел из винтовки в любом участке цепи означал одновременно и «ко мне» и «передай дальше». Солдаты шли поодиночке, и только командиры групп держались рядом со своими собаководами, собаки которых рыскали тут же.