Любовь заказывали? (сборник) — страница 2 из 7

(Муви-стори про любовь)

1

Сергей Петрович Фролов аккуратно припарковал свой старый «Мондео» к высокому бордюру и не торопясь направился к заведению. Торопиться он никогда не любил в отличие от своих дружков, а по мере приближения к полтиннику его походка и вовсе стала степенной.

Вот и она, родимая. Или – оно? Называлось заведение все время по-разному – то столовая, то кафе, а теперь вот кафе-бар, – но суть его оставалась всегда единой: выпить и закусить.

Разве что в советское время здесь выпивали тайком принесенное с собой и разлитое под столиком. И еще тут было позабегалистее и воняло хлоркой.

Нынче, с появлением качественных и недорогих стройматериалов, все стало выглядеть представительнее, даже запах дезинфекции сменился на какой-то ароматизатор. Ну и конечно, присутствовали вечные запахи кухни, которая, кстати, не отличаясь изысканностью, всегда была здесь достаточно вкусной.

Прямо у входа в бар стоял спортивный велосипед, примотанный цепью с замком к нетолстому тополю.

«Значит, Леха уже тут», – отметил про себя Фролов. Узнать Леху по его велосипеду можно было и десять, и тридцать лет назад. Понятное дело, опять-таки с поправкой на текущий момент: сначала это были советские велики (последний из них, шикарный и дорогой – аж за 93 рубля! – «Турист» с переключением передач, они отвоевали в спортмаге на Авиамоторной у целой толпы вьетнамских студентов, которые пачками вывозили двухколесный транспорт на родину). Потом – импортные. А сейчас, наверное, уж какой-нибудь совсем навороченный: Фролов лично наблюдал, как Леха перепрыгивал на своем дрыне через садовую лавочку.

«Вот ведь старый дурак! – подумал о дружке Сергей Петрович. – Навернется он когда-нибудь наверняка, и хорошо, если шею себе не сломает».

Фролов печально вздохнул: жизнь подошла к тому порогу, когда потеря дружка становится уже похоронами изрядной части себя. Потому что новых дружков завести теперь – вряд ли.

Так же как вряд ли когда повторятся детские годы и веселые институтские денечки.

– Ох-ох-ох, – прокряхтел Сергей Петрович, поднимаясь по ступенькам крыльца. Ступенек было пять, когда-то – щербатых и без краев, нынче – аккуратно подлатанных и покрашенных.

Фролов ступеньки не считал, просто столько раз по ним поднимался, что ощущал их автоматически. И вообще по зальчику он мог бы с закрытыми глазами ходить.

Леха действительно уже сидел за столиком, их любимым столиком у окна. Больше в заведении никого не было, даже персонал куда-то попрятался.

– Ну, ты как старый пердун ходишь, – с досадой встретил его дружок. – Голова вниз, брюхо вперед и очень-очень не торопясь.

– Это тебе постоянно двадцать, – беззлобно огрызнулся Фролов. – А мне чуток побольше.

– Если б ты поменьше жрал и побольше двигался, тебе б тоже было двадцать, – продолжил резать правду-матку Леха. Он уже давно и безуспешно пытался приобщить Фролова к здоровому образу жизни.

– Каждому – свое, – беззлобно отмахивался Сергей Петрович, усаживаясь за столик и платком промокая вспотевшую лысину.

На самом деле не был он никаким старым пердуном, здоровья еще хватало – например, ближайшие десять часов после ланча с друзьями он собирался провести за рулем, и путь в Северную столицу проходил отнюдь не по хайвею.

Но держать грудь колесом ему просто было в лом. Да и не для кого. Это раньше перед девками гоголем ходили. А теперь перед кем выпендриваться? Перед Лехой, что ли?

– А где наш Паша? – с ударением на втором слоге произнес имя третьего дружка Фролов.

– Отзвонился, что задерживается, – ухмыльнулся Леха. – Путин, наверное, вызвал. Пятки почесать. – Леха, как старый демократ, не любил ни Путина, за которым подозревал привычные диктаторские замашки, ни нынешней работенки их третьего друга, Павла, который, по мнению Фролова, сделал отличную карьеру в медийном бизнесе, а по мнению Лехи – продал душу Мамоне, причем – не задорого.

Впрочем, такая оценка не мешала ему радоваться при появлении Павла Кудряшова, или Паши́ (именно с ударением на втором слоге, потому что Кудряшов всегда, еще с юности, демонстрировал окружающим свое вельможное внутреннее самоощущение).

– Сказал – «черт», он и появился, – заметил Леха, бросив взгляд в окно. Там, пытаясь угнездиться у бордюра, уже парковался чудовищных размеров черный джип североамериканской выделки. Не сумев влезть в щель, джип просто переполз высокий бордюр и встал прямо на газоне под тополем.

– Хозяева жизни, мать их ети, – прокомментировал Леха-велосипедист появление своего дружка-джиппера.

А вот он и сам. Открыл водительскую дверцу – ловкий, стройный, седина лишь придает дополнительный шарм. Паша легко спрыгнул с высокой подножки и пружинистой, спортивной походкой направился к заведению. Увидев в окно лица друзей, он радостно помахал им рукой, но тут же перестроился, подняв вверх только один, средний палец. Друзья немедленно ответили ему тем же: это у Путина Паша – главный пяткочесатель, а у них – старый засранец, с которым столько прожито и выпито, что никаким модным ультрафиолетом не прикрыть того, что они могут прочесть по его наглой роже.

– Здорово, придурки, – приветствовал их друган, подтаскивая третий стул к столику.

– Видишь, как власть относится к бизнесу? – повернулся Леха к Сергею Петровичу. – И даже не скрывает своего отношения.

Леха и в самом деле был бизнесмен: владел крошечным офсетным станком чешского производства, который в свое время вывез с полиграфической помойки за какую-то символическую сумму. Теперь, приведенный в порядок и обслуживаемый умелыми Лехиными руками, – он еще по совместительству и печатником у себя самого работал – станок реально приносил хозяину доход, достаточный для сносной «велосипедной» жизни.

– Власть дается людям свыше, – улыбнулся Сергей Петрович. – И ее надо уважать, какой бы она ни была.

– Да какая у Паши власть? – отмахнулся Леха. – Он – при власти. Угадывает струю – все пучком. Не попал – выкинули за борт. А ведь стихи когда-то хорошие писал! – не вполне в тему укорил он друга.

Кудряшова же все это абсолютно не трогало: он уже перемешивал принесенный официантом зеленый салат, старательно орудуя столовой ложкой и вилкой одновременно.

– Нет, ты подумай, – не успокаивался бизнесмен-велосипедист, – эти «черные полковники» – как медведи в посудной лавке: СМИ загробили, нефтянку тоже скоро загробят. Вы там что, не понимаете, что это все в России уже проходили? – строго спросил он друга.

– Отстань от него, Лех, – вступился за Пашу Сергей Петрович. – Он что – президент? Он, что ли, политику определяет?

– Раз в правительстве сидит, значит, определяет.

– Вот ваши победят, – заржал Кудряшов, – ты меня по погребам прятать будешь. Или за огурцы свои побоишься? – Леха и его жена Маша слыли непревзойденными мастерами засолки собственноручно взращенных огурцов.

– Для тебя мой погреб всегда открыт, – ответил не жадный Леха. – Да я все ваше правительство вместе с вашим президентом спрячу, лишь бы вы стране не вредили. Черт с ними, с огурцами.

– Ну нет, – не согласился обычно на все согласный Сергей Петрович. – Огурцы – это святое. И ты, паразит, их, конечно, забыл.

– Я никогда ничего не забываю, – обиделся Леха. Он полез в свой шуршащий пластиковый пакет и достал оттуда две банки, маленькую и побольше, обе плотно набитые крошечными, в палец, пупыристыми огурчиками. – Одну здесь смолотим, вторую с собой возьмешь. Ты ж, гад, свой день рождения от друзей зажал.

– Да ладно тебе, – отбоярился Сергей Петрович, которому через день действительно подходила предъюбилейная дата. – Не мог же я питерскую выставку перенести.

– К другу министру бы обратился, – не мог успокоиться Леха. – Они там все могут. Взяли бы да отменили вашу выставку. Хоть одна их дурь была бы для нашего удовольствия.

– Ага, – ехидно подметил Кудряшов, закончивший возиться с салатом. – Значит, для собственного удовольствия можно и чей-то бизнес закрыть?

– А я и не говорил, что я идеален, – своеобразно оправдался представитель малого бизнеса.

Ну вот застолье и началось.

Вроде бы толком ни о чем и не говорили. Ничего такого умного не обсуждали. Даже водку не пили – один трезвенник и два автомобилиста.

А было хорошо.

Как будто сложились части какого-то единого механизма.

– Вот полтинник на следующий год торжественно отметим, – пообещал Сергей Петрович, испытывающий некоторое неудобство оттого, что зажал-таки от друзей свой день рождения.

– Да, первенький грех пропустить, – согласился Леха. Они с Кудряшовым были на два года младше Фролова, который до вуза успел отслужить в армии.

– А не страшно? – вдруг спросил, похоже, неожиданно для себя самого Паша.

– Чего? – даже не понял поначалу Сергей Петрович.

– Ну, стареть, – с некоторым усилием сформулировал-таки вопрос Кудряшов. – А то мне иногда не по себе становится.

– Вот ерунда, – вскинулся вместо Сергея Петровича Леха. – Нормальным людям стареть не страшно. Потому что естественно.

– Ты молчи, – отмахнулся от него Кудряшов. – Ты как Машку свою на первом курсе схватил, так, кроме нее, никого не видишь.

– А нормальному человеку больше одной женщины и не надо! – разгорячился Леха, и по сей день обожающий свою маленькую, худенькую, рано поседевшую и никогда не красившуюся Машку. – Лично я только Машку и хочу. Мне чужого не надо.

– Да ты просто мещанин какой-то, – ухмыльнулся Кудряшов. – Бизнесмен-одностаночник.

– Ну ты… – задохнулся оскорбленный в лучших чувствах Леха. – Ты сам-то сколько минут в неделю на секс тратишь? Пять? Десять? И под эти минуты всю жизнь строить?

– А скоро и на месяц пяти минут хватит, – погрустнел Фролов, для которого уже давно гендерные проблемы не были главными в жизни. Так, конечно, женщины были. В основном старые знакомые его же возраста. А к новым он и подойти-то не знал как. «Племя младое» было и в самом деле незнакомым.

Они сидели уже больше часа, а расходиться не хотелось. Лишь Сергей Петрович, которому предстояла дальняя дорога, пару раз глянул на часы, но друзья однозначно заявили, что прекращать загул еще рано.

Они закончили замечательным люля-кебабом, и официантка принесла им очень вкусное пирожное, местного же изготовления, и очень горячий чай.

Друзья пили его крошечными глотками, чтобы не сжечь губы, и закусывали опять же крошечными кусочками пирожных – чтобы в полной мере прочувствовать их вкусность. Разговор потихоньку затихал – не то чтобы не о чем больше говорить, а просто снижался градус общения. Целую неделю они его копили, а вот теперь, когда цепь замкнулась, процесс прошел в кайф и в кайф же заканчивался.

Теперь уже и Леха пару раз посмотрел на свою древнюю, но еще тикающую «Победу» – на ремонт этого старья денег уходило больше, чем на новые китайские, но – любил человек древности. Кудряшов тоже время от времени взглядывал на свои дорогущие швейцарские, однако и ему вставать, видимо, не хотелось.

А за окном погодка тем временем портилась. Тучки собрались, дождик начал накрапывать.

– Лех, как же ты на своем дрыне под дождем? – забеспокоился Кудряшов. – Хочешь, я тебя подкину? У меня вовнутрь «Запорожец» войдет, не то что велосипед.

– А мне не надо, – отмахнулся Леха, пребывавший после вкусной пищи и приятной беседы в необычном для него благостном состоянии. – Мы, мелкие бизнесмены, от дождика не таем, не сахарные.

– Ты уж точно не сахарный, – согласился Кудряшов.

И в этот момент в кафе вошла она.

2

Фролов и сейчас, – отъехав по плотно забитой трассе, почти пробке, километров тридцать от Москвы, – никак не мог поверить, что девушка, поразившая всех обитателей кафешки (скорее все-таки молодая женщина: лет ей было, видимо, к тридцати), сидит сейчас справа от него, на расстоянии менее вытянутой руки.

Нет, молнии при ее появлении небосвод не пробили, гром не грянул.

Но эту девушку уж точно сразу заметили все. Кстати, обитателей кафе к ее приходу стало, возможно из-за дождя, заметно больше, и за каждым из пяти столиков уже сидели люди.

И вроде юбка на ней не была слишком короткой – наоборот, лишь немного выше колена. И блузка была достаточно строгой, хотя и подчеркивала деликатно все особо значимые для мужчин элементы хорошо сложенной женской фигуры.

Наверное, главное все-таки было в выражении лица, строгого и красивого одновременно.

Некое отрешенное состояние, которое так привлекает внимание романтически настроенных представителей сильного пола.

Конечно, троицу друзей – может, кроме Кудряшова, – сильно романтическими было уже не назвать, однако и они уставились на девушку с нескрываемым интересом.

Впрочем, не только они.

Многие инстинктивно подвинулись, освобождая местечко таинственной незнакомке. Но только Кудряшов легко бросил вверх свое спортивное тело и сделал ей прямое и недвусмысленное предложение:

– Девушка, давайте к нам. Мы будем вам очень рады.

Фролов даже позавидовал тому, как легко Паша все это проделал. Он бы так точно не смог.

А девушка улыбнулась и очень грациозно присела на услужливо подвинутый Кудряшовым стул.

Далее все было как в сказке.

В кафе она зашла действительно из-за дождя. Ну и потому, что не успела позавтракать.

Но главное было не в этом. Главное заключалось совсем в другом. Опытный политикан Паша быстренько разговорил даму, в результате чего выяснилось, что следующей ее целью был… Ленинградский вокзал!

Потому что – белые ночи и потому что незнакомка не пропускала ни единого июня, чтобы не погулять по напрочь лишенным привычной ночной темноты питерским улочкам и проспектам.

А зачем человеку поезд, если у него есть автомобиль? Тем более что на поезде – с учетом заморочек с городским транспортом и билетами – к тому же получится дольше.

Фролов еще раз искоса взглянул на Лиду – а ее звали именно Лидой – и снова испытал давно забытое чувство какого-то полуживотного счастья.

Не то чтобы он имел на ее счет некие намерения – Сергей Петрович никогда не питал иллюзий, тем более сейчас, сидя в одиннадцатилетнем «Форде Мондео», в котором не было кондиционера, АБС и много чего еще из новомодных недешевых штучек. Зато было зеркало заднего обзора, в котором Фролов легко мог наблюдать свое собственное отражение, и оно – впервые за последние годы – его обидно разочаровывало. Особенно с учетом того, что в этом же зеркале, чуть наклонив голову, можно было увидеть и лицо его попутчицы.

И все равно это было огромным удовольствием: ехать с ней рядом – пусть даже в старом «Мондео», пусть даже без шансов. Здорово – и все.

Что-то в этой девушке было.

Фролов даже порадовался, что с ними не поехал Паша. Никогда Сергей Петрович не завидовал другу и уж тем более не желал ему ничего худого, но сейчас ему было бы неприятно, если бы Кудряшов завел с Лидой очередной, стремительный и успешный, роман, оставив для Фролова печальный удел поджидать счастливую парочку где-нибудь возле придорожного мотеля.

А что, и такое было, лет десять назад, по дороге в Севастополь, куда Паша и Сергей поехали на недельку отдохнуть и порезвиться. И тоже была незнакомка-попутчица, только не Лида, а Таня. И даже «Мондео» был тот же, по тем временам – очень крутой, почти новенький и еще принадлежавший Паше, узнаваемому в лицо, успешному политическому обозревателю центрального телеканала.

Но тогда Фролова это никак не задело, он даже порадовался за ушлого дружка – ведь подружкой Паши согласилась стать не сегодняшняя прекрасная незнакомка.

«Ох, Фролов, Фролов… – сам себя укорил за такие мысли Сергей Петрович. – Уймись, не желай того, чего нельзя достигнуть. И не жалей о том, чего нет».

В этот момент зазвонил его сотовый.

– Да, – ответил Сергей Петрович, грубо нарушая правила дорожного движения: одной рукой держа руль, а другой – прижимая телефон к уху.

– Ну как вы там? Едете? – услышал он веселый голос Кудряшова.

– А куда мы денемся? – обрадовался Сергей Петрович.

– Ты все же гад, что свой ДР зажал, – сказал Паша.

– В следующем году реабилитируюсь, – пообещал Фролов.

– Но тем не менее подарок послезавтра получишь, – пообещал Кудряшов.

– Вы что, приедете в Питер? – обрадовался Сергей Петрович.

– Вряд ли, – усомнился Паша. – Передам просто. Ну ладно, меня зовут. Смотри не засни на трассе.

– Постараюсь, – улыбнулся Фролов.

Вот и ответ на вопрос Паши про старость.

Наверное, стариться не страшно, когда рядом друзья. Конечно, еще лучше, когда как у Лехи – рядом жена и дети. Но – что есть, то есть: он, Фролов, был брошен своей единственной любимой, безжалостно и невозвратно. Паша, наоборот, имел десятки любимых – он вообще влюблялся быстро, – которых потом то сам бросал, то они его покидали. В итоге тоже жил бобылем. И что тут поделаешь?

Хорошо, хоть друзья остались.

Эти уж точно навсегда.

Философские мысли оборвала большая черная «БМВ». Несмотря на то что ехали по Солнечногорску, Фролов держал на спидометре 80. «Бумер» же обогнал их, как стоячих.

И мало того – еще и грубо подрезал, хотя после подмосковных пробок здесь дорога была уже совсем свободной.

– Он не со зла, – улыбнулась Лида.

– А зачем? – спросил Фролов. – Я в таких случаях никогда не понимаю – зачем?

– Самоутверждается, наверное, – предположила девушка.

– Наверное, – согласился Сергей Петрович, а сам подумал о том, сколько же он, автолюбитель с тридцатилетним стажем, повидал таких вот самоутверждавшихся: и с крутым ревом проносящихся мимо, и с размозженными головами лежащих в своих смятых тачках.

– Сдохнет – не жалко, – вдруг вслух сказал Фролов. – Но ведь и других за собой потащит.

Лида ничего не ответила.

3

– Сколько раз здесь езжу, – прервал затянувшуюся паузу Сергей Петрович, – а в пару мест так заглянуть и не смог.

– Каких? – полюбопытствовала попутчица.

– Ну, вот мы сейчас озеро Сенеж проехали. Километров пять справа. Тысячу раз о нем слышал, доехать – десять минут, а все никак не складывается.

– Ну так давайте заедем? – предложила девушка. – Нельзя оставлять за спиной нереализованные мечты.

– А у вас все мечты реализованы? – улыбнулся Фролов.

– Пока нет, – тоже улыбнулась девушка. – Но я стараюсь. – И тут же спросила: – А кроме Сенежа, куда не смогли попасть?

– Еще – Ильмень, – обрадовался Сергей Петрович теме. – Говорят, самое крупное озеро Европы. Или второе по величине. Но самое чистое – точно.

– Столько промышленности – и самое чистое? – усомнилась Лида.

– А там совершенно уникальные особенности, – оживился Фролов. – Я о нем все перечитал. Это и не озеро даже. Котловины как таковой нет, просто понижение дна. И в эту гигантскую низину втекают сразу с десяток крупных рек. А вытекает только Волхов. Как тарелка, понимаете?

– Ничего так тарелка, – представила девушка.

– Вода за несколько дней полностью обновляется, поэтому и чистая. А берега такие ровные и пологие, что раньше, когда компасов не было, рыбаки по шесту определялись.

– Это как же?

– Если глубина уменьшалась – значит, к берегу. Если росла – значит, в море. Они его морем называли.

– Мелковато для моря, – усомнилась Лида.

– Для человека и десять метров глубоко. А шторма на мелководье еще опаснее.

– Вы прямо поэт Ильменя, – засмеялась девушка. – Чего же не заедете?

– Да неудобно расположен, – с досадой ответил Фролов. – Из Москвы когда еду – уже вечер, и так обычно ночь прихватываю. Из Питера, после выставки, – тоже в ночь. Надо, конечно, заехать.

– Ну так давайте заедем. Подумаешь, на пару часов позже докатим.

– Вы просто молодец, – обрадовался Сергей Петрович. – Взяла и решила. А то бы я до конца жизни Ильменя не увидел.

Денек тем временем разгуливался. Они покинули зону дождя, голубое небо сначала показывалось в разрывах туч, а потом и вовсе заняло все пространство, лишь обрывки облаков остались напоминать о плохой погоде.

Впрочем, Фролов не обольщался: он знал, что до Питера погода могла смениться еще не раз.

Так, под разговоры, проехали Клин, который для Фролова-автопутешественника почему-то ассоциировался не с великим композитором, а с огромной длинной трубой в грязно-серой теплоизоляции, вдоль которой приходилось ехать чуть ли не с километр. И еще с кучей светофоров, которые – после трассы – вызывали еще большее раздражение, чем в Москве.

Впрочем, Фролова сейчас все гораздо меньше раздражало. И он знал почему.

Ответ сидел справа от него. Не поворачивая головы, боковым зрением можно было видеть в профиль спокойное точеное лицо, чуть ниже – обтянутую темным трикотажем небольшую, но красивую грудь, слегка приоткрытую сверху.

А чуть опустив глаза, Сергей Петрович с удовольствием мог наблюдать круглые – не полные и не худые, а в самый раз – коленки в тонких светлых колготках.

Фролову вдруг ужасно захотелось дотронуться до них рукой. Погладить их ласково и нежно.

Он даже представил себе ощущение в пальцах и ладони, когда проведет ими по гладкой, нежной Лидиной коже, нисколько не защищенной тончайшим капроном.

Взглянул еще раз на ее лицо и… натолкнулся на улыбчивый взгляд.

«Неужели догадалась, о чем старый дурак размечтался?» – ужаснулся Фролов. Но если даже и догадалась, то виду не подала.

Ямуга, Спас-Заулок, Завидово – пролетали мимо знакомые названия. Вот уже и стеллажики деревянные, самодельные появились, на которых местные жители торговали всевозможной рыбой: от леща и воблы до осетрины и угря.

– Хотите рыбки? – спросил он попутчицу. – А то можно остановиться.

Спросил – и сам себе удивился. В жизни никому не разрешал жрать вонючую рыбу в любимой машине – да и не рыбу даже, а просто бутерброды, чтобы крошки не сыпались. Запрет действовал для всех, включая Леху с Пашой. А тут – сам предложил.

«Еще влюбиться не хватало на старости лет», – с некоторым смущением подумал Сергей Петрович.

Чтобы отвлечься, он вспомнил свою старую знакомую, Елену Григорьевну, из их же типографии. Даме было лет сорок пять – очень еще даже ягодка, следуя народной возрастной классификации.

С ней Фролову было просто и удобно. Женщина она тоже была одинокая, о встречах договаривались заранее и без особых церемоний.

Елена Григорьевна приходила с разными вкусностями и любила сначала поговорить. Раньше она его принесенными вкусностями сразу и кормила, но однажды Сергей Петрович, не рассчитав силы, так наелся ее разносолами – да еще запив отличным, подаренным ему Пашой коньяком, – что позорно заснул, а на ночь Елена Григорьевна не оставалась по принципиальным соображениям, дабы, как она говорила, не замутить бытом ощущения праздника.

Фролов вспомнил приятные особенности тела Елены Григорьевны. Нет, она вполне была еще ничего. И встречались они именно за этим, чтобы – открыто и целенаправленно – получить друг от друга немного телесной радости. И получали.

Но сейчас Фролов точно бы не променял гарантированные радости с Еленой Григорьевной на явно теоретические удовольствия от общения с Лидой.

Ну и пусть, решил Сергей Петрович. К тому же – это уже было из области рационального – из-за его ни к чему не ведущего увлечения молодой девицей Елена Григорьевна никуда не исчезнет. Останется, так сказать, про запас.

Лида от предложенной рыбы отказалась, только спросила, откуда здесь все эти рыбные удовольствия.

Ответ не заставил себя ждать. Фролов даже фразу не успел выстроить, как «Форд», бежавший не быстро, но накатисто, без торможений и остановок, уже подъезжал к большой воде.

– Шоша, – прочла Лида название реки, более похожей на озеро или водохранилище. Из огромного водного зеркала то тут, то там росли островки; одни – пустые, из других торчали мачты электропередач.

Оживляли картину несколько рыбачков на различных плавсредствах: тут и катерок виднелся, и деревянные лодки, и даже мальчонка забросил удочку, угнездившись на огромной камере от грузовика.

Все это было доступно глазу в течение буквально нескольких минут, но Фролов успел получить очередную порцию удовольствия – он всю жизнь, сколько себя помнил, обожал большую воду.

Может, поэтому ему так нравились командировки в Питер, где выставки проходили совсем рядом с морским портом и при желании можно было прямо из павильона разглядеть и большие черно-ржавые бока сухогрузов, и пафосные многопалубные пассажирские лайнеры-паромы, которые, когда вставали к причальной стенке, часто оказывались выше самого здания морвокзала и торчали из-за него своими трубами и мачтами.

– А я подумала – это Волга, – удивилась размерам Шоши Лида.

– Нет, Волга будет дальше, перед Тверью и в Твери, – ответил Фролов. – И, честно говоря, по сравнению с Шошей она выглядит не круто. Кстати, вы не стесняйтесь, если нужно остановиться – скажите, – вдруг вспомнил он о дорожной вежливости.

– Скажу, – улыбнулась Лида, – не постесняюсь.

Нет, с ней определенно было легко и хорошо. Молодец все-таки Паша, что заарканил для него такую попутчицу.

– А чем вы занимаетесь? – спросил он Лиду. Имена друг друга они узнали еще в Москве, но на этом знакомство и закончилось.

– Чем только не занимаюсь, – невесело улыбнулась девушка.

– Давайте переформулируем вопрос, – поправился Фролов. – Чем бы вы хотели заниматься?

– Чему учили – тем бы и хотела, – задумчиво ответила она. – Литературой, наверное.

– Вы – писательница? – догадался Сергей Петрович. Что-то в этом роде он про нее и предполагал.

– Нет, конечно, – рассмеялась Лида. – Придумать сюжет – для меня невозможно. Мне нравится литературоведение. Размышлять про уже написанное – это с огромным удовольствием.

– А… этим можно заработать? – осторожно спросил Фролов, никогда не общавшийся с представителями подобных профессий.

– Вряд ли, – подумав, ответила Лида. – Только для души.

– Значит, что-то еще должно быть для денег. Мелкий бизнес. Или муж, – неловко пошутил Сергей Петрович.

– Лучше уж мелкий бизнес, – вздохнула девушка.

– Почему так?

– Потому что замужем я уже была, – мрачно ответила она. – Сподобилась.

За беседой Фролов даже не заметил, что они сначала замедлили ход, а потом и вовсе встали, попав в глухую пробку. Водители выходили из кабин, смотрели вперед, но, судя по их хмурым взглядам, ничего интересного они там не увидели.

Пробка на трассе – хуже московской: там хоть понятно, в чем дело и какие перспективы. А здесь, на еще десять минут назад пустом шоссе, на подъезде к селу с библейским названием Эммаус, это было вне понимания, и соответственно – куда более неприятно и тревожно.

В другое время Сергей Петрович уже бы бешенством исходил, почти становясь на позиции революционно настроенного друга Лехи, особенно если пробки возникали из-за проезда какого-либо сановного вельможи, которых ныне развелось больше, чем при Леониде Ильиче.

Но сейчас, в приятной компании, Фролов не нервничал абсолютно. Нравилось ему быть в одной машине с Лидой.

Нравилось – и все.

4

Поняв, что остановка надолго, Фролов заглушил двигатель, опустил передние стекла и даже люк открыл – на стареньком «Форде» он тоже имелся.

Большинство соседей поступили так же, и в результате через раскрытые окна в салон ворвался не аромат бензинового выхлопа, а очень даже приятная лесная свежесть. А еще – пение птиц, которое Сергей Петрович ввиду редкости феномена даже сразу не распознал.

В общем, почти идиллия наступила, нарушаемая лишь дробным матерком остановившегося прямо за ними – и, очевидно, опаздывающего – водителя огромного автомобилевоза. Парень, как тигр в клетке, расхаживал взад-вперед вдоль вставших машин и негромко, но отчетливо выражал свое отношение к происходящему.

В отличие от него соседка Фролова была спокойна. Она явно получала удовольствие и от лесного воздуха, и от красивого вида: слева пейзаж был прикрыт микроавтобусом, зато справа родные просторы наблюдались во всем великолепии.

– Интересно, что там может происходить? – наконец спросила она.

– Либо ремонт, либо авария, – предположил опытный Фролов.

Он попал в точку, причем оба раза.

Когда пробка, слегка пошевелившись, все-таки поехала – не быстро, потихоньку, но уже без остановок, – люди в машинах смогли рассмотреть причину остановки вплоть до деталей.

И если других увиденное кого развлекло, – народ обожает разглядывать аварии, – кого напугало, то Сергей Петрович расстроился аж до холодной испарины на лбу. Ведь это он вслух почти пожелал владельцу «бумера» сдохнуть.

А в том положении, в которое сам себя загнал водитель «БМВ», ничего другого и не оставалось. На этом участке трассы действительно шел ремонт, машины тормозили ход, и куда-то спешившего человека это не устраивало. Поэтому он, – наверное, почти не снижая темпа, – встал одним колесом на обочину и начал обходить медленно идущую колонну справа.

После чего, описав вместе с трассой левый поворот, оказался прямо перед дорожным катком – на огромной скорости, с высоким кюветом справа и, видимо, большой машиной слева.

Теоретически кювет в таких случаях предпочтительнее, но то ли бедолага водитель надеялся все-таки уйти на дорожное полотно, то ли пытался затормозить, забыв про смоченную дождем глину обочины, – результат был налицо: длинная черная машина не то чтобы деформировалась, а просто перестала существовать как единое металлическое целое.

Небольшая ее часть – с человеческими останками – осталась влипшей между катков дорожного монстра: около нее крутились два гаишника и совершенно бесполезный в таких ситуациях доктор.

Остальное было разбросано прямо по дороге и кювету, причем, судя по разлету обломков, удар был страшный.

Некоторое время Фролов рулил молча, пытаясь справиться с нахлынувшими ощущениями.

И – удивительное дело! – девушка его прекрасно поняла.

– Вы здесь точно ни при чем, – мягко сказала она. – Он сам для себя все выбрал.

Сергей Петрович промолчал, но, лишь объехав по окружной дороге Тверь и переехав по мосту неширокую еще Волгу – а это километров с тридцать, – начал приходить в себя.

Конечно, не он, Фролов, со страшной силой запрессовал несчастного «гонщика» под дорожный каток. Но со словами надо быть аккуратнее, все они имеют материальную силу – в этом Сергей Петрович был убежден полностью.

– Сколько мы проехали? – поинтересовалась девушка.

– Около трети пути. Устали?

– Нет. Наоборот, мне нравится. Еще бы без трагедий – совсем было бы хорошо.

– Есть не хотите? – спросил водитель.

– Вообще уже можно, – согласилась пассажирка в отличие от Фролова, ограничившая свой обед чаем с пирожным.

– Тогда выбирайте кафе, – предложил Фролов. Ему было приятно накормить девушку.

Но быстро поесть не сумели.

Потому что впереди на обочине стоял старый, рыжего цвета «Запорожец» с ушами-воздухозаборниками, а около него сгорбился немолодой мужчина с тросом в руках. Мимо него сплошным потоком проносились автомобили, и оттого лицо мужчины приняло совершенно отчаявшееся выражение.

Фролов тоже проехал бы мимо, но в «Запорожце» внутри кто-то сидел, а Сергей Петрович сегодня никуда не торопился.

Он притормозил, аккуратно съехал на обочину и направился к бедняге с тросом.

Тот, увидев благодетеля, припустил к нему мелким бегом: быстрее не получалось из-за протеза – на «Запорожце» сзади был соответствующий знак, а подойдя поближе, Фролов разглядел и ручное управление.

Сергей Петрович про себя чертыхнулся: как пела старуха Шапокляк – хорошими делами прославиться нельзя. Возиться с буксиром придется ему, не заставлять же инвалида. Но и уехать теперь тоже невозможно.

Ладно, решил Фролов, и ему даже легче стало, пусть это будет за ту неосторожную фразу.

– Большое вам спасибо, – бормотал мужик. – Мне-то ничего, а мама так нервничала. Полчаса стоим, никто не остановился.

– Никто? – ужаснулся Фролов.

– Кроме эвакуатора, – печально сказал инвалид. – Но он такие деньги запросил, что лучше нам здесь ночевать.

– А куда вас тащить-то? – спросил Сергей Петрович.

– Мы из Выдропужска. Там сынок поможет.

– Откуда? – переспросила подошедшая Лида.

– Из Выдропужска, – спокойно повторил мужик, наверное привыкший к реакции на название его малой родины.

– Впереди будет, по трассе, – объяснил ей Фролов, а про себя подумал, что тащить на веревке этот чертов «запор» придется долго – не меньше сотни километров.

Он протянул руку за тросом, но инвалид оказался проворным, быстро нагнулся и закрепил один его конец на своем автомобильчике.

Фролов пошел к своему и подал задом так, чтобы удобно было подцепить второй конец троса. Потом снова вылез из кабины.

Инвалид прикрепил буксир к «Форду» и наконец задал так волновавший его вопрос:

– Вы уж меня простите, сколько мне это будет стоить?

– Нисколько, – отмахнулся Сергей Петрович.

– Я не бедный, – обиделся инвалид.

– А я не эвакуатор, – оборвал дискуссию Фролов. – За деньги не работаю.

– Спасибо, – поблагодарил тот. – Но мне все равно неловко.

– Да, мы хотели бы что-нибудь заплатить, – подтвердила мама инвалида, совсем пожилая, очень полная и, видно, властная старуха, которая с помощью Лиды тяжело выбралась из машины и медленно, вперевалку, подошла к месту переговоров. – Мы так привыкли.

– Вот что, друзья, – подвел итог Фролов. – Либо я вас везу бесплатно, либо стойте тут дальше.

– Это шантаж, – усмехнулась старуха и протянула руку Фролову: – Эмма Витальевна, хирург. Правда, бывший, – тут же уточнила она.

– Сергей Петрович, полиграфист, – представился он, пожимая ее очень даже сильную ладонь – профессия оставила след, – и представил Лиду: – Лидия, литературовед.

– Пока еще не совсем, – смутилась девушка.

– Ничего, девочка, – утешила ее старуха, пожимая руку и Лиде. – Главное – не то, кто ты есть, а куда ты стремишься. – И представила своего сына, который зачем-то полез внутрь «Запорожца»: – Это мой Тимофей. – И чуть сбавив тон: – Ничего не достиг, но душа – золотая.

– Ну что, по машинам? – спросил Фролов. Окончательно диспозиция сложилась так: Тимофей был за рулем «Запорожца» с заклиненным движком, Лида пересела назад, а впереди в «Форде» тяжело уселась Эмма Витальевна, которая со своими артритами и артрозами в тесной машинке совсем излиховалась. Кроме того, ей явно хотелось общаться.

Фролов осторожно тронулся – трос выдержал, не порвался – и, вывернув на дорогу, потихоньку поехал вперед.

– Вас прямо Бог послал, – с чувством сказала Эмма Витальевна. – Тимоша так нервничал.

– Чего уж сильно нервничать, – успокоительно сказал Сергей Петрович. – Не зима. И не Сибирь.

– Уж в Сибири мы точно бы так не стояли, – обиделась за Сибирь старая хирургиня. – Все бы сами останавливались, спрашивали, чем помочь.

– Вы давно оттуда? – деликатно поинтересовался Фролов.

– Двадцать лет. А вы думаете, и там изменилось?

– Могло, – вздохнул Сергей Петрович. – Очень уж все стали расчетливыми.

– Мне б Тимошу женить, – круто сменила тему Эмма Витальевна. – Такой хороший мальчик, а бобыль.

– А сколько лет мальчику? – улыбнулся Фролов.

– Пятьдесят два, молодой еще. Я его поздно родила, – оправдалась она за свой старый вид. – Он у меня очень добрый получился. Слишком, наверное. Жена была такая… прости Господи, а он все ей с рук спускал. Доспускался, что совсем ушла. А Лидочка – ваша супруга? – спросила она вдруг у Фролова.

– Нет, – отчего-то смутился тот.

– А зря. Она добрая девочка, по глазам видно. И фигурка ладная.

Фролов посмотрел в зеркало: Лида на заднем сиденье улыбалась.

– Ох-ох-ох! – после паузы протяжно вздохнула старуха. – Мне бы уже умирать пора. А не могу, пока этих не пристрою.

– Ну, вам рановато еще, – вежливо сказал Фролов, хотя по одышливости и нездоровой полноте старухи было в самый раз.

– Нет, миленький. Мне уж восемьдесят шестой. Просто я толстая и морщин не видно. Вот найти бы Тимке такую, как Лида. Только постарше. И можно на покой.

– Такую, как Лида, сложно, – вдруг вырвалось у Фролова. Сказал – и даже покраснел, втайне надеясь, что со спины не заметят.

– Ну, не как Лида, – спокойно согласилась старуха. – Попроще. Чтоб огород не пугал и на танцульки не тянуло. А у вас-то жена есть?

– Нет, – ответил Фролов.

– А была?

– Была. – Сергей Петрович отвечал односложно, потому что эту тему ему поддерживать не хотелось. Но настырная старуха не отставала:

– И что, бросил женщину?

– Не совсем.

– Не совсем – это как? Наполовину бросил?

– Она сама ушла.

– А детки?

– Не было у нас деток, – вздохнул Фролов.

– Вот это неправильно, – строго заметила Эмма Витальевна. – Без деток нельзя. Я Тимошу в одиночку родила, лишь бы с ребенком. И у Тимоши дитя осталось, сейчас школу кончает. Вам тоже надо.

– Я уже привык один, – без обиды сказал Фролов. Почему-то на Эмму Витальевну обижаться не хотелось.

– Дурацкая привычка, – сказала старая врачиха и с трудом повернула шею назад. – Вам, Лидочка, надо на него воздействовать. Чтоб жизнь впустую не прошла. Воздействуете?

– Попробую, – сдерживая улыбку, ответила Лида.

Странно, но Фролову от этого стало приятно.

До Выдропужска доехали удивительно быстро, хоть и скорость была небольшой, – Фролов все время оглядывался на «Запорожец» сзади.

У поворота их уже ждали. Высокий, не по-майски загорелый парень – то самое дитя Тимофея – восседал на примитивном маленьком тракторе, вообще-то не предназначенном для буксировки «Запорожцев», но в данном случае привезенный именно для этого.

– Внучонок, – с гордостью сказала старуха. – Хирургом будет. И руки золотые, и голова. Не то что у Тимки. Но ведь какого парня Тимка сделал, а? – задорно сказала она в лицо Фролову. И неожиданно закончила: – И вы сумеете, если захотите. Правда, Лидочка?

На последнюю сентенцию Лида не ответила. А жаль, подумал Фролов. Пусть бы даже в шутку.

Еще через пять минут они уже ехали дальше по трассе, слегка загнувшейся после Выдропужска к северу.

Только теперь в салоне «Форда» была не одна банка огурцов, а целых четыре – Тимофей, а больше его мамаша настояли-таки на натуральной форме благодарности, и отказывать им было неудобно.

День стремительно двигался к вечеру.

5

– А как называют себя жители их городка? – спросила Лида, вновь пересевшая на переднее сиденье. – Выдропужцы и выдропужанки?

– Н-не знаю, – задумался Сергей Петрович, застигнутый врасплох. – Это скорее к вам вопрос, к литературоведам. Но думаю, те, кто там живет, своим городком гордятся. В провинции это принято. А те, кто не гордится, уже перебрались в столицы. Они же обе рядом.

– Наверное, – подумав, согласилась Лида. – Иногда я не понимаю, как можно так жить – без театров, без людской толпы, без ночных огней. А иногда хочется все бросить и уехать с Анькой – даже не в Выдропужск, а совсем в деревню. Чтоб тишина, звезды и соловьи.

– А днем – огород, комары и слепни, – серьезно продолжил Фролов.

– Вот про слепней я не подумала, – тоже серьезно сказала Лида. – Комары – куда ни шло, а слепни все-таки, пожалуй, нет. Останусь-ка я на Преображенке. Пусть с трамваями, зато без слепней.

– Видите, как одно слово может поменять жизненные планы, – улыбнулся Сергей Петрович. – А кто такая Анька? Сестра? Подружка?

– Дочка, – односложно ответила попутчица.

– У вас есть дочка? – радостно удивился Фролов. Почему-то ему ужасно понравилось, что у нее есть дочка. Или он уже начал оценивать свои шансы? – остановил сам себя Сергей Петрович. Так нет у него никаких шансов – достаточно взглянуть на ее лицо и такую ладную – не худую и не полную, с красивой круглой, обтянутой узким платьем попкой – фигурку. После этого можно даже не смотреть на собственное отражение, чтобы лишний раз не расстраиваться. – Сколько же лет дочке?

– Пять.

– А почему вы так лаконичны? Обычно про детей с удовольствием рассказывают, – спросил Сергей Петрович и вдруг со страхом подумал, что, может, с девочкой что-то не то, может, больна, а он лезет к ней прямо в душу.

– Анька как Анька, – улыбнулась Лида. – Она у меня прелесть. Тонкие ножки, тонкие ручки, две опять же тонкие косы и пронзительный голосок. Никогда не молчит, никогда не останавливается. Вечный двигатель.

– Замечательный портрет, – согласился Фролов. – Я именно в таких в детском саду влюблялся. В социально активных.

– А сами вы что, социально пассивным были? – спросила Лида, меняя тему.

– Даже не пойму, – честно сознался Сергей Петрович. – Но не лидер, чего уж скрывать.

– У вас, наверное, ваш седой красавчик – лидер, – предположила Лида. – В институте комсомолом заведовал?

– Паша? – переспросил Фролов. – Вот уж нет. В институте комсомолом Леха заведовал. Он же борец за справедливость. Такие в комсомоле тоже были, но в основном внизу.

– А почему – Паша? – поинтересовалась Лида. – Почему ударение на втором слоге?

– Потому что на Востоке он был бы пашой. И свой гарем имел бы официально. А так приходится ловчить, – засмеялся Сергей Петрович. Ему было приятно говорить о друзьях. – Он, кстати, большой человек. Член правительства.

– Я поняла, – без восторга сказала Лида. – По джипу на газоне. Какой же член без джипа?

– Паша – замечательный, – заступился за друга Фролов. – Немного хитрован, конечно. Но наверху без этого нельзя. А так он отличный парень. Просто отличный.

– Чем же он отличный? – подначила Лида, похоже не питавшая пиетета к руководству державы.

– У нас Леха в девяносто пятом под грузовик влетел, – после раздумья выбрал пример Фролов. – На дрыне своем чертовом. Сплошное месиво было. Ну и что мы с Машкой могли? Только сидеть с ним рядом, губы смачивать. Вы же помните, какие больницы были?

– Они и сейчас не лучше, – пробормотала Лида.

– А Паша тогда все в момент устроил. И в правительстве он еще не был, только бизнесом занимался. За деньги все сразу нашлось: и хирурги, и эндопротез, и лекарства.

– А с вашим Лехой он сидел, губы ему смачивал? – спросила Лида.

– Н-не помню, – и в самом деле не смог сразу вспомнить Фролов.

– Раз не помните, значит, не сидел.

– Но Леху спасли именно его деньги! – загорячился Сергей Петрович.

– Ну, если б он еще и денег для друга зажал… – уже в открытую засмеялась Лида.

Фролов обиженно замолчал. Ну зачем она так? Разве она знает Пашу? Впрочем, он понимал, что обиделся именно из-за того, что в чем-то Лида права. Хотя никак не меняло его отношения к Кудряшову. Друг есть друг, с любыми своими недостатками.

Но вот ведь – такая симпатичная и – язва! Или все женщины такие?

А «Форд» тем временем въезжал в Вышний Волочек, двигаясь теперь по-городскому неспешно – ухабы с рытвинами не способствовали скорости – и пересекая бесчисленные Тверецкие каналы.

– Говорят, им триста лет, – сказал Сергей Петрович, обида которого уже прошла.

– Да? – рассеянно переспросила Лида. – Надо же.

– А вот еще одна моя нереализованная мечта, – вдруг рассмеялся Фролов. С уличного щита реклама предлагала приобрести валенки ручной валки.

– Тоже нет времени заехать?

– Да нет, время есть. Просто где я их буду носить? У меня ж даже дачи нет. Но почему-то очень привлекает – «ручной валки». Может, вашей Анечке купим?

– Не стоит, – отказалась Лида. – Мы и так, похоже, выбились из графика.

– Зато сделали доброе дело. Боюсь, они на трассе долго бы простояли.

– Да уж, – вздохнула девушка. – Добрых самаритян в мире явно не прибавляется.

Городок проехали за несколько минут. Справа теперь тянулось что-то водяное – не то озеро, не то пруд. Слева – длинное ровное поднятие рельефа, как вытянутый холм.

– А за холмом – водохранилище, – повествовал о местных достопримечательностях водитель «Форда». – Я это, наверное, раза с третьего понял. И то когда с Пашой на его джипе ехал. Из низкой-то машины не видно.

– Это значит, мы ниже уровня воды едем? – спросила Лида.

– Ага. Будем надеяться, дамбу не прорвет, – пошутил Сергей Петрович.

– Будем надеяться, – сказала девушка и напряженно молчала до тех пор, пока нависавшая над ними незримо гора воды не осталась далеко за спиной.

– Не люблю воду, – объяснила она Фролову. И, отвечая на его незаданный вопрос, добавила: – В детстве тонула.

– Вытащили?

– На спасательном жилете к берегу выплыла.

– Ну вот! Чего ж бояться?

– Родители не выплыли. Папа на меня успел нацепить жилет, а маму я даже не увидела.

– Как же так? – ошарашенно спросил Сергей Петрович. На пустом месте он снова влетел в трагедию.

– Была такая печальная история. Речной пароход ночью врезался в мост. Родители на дискотеке были. Прямо на носу корабля. Мама, видимо, сразу погибла. А папа прибежал – все лицо, все руки в крови, – вытащил меня, сонную, из кровати, одел в жилет, показал, где берег, и бросил в воду – пароход-то тонул.

– А сам? – затаив дыхание, спросил Фролов.

– Побежал искать маму. Больше я его не видела. А вы не слышали о той аварии?

– Что-то, кажется, слышал. – Ему было жутко даже представить, что чувствовал той страшной ночью ребенок. И каково ей об этом всю жизнь помнить.

– О таких вещах тогда не принято было писать, – спокойно реабилитировала его неосведомленность Лида.

– Извините меня за дурацкую шутку про дамбу, – растерялся Фролов.

Ему вдруг ужасно захотелось погладить ее по голове. Но не так, как утром хотелось, чтобы почувствовать под рукой женское тело, а по-другому, он бы даже затруднился объяснить как, потому что своих детей никогда не нянчил.

– Чего уж там, – грустно улыбнулась Лида. – Что было, то прошло. Что-то я стала болтливая, – пожаловалась она Фролову. – Теперь вот вас гружу, словно психоаналитика.

– Грузите, пожалуйста, – засуетился Сергей Петрович. – Я буду только рад, если хоть чем-то смогу быть полезен.

А за окнами «Форда» начинало вечереть. Света стало меньше, тона – приглушеннее. Впрочем, Фролов знал, что до настоящей темноты еще очень и очень долго, – они ехали на северо-запад, а после Великого Новгорода и вовсе свернут на север, туда, где в эти дни от ночи совсем почти ничего не остается.

6

Останавливаться на перекус не стали – Лида отказалась, чтобы сэкономить время: ей очень хотелось помочь Фролову реализовать его мечту и посмотреть Ильмень. Растроганный Фролов в ответ разрешил жевать огурцы прямо в машине – черного хлеба по такому случаю купили в сельском магазине, – то есть сделал то, что еще вчера казалось неслыханным и невозможным.

Огурцы ели сразу из двух банок, и в обеих они оказались маленькими, тверденькими, пупыристыми и чертовски вкусными.

Доставала их из банки Лида, одни ела сама, другие передавала водителю, время от времени протягивая к нему отломанную от черной буханки вкуснейшую – мягкую, но с хрустящей корочкой – горбушку: Сергей Петрович откусывал от нее, не снимая рук с руля.

Фролову давно уже не было так вкусно, может – с «картошки», с незапамятных студенческих времен, когда отвратную совхозную кормежку они, как умели, пытались сделать съедобной с помощью даров природы из сельских погребов.

Наконец он наелся так, что отвел Лидину кормящую руку и даже не сказал, а промычал:

– Хватит.

– Как же славненько, – по-своему оценила ситуацию Лида, поудобнее откинувшись на спинку сиденья.

– Очень славненько, – подтвердил Сергей Петрович, с удовольствием взглянув на спокойное и довольное лицо попутчицы.

Так что, когда разом проехали несколько новых мотелей с призывно зовущими неоновыми вывесками кафе, никакого ощущения утраты не возникло. Точно так же, совершенно спокойно, прокатили довольно большой поселок, в котором предприимчивые жители устроили целую улицу из раздутых самоваров. Из их изогнутых труб в медленно темнеющее небо летели дым и искры, и даже издали было понятно, что чай в них – вкуснейший, как и сопровождающие чаепитие домашней выделки пирожки.

Но «Форд» не останавливаясь проехал дальше, к Великому Новгороду.

Вот уже и развилка скоро: направо – объезд, ведущий – через мост над Волховом – в Питер. Налево – въезд, правда, очень длинный – в Новгород.

Точнее, все ровно наоборот. Чтобы повернуть налево, в город, с трассы надо свернуть направо, залезть на эстакаду и пропустить объездную дорогу под собой. Что Сергей Петрович и сделал с молчаливого девушкиного одобрения.

Сам он уже сомневался, что поступает мудро: солнца даже на западном горизонте не было видно, и хоть темнота на дорогу еще не опустилась, светлый день уже закончился.

Но назвался груздем – полезай в кузов.

«Форд» ехал по пустынной дорожке, ни встречных, ни попутных машин не наблюдалось.

Никаких указателей, говорящих о близости самого чистого в Европе озера, тоже не было.

Сергей Петрович остановился, включил внутрисалонный свет и изучил атласы. Именно два, как привык: по одному можно уехать уж очень далеко.

В первом ближайший съезд к Ильменю был обозначен рядом с поселком Пролетарий. Во втором такого поселка вовсе не было, зато значился населенный пункт с не менее примечательным названием Красные Станки.

В конце концов Сергей Петрович пришел к выводу, что не очень-то Пролетарий отличается от Красных Станков, и приготовился искать нужный левый поворот.

И тут ситуация изменилась: внезапно, на фоне сгущавшихся сумерек, он увидел местного жителя, неторопливо бредущего им навстречу по противоположной стороне неширокого шоссе.

Фролов мигом остановил свой «Форд» и приступил к рекогносцировке на местности методом экспертных оценок.

«Экспертом» оказался мужик лет сорока пяти, уже очень загорелый, явно в благостном настроении и с большим нательным крестом в вырезе легкой – несмотря на вечернюю прохладу – рубахи.

– Не подскажете, как нам к Ильменю подъехать? – обратился к нему Сергей Петрович, уже увидевший в мужике прямого потомка тех отважных людей, что узнавали курс по глубине погружения шеста.

– Не знаю, – равнодушно ответствовал сельчанин. – Не слыхал такого.

– Как не слыхали? – возопил уязвленный Фролов. Два атласа одновременно и одинаково врать не могут – это он по опыту своих путешествий знал точно. – Про озеро Ильмень не слыхали?

– А-а-а, Ильмень! – сильно ударяя на первом слоге, протянул вечерний прохожий. – Кто ж здесь не знает Ильменя! Ильмень – это другое дело.

– Ну и как к нему проехать? – ерзал от нетерпения Фролов – небо начинало темнеть решительно.

– А никак, – доброжелательно разъяснил эксперт. – Был на шоссейке мосток – теперь нет. Размыло. Так что только через Новгород. – И, довольный собой, неторопливо пошагал по темной дороге, быстро исчезая в сгущающихся сумерках.

– Фокус не удался? – констатировала Лида, слышавшая разговор через раскрытые окна.

– Похоже на то, – разочарованно согласился Сергей Петрович.

– А все равно не зря сюда заехали, – сказала девушка.

– Почему?

– Разве вы не чувствуете?

Конечно, чувствовал Фролов. Воздух, несмотря на фиаско с самым чистым озером, был таким вкусным, таким сладким, что не почувствовать этого мог лишь совсем безносый человек.

– Черемуха! – догадался Фролов. Как же до него сразу не дошло! Ведь она росла вокруг сплошной белой стеной, как лес.

– Точно, – согласилась Лида. – Никогда такого не видела.

– И я тоже.

Фролов сел за руль, завел мотор.

Ильменя они так и не увидели, потому что вскоре свернули направо, к трассе М10, по которой и ехали раньше.

Но представление об озере, как ни странно, получили. Дело в том, что уже метров через пятьсот от их остановки вода окружила шоссейку с обеих сторон. То это было что-то типа каналов, то разливалось широким озером, а то вообще становилось необъятной водной гладью, серо-стальной в скупом свете неполноценной пока белой ночи.

Если весь этот водный мир даже на карте не был обозначен, то Ильмень, заливший синим цветом изрядный кусок страницы географического атласа, действительно мог быть невообразимых размеров.

– А может, хорошо, что мы его не увидели? – улыбаясь, спросила Лида. – Останется интрига на следующую поездку.

– С вами я готов искать Ильмень ежедневно, – серьезно ответил Сергей Петрович.

Девушка перестала улыбаться и замолчала.

«Так тебе и надо, старый дурак, – мысленно подвел итог короткого диалога Фролов. – Так тебе и надо».

7

Выехали на трассу уже в полной темноте.

Сергей Петрович вдруг почувствовал, что устал. Раньше это ощущение он тоже испытывал, но оно не наступало так скоро.

Печально, подумал он. Хотя на самом деле истинную печаль он испытывал вовсе не оттого, что теперь без остановки мог проезжать на триста километров меньше, чем раньше.

Истинная печаль сидела справа от него, скорее даже не видимая, а угадываемая в полумраке салона, – свет исходил только от приборной панели.

Сергею Петровичу теперь были предельно ясны две очень важные вещи.

Первая – она ему очень нравится. Так нравится, что дух захватывает. По-всякому нравится – и как женщина, даже желание испытал, теперь уже не частое, – и как человек, о котором ему очень хочется заботиться. Ублажать бы ее да радовать – это было бы такое счастье!

Было бы…

Вторая важная вещь заключалась в том, что Сергей Петрович прекрасно понимал всю несбыточность своих мечтаний.

И дело не в возрасте. Для того же Паши все было бы даже очень сбыточно. Дело в его уставшей и очень немолодой душе. Ему было горько, печально и радостно одновременно.

– Что вы примолкли? – спросила Лида. – Устали?

– Есть немного, – честно ответил Сергей Петрович, а сам подумал – еще лет десять назад ни за что бы не сознался женщине, что устал.

– Может, остановимся, чаю попьем? – Кафе нечасто, но мелькали по обочинам.

– Нет уж, лучше так. А то совсем в сон потянет. Возраст, знаете ли.

– Что-то я вас не пойму, – спокойно сказала Лида. – Какой у вас возраст?

– К пятидесяти.

– Тогда вроде рановато себя в старики записывать. Ваш седой паренек вряд ли моложе будет.

– Паше почти столько же. Ну и что?

– Он сейчас, наверное, уже по девочкам рванул, – усмехнулась Лида. – А утром рассола выпьет и пойдет безжалостно за кусочек власти биться.

– Вполне возможно, – согласился Сергей Петрович. – Хотя вы зря о нем так сердито. Паша – замечательный парень. И друг тоже. А возвращаясь к возрасту… Возраст-то – он разный бывает. Биологический и… – запнулся Фролов, подбирая слова.

– Просто вы никого не любите, – спокойно сказала девушка. – И ни за кого не отвечаете. Вот и позволяете себе ветшать раньше времени.

Она так и сказала – «ветшать». Это было обидно.

– Вы не обиделись? – спросила Лида.

– Обиделся, – согласился Фролов.

– Я не хотела вас обидеть. Вы – хороший.

– Чем же я хороший? – язвительно спросил Сергей Петрович.

– Многим. Вот, например, вы не мажор…

– Что это такое? Я ведь вашего сленга не понимаю.

– Мажор – это человек, ориентированный исключительно на повышение своего социального статуса. Для молодежи это глупо. Для пожилых – глупо и стыдно.

– Точно литературовед, – пробормотал Фролов. – Еще чем я вас прельстил?

– Тем, что не пытаетесь рассказывать, как вы были круты в молодости. Тем, что не лезете меня лапать, особенно когда стемнело. Тем, что Эмму Витальевну подвезли.

– Я ж тимуровцем в школе был, – усмехнулся Фролов.

– Тем, что не пытаетесь купить меня деньгами, – монотонно продолжила перечисление его достоинств Лида.

– Эх, Лидочка, я бы, может, и попытался… – улыбнулся Сергей Петрович.

– Но мало зарабатываете? – рассмеялась Лида.

– Достаточно для жизни. Но недостаточно для подобных покупок.

Атмосфера немножко рассеялась, и «Форд», хоть и снизив в темноте скорость, но еще достаточно бодро, миновал Подберезье, Мясной Бор и Спасскую Полисть.

– Не люблю я эти места, – сознался Фролов.

– Почему? – спросила попутчица.

– Давят они меня. Слишком много народу здесь убили.

– А что здесь было?

– Здесь полегла Вторая ударная. Помните генерала Власова? Он-то немцам сдался, а большинство его бойцов – нет. Обидно, что после смерти на них осталось пятно. Вот мне и чудятся их неуспокоившиеся души. Одно название чего стоит – Мясной Бор! Нет уж, эти места лучше по свету проезжать. Ой, я вас не напугал? – забеспокоился Сергей Петрович. – А то такие рассказы на ночь глядя.

– Не напугали, – успокоила его Лида. – Вы же знаете, я только воды боюсь.

Погода опять портилась. Где-то на горизонте посверкивали то ли молнии, то ли зарницы.

«Форд» ехал все медленнее и медленнее.

– А вам обязательно сегодня в Питер попасть? – наконец в лоб спросил Сергей Петрович.

– А какие варианты? – поинтересовалась девушка.

– В Чудове – современный мотель. Там всегда есть места. Это километров двадцать отсюда.

– Если вы устали – я не против.

Мотель был на одной огромной площадке с автозаправкой и стоянкой большегрузов. Все это было ярко освещено и выглядело довольно празднично.

Подъехали прямо к его обшитой сайдингом стене.

– Вовремя приехали, – заметил Фролов. По лобовому стеклу ударили первые крупные капли. – Сейчас гроза начнется. Вы посидите в машине, а я пока номера оформлю.

– А можно я оформлю? – спросила Лида.

– Боитесь, что сделаю что-то не так?

– Нет. Просто боюсь в машине одна оставаться. Особенно если ливень начнется.

– Хорошо, – согласился Сергей Петрович, передавая ей свой паспорт. – Не обижайтесь, у меня полный багажник фирменного добра. Не могу оставлять, пока не сдадим под охрану.

– Я понимаю, – сказала Лида и вышла из машины.

Вернулась она минуты через три и слегка обескураженная.

– А мест нет, – открыв дверцу и возвращая документ, сообщила пассажирка.

– Да ну? – удивился Фролов. – Ни разу такого не было.

– Вот случилось, – подтвердила Лида, забираясь в салон.

Сергей Петрович все никак не мог поверить в произошедшее. Он опустил стекло и обратился к двум девицам, курившим на крылечке мотеля. Девчонки были вполне симпатичные, но их профессия была очевидна и без документов.

– Девочки, а что, действительно все занято?

– Для вас, мужчина, место найдем, – рассмеялась одна. – Но оплата почасовая.

– Понятно, – пробормотал Сергей Петрович, закрывая окошко.

8

Надо было ехать, но он никак не мог настроиться. Это как с бегуном на дальнюю дистанцию: вот он уже, заветный финиш, а судья вдруг предлагает пробежать еще с десяток кругов.

– Я не против ночевки в салоне, – сказала Лида, поняв причины его медлительности.

– А я – против, – сказал Сергей Петрович и завел наконец двигатель.

Дождь тем временем потихоньку крепчал, не переходя, правда, в стадию ливня. Лишь зарницы впереди приблизились и усилились.

– Девчонки – бедняги, – выруливая на трассу, пробормотал про себя Фролов. Но Лида услышала.

– Чем же они бедняги? – спросила она.

– Работа свинская.

– Почему вы так считаете?

– Потому что езжу много. Такие уроды их снимают – мало не покажется.

– А вы думаете, их здесь силой держат?

– Нет, не думаю.

– Тогда и жалеть не надо, – резко сказала Лида.

– Почему же их не надо жалеть? – удивился Сергей Петрович.

– Потому что они сами для себя все выбрали.

– А вы считаете, человек не имеет права на ошибку?

– А почему вы считаете их выбор ошибкой? Если их самих все в этом выборе устраивает?

– Ну знаете, – не ожидал от нее таких речей Фролов. – А для своей дочки, уж извините меня за вопрос, вы такую судьбу считаете приемлемой?

– Если она ее выберет – да. Хотя я бы сильно не хотела. Но я бы многого для Аньки не хотела. Например, чтобы она стала дорожным рабочим, больничной няней или седьмым бухгалтером на госпредприятии. А решать уж будет она сама.

– Это очень современно, – только и заметил Сергей Петрович.

Некоторое время ехали молча, но Лида все не могла успокоиться.

– А, простите за нахальство, сами-то их услугами пользовались?

– Знаете, Лидочка, ни разу в жизни.

– Почему? Заразы боитесь или чистоту души сохраняете?

– Заразы – вряд ли, – не торопясь, обдумывая ответ, сказал Сергей Петрович. – Я думаю, насчет заразы нормальные профессионалки безопаснее любительниц будут.

– И я так думаю, – согласилась попутчица.

– А что касается чистоты души, то тоже, наверное, нет. Просто я не могу вот так, с ничего, взять и – извините – спариться. Мне нужно, чтобы человек мне нравился. И очень желательно – чтобы я ему тоже.

– Да, сложный у вас случай, – вынесла вердикт Лида, и оба рассмеялись.

А еще через десять минут им обоим было не до смеха.

Потому что гроза наконец грянула.

Да какая!

Боковой ветер налетал так, что приходилось обеими руками удерживать руль в общем-то не маленькой машины. И он же ломал ветви деревьев, а иногда и сами деревья – бросая их на край шоссе, – приходилось смотреть в оба, чтобы успеть объехать обломки.

Ливень хлестал по лобовому стеклу – аж щетки не справлялись, хотя включены были на максимальную скорость.

Но еще неприятнее было другое: зарницы приблизились к ним вплотную и оказались мощнейшими молниями. Даже не молниями, а огромными световыми, рассекавшими нависающие тучи прорубами, иногда – искривленными, зигзагообразными, как их обычно и рисуют. Иногда – прямыми огненными столбами. Причем такой интенсивности, что если вспышка происходила в секторе обзора, то напрочь ослепляла водителя, приходилось сбрасывать скорость практически до нуля, пока глаза снова не начинали видеть.

Завершал же эту адскую симфонию гром. Неимоверной силы удар – длинный, распадающийся на несколько оглушающих раскатов – сопровождал каждую сильную вспышку. А слабых вспышек в этой аномальной грозе вообще не было.

Такого Сергей Петрович не видел ни разу в жизни, хотя много чего успел в ней навидаться. Наверное, надо было остановиться и полчасика переждать – пусть гроза не закончится, а хотя бы станет не такой сильной, – но Сергей Петрович боялся это делать. Он опасался, что старенький «Форд» не выдержит безумной влажности и начнутся проблемы с запуском мотора. А вылезать в такую погоду из салона и копаться под капотом очень даже не хотелось. К тому же от пережидания они бы к Питеру точно не приблизились.

Нет уж, лучше плохо ехать, чем хорошо стоять.

Он бы и ехал потихоньку, если бы не странный звук справа. Сдавленный, зажатый, то ли всхлип, то ли вскрик.

Сергей Петрович посмотрел на пассажирку. И обомлел.

Она была в совершеннейшем ступоре. Широко раскрытые сухие глаза отражали в отсветах молний такой ужас, что у Фролова непривычно сдавило никогда ранее не болевшее сердце.

– Лида! Лидочка! – крикнул он. – Что с тобой? – Его голос потонул в очередном раскате грома.

Девушка мучительно затрясла головой, как будто корчась от боли и от невозможности вдохнуть воздух.

И тут Фролов все понял.

Теперь он не думал о возможной возне под капотом. Тормознув машину, он аккуратно свел ее с дорожного полотна на гравийную обочину. Расстегнул привязной ремень. Сделал то же самое с ремнем Лиды.

Развернувшись, насколько позволяло сиденье, двумя руками притянул ее к себе и прижал к груди.

– Все хорошо, моя девочка, не бойся, все хорошо! – громко говорил он, обнимая теплое, но как будто застывшее женское тело. – Успокойся, моя милая! Это просто гроза!

Он гладил ее по голове, по спине, прижав лицом к своей груди, и повторял, повторял, повторял одно и то же:

– Это просто гроза. Все будет хорошо. Я с тобой. Не бойся, моя милая.

Прошло не меньше двух-трех минут, пока девушка начала «возвращаться». И вот теперь заплакала. Да так жалобно, со слезами, со всхлипами. И, что больше всего разрывало сердце Фролову, – с какими-то детскими причитаниями.

– Мама! Мама, мамочка! – звала Лида свою исчезнувшую маму, на несколько ужасных минут вернувшись в ту страшную ночь.

Впрочем, приступ пережил свой пик и явно стихал. Еще минут через пять она уже обессиленно лежала в руках Сергея Петровича. Ни гримас, ни судорог, ни бреда больше не было.

– Успокоилась, девочка? – тихо спросил ее Фролов, чувствуя, что ей хочется освободиться, и ослабляя объятия.

– Простите меня, пожалуйста, – как школьница, попросила Лида.

– За что? – спросил-отказал ей Сергей Петрович. И очень тихо: – У тебя часто так бывает?

– Нет, – уже спокойнее ответила она. – Редко.

Вместе с приступом заканчивалась и гроза, его вызвавшая. Ливень сменился обычным дождем, ставшим вполне по силам даже изрядно изношенным «дворникам».

– Ну что, попробуем завестись? – улыбнулся Сергей Петрович.

– Попробуем, – благодарно улыбнулась в ответ Лида.

Старенький стартер взвыл в ночи и пусть не сразу, но завел двигатель.

– Молодец, – как живого, похвалил его Сергей Петрович и включил скорость.

Еще через два часа они были в питерской двухкомнатной квартире, которую постоянно снимала компания-работодатель Фролова.

Машину бросили здесь же, перед домом, на охраняемой стоянке.

Сами поднялись наверх, разобрали постели и свалились замертво.

Перед тем как заснуть, Сергей Петрович услышал скрежет проворачиваемого ключа – Лидочка заперла дверь в свою комнату. Почему-то его это обрадовало: значит, не так уж он и стар, если от него запираются на ночь молодые женщины!

9

Утро разбудило Сергея Петровича давно позабытым – и оттого особенно приятным – ароматом домашнего завтрака. Именно домашнего, не заморозки какой-нибудь фабричной – на маленькой кухоньке, громко пошкварчивая, явно жарились сырники или что-то подобное. Даже по запаху было понятно, что все получится безумно вкусным.

Фролов мгновенно поднялся, оделся и направился на запах с визитом вежливости.

Лидочка была в домашнем, очень симпатичном халатике, хоть и подчеркивающем несомненные достоинства ее фигуры, но как-то тактично, не специально и уж точно не вызывающе.

– Доброе утро, – поздоровалась вчерашняя попутчица. – Ничего, что я хозяйничаю? Вот в холодильник без спроса влезла.

– У вас, во-первых, замечательно получается, – искренне сказал Сергей Петрович. – А во-вторых, если б не вы, продукты точно бы пропали – из меня домашний хозяин никакой.

– А как же вы питаетесь?

– В выходные в кафе хожу. А в будни – у нас столовка на фирме отличная. И бесплатная к тому же.

– Кстати, о деньгах, – вспомнила Лида. – Мне неудобно здесь жить, не заплатив. Да и вообще неудобно. Вчера еще куда ни шло, слишком поздно приехали, а сегодня поищу гостиницу.

– Да что вы! – испугался Фролов. – Никуда вас не отпущу. Кто ж мне такие сырники еще сделает?

– Честно говоря, мне самой тут нравится, – после короткой паузы призналась девушка. – Но тогда я должна заплатить свою долю.

– Лидочка, это невозможно, – объяснил ей Фролов. – Это корпоративная квартира. Фирма платит за нее независимо от того, живет здесь кто-нибудь или нет.

– А продукты?

– И с продуктами то же самое. Женщина местная за этим следит. Так что станете вы их есть или нет, никакого значения не имеет. В лучшем случае просроченную еду заберет эта дама. В худшем – она просто пропадет.

– Но ведь мне можно какие-то деньги внести?

– Куда? – вопросом ответил Сергей Петрович. – Бухгалтерия в Москве. А я у вас точно не возьму. Так что бросьте все эти церемонии и живите спокойно, ладно?

– Ладно, – не стала ломаться Лида.

– Ну и славненько. – Фролов пошел в ванную наводить марафет, а девушка осталась дожаривать свои восхитительно пахнущие сырники.

…Первые три сырника он слопал молча, обжигаясь горяченным Лидочкиным творением. На похвалу просто не хватало силы воли – ведь для этого необходимо было освободить рот.

– Где вы так научились? – наконец вымолвил он.

– У бабушки, – улыбаясь, ответила Лида. Ей было приятно смотреть на столь очевидную оценку своих кулинарных способностей.

– Молодчина у вас бабушка, – оценил Фролов.

– Молодчина, – согласилась Лида. – Я бы без нее точно пропала. И тогда, и сейчас – она же с Анькой сидит, когда я в отлучке.

– А чего ребенка с собой не взяли? – полюбопытствовал Сергей Петрович. – Пять лет – уже можно брать. Кстати, немножко рано все-таки для белых ночей. Чуть позже они еще белее будут.

– Ребенок еще успеет, – не сразу, будто обдумывая ответ, сказала девушка. – А поехала, как обстоятельства позволили.

Вообще Лидочка мгновенно никогда не отвечала, сначала как бы взвешивала заданный вопрос, и это тоже нравилось Фролову.

– А что же вы сами не едите? – упрекнул ее Сергей Петрович.

– Фигуру берегу, – то ли в шутку, то ли всерьез ответила Лида.

– Вам ли говорить про фигуру? – укоризненно произнес Фролов.

– О-о-о… – протянула она. – Стоит только увлечься…

– А по мне, вы такая красивая, что больше ничего и не надо, – вдруг быстро выпалил он. И опять покраснел – в отличие от своего шустрого друга Паши Сергей Петрович не то чтобы был скуп на комплименты, а даже поздравлять женщин с Восьмым марта и то стеснялся.

– А где вы все сдружились? – спросила Лида, одновременно ловко собирая посуду и протирая стол влажной салфеткой.

– В полиграфическом. Сразу, еще на первом курсе. Я только из армии пришел, а эти салаги – из школы. Леха – москвич. Паша – из маленького городка на Украине, уже не помню точно откуда.

– Вы меня удивили вчера, – сказала Лида.

– Чем же?

– Что ушлым комсомольцем был Алексей, а не ваш Паша.

– Леха тоже не был ушлым комсомольцем. Он просто был принципиальный и социально активный. Вот и пошел по комсомольской стезе, правда, карьеры не сделал.

– Да уж, – улыбнулась она. – Принципиальность карьере точно не помощник.

– А я в парткоме института был, – похвастал Сергей Петрович. – Я ведь из армии уже членом партии вернулся. В войсках ГБ служил.

– Серьезный вы мужчина, – беззлобно улыбнулась Лидочка. – Диссидентов гоняли?

– Нет. Не наш профиль. А в вузе – так даже защищал. Кстати, вместе с Лехой.

– Как это?

– А вот так. И знаете, кто у нас в качестве диссидента проходил?

– Откуда ж мне знать. Кто-нибудь известный?

– Паша, собственной персоной. Ночью перетрудился на любовном фронте и заснул прямо на лекции по марксистско-ленинской философии – вы и предмета такого небось уже не застали.

– И что? Это был ужасный проступок?

– Да нет, не очень. Но когда преподаватель подошел, чтоб разбудить пообиднее, он у Паши на коленках книжку раскрытую увидел. И вытащил. «Архипелаг ГУЛАГ» солженицынский. А это уже не только исключением пахло. По тем временам все светило гораздо круче.

– И как же отбились?

– Мы с Лехой целый спектакль поставили. Якобы он нам обоим – но поодиночке – говорил, что нашел книгу в парке, а изучает ее, чтобы знать врага в лицо. И обещал сдать по прочтении в соответствующие органы. И еще двое это подтвердили: что, мол, плевался, но читал – иначе как честному комсомольцу отбивать идеологические атаки? А другим якобы даже на обложку взглянуть не давал.

– А на самом деле – давал?

– Не знаю, как всем, но мы с Лехой прочли от корки до корки. Впечатление было – как дубиной по башке. Я-то к любой власти лояльный, чего уж скрывать. А Леха, по-моему, именно с тех пор завелся.

– А чего вас в полиграфию потянуло? – сменила тему девушка.

– Сам удивляюсь, – своеобразно объяснил Фролов. – Я по льготе мог в любой вуз поступить. А пошел туда. И не жалею. Вот вы знаете, как печатали этот календарь? – Он показал рукой на плакат с пейзажем и календарной сеткой, висевший на стене кухни.

– Понятия не имею, – честно призналась Лидочка.

– А это такие хитрые процессы… Взять ту же плоскую печать: ничего не выступает, ничего не вдается, а краска ложится только туда, куда надо печатнику. Разве не интересно?

– Наверное, интересно, – согласилась девушка.

– А хотите со мной на выставку? – загорелся идеей Сергей Петрович. – Там я вам уж точно все покажу и расскажу.

– Спасибо, – мягко отказалась она. – Это мы и в Москве сможем. А в Питере я лучше буду изучать Питер.

– Тоже верно, – не стал настаивать Фролов – очень уж ему понравилась мысль о том, что они еще что-то вместе смогут в Москве.

А с другой стороны, почему бы и нет? В конце концов, сорок девять – не восемьдесят девять. Если вести себя осторожно и осмотрительно, то такая семья сможет просуществовать очень долго. И очень счастливо.

Тем более что по характеру и возрасту он был заранее вполне снисходителен к любым возможным Лидочкиным слабостям.

– А где и как встретимся? – уже уходя, вдруг вспомнил Фролов. – Ключ-то у нас – один! Давайте, может, я его вам отдам?

– Ну уж нет, – твердо отказалась Лидочка. – Я и так тут – приживалка, да еще у хозяина ключ отнять.

– Что же вы такое говорите, – укорил ее Сергей Петрович. – Надо же так сказать – приживалка… – И тут же принял решение: – Ладно, пусть ключ будет у меня. Тогда давайте обменяемся телефонами.

Не откладывая, прямо на розовых салфетках, тоже заботливо подготовленных неведомой им местной тетенькой, написали свои мобильные. И – обменялись салфетками.

– Не потеряйте, – засмеялась Лидочка. – Это дефицит. Я вообще-то свой телефон никому не даю.

– Не волнуйтесь, – заверил ее Сергей Петрович. – Уж точно не потеряю. – И поехал на работу.

10

Выставка встретила его обычной суетой.

Фролов подогнал «Форд» прямо к павильону – за это удовольствие устроители, как обычно, содрали с него двести рублей. Хоть и знал он, что по приезде все расходы будут возмещены, это мелкое вымогательство всегда злило экономного Сергея Петровича.

Привычно организовав процесс, он быстро перетаскал на свой стендик содержимое объемистого фордовского багажника – очень полезная в таких случаях тележка на колесиках не зря была привезена с собой из Москвы.

Стенд, как обычно «на выезде», был маленький, всего шесть квадратных метров. И еще через десять минут все они были плотно заняты образцами офсетных пластин, банками с «химией» и проспектами, в которых подробно расписывалось, почему питерские полиграфисты должны покупать именно эту продукцию, а не какую-нибудь иную.

Рядом такие же серьезные дядьки – женщин среди стендистов было намного меньше – занимались той же самой работой.

Разложившись, народ пошел друг к другу общаться – конкуренция в этом бизнесе никогда не была помехой дружбе. Тем более вузов подобного профиля – раз-два и обчелся, так что все действующие лица в той или иной степени друг друга знали.

В другой раз Сергей Петрович воспринял бы это с обычным удовольствием. Но не сегодня.

Сегодня он лишь усилием воли заставлял себя не смотреть на часы каждые три минуты: от частых взглядов время, наоборот, застывало, и на измученную душу Сергея Петровича накатывало ужасное ощущение, что этот бесконечный день не кончится никогда.

В самый тяжкий момент он, как талисман-оберег, нащупывал в нагрудном кармане рубашки розовую салфетку и мягко сжимал ее пальцами. Этот ритуал в определенной мере возвращал ему уверенность в том, что Лидочка – вовсе не сон, навеянный романтикой несусветного города, а реальная, милая женщина и он ее точно сегодня вечером увидит.

О чем-либо большем Сергей Петрович пока не мечтал, искренне боясь спугнуть пусть и малое, но все-таки уже обозначенное.

Фролов даже отказался от своего обычного ежегодного удовольствия, из-за которого он так любил питерские выставки, – медленного и неспешного осмотра прилегающей водной глади: ведь выставочный павильон стоял буквально в двух шагах от залива, с одной стороны огражденный морпортом и большой водой, с другой – узким рукавом канала, по которому, кстати, тоже то и дело сновали милые сердцу Сергея Петровича плавсредства.

Сосед слева пару раз предлагал ему на обмен последить за стендами. Фролов не отказывался и за чужим стендом следил честно. Но сам выпавшую возможность отлучиться не использовал – не тянуло.

И даже с посетителями Сергей Петрович в этот раз не был так любезен и обходителен, как прежде: отвечал односложно, неохотно, при этом прекрасно понимая, что деньги, потраченные его фирмой на эту экспозицию, по его, Фролова, вине окупаются не в полной мере. Понимать понимал, но ничего не мог с собой поделать.

А за десять минут до конца первого рабочего дня – вот уж чего с ним никогда ранее не случалось – уже собрал все вещички и был полностью готов к ускоренной эвакуации. На обычное предложение организаторов отметить начало выставки на пароходике – с музыкой и фуршетом – только махнул рукой и быстро-быстро покинул свое рабочее место.

Домой приехал первым, в пустую квартиру – а как могло быть иначе, единственный ключ-то у него! – и часов до восьми ждал нетерпеливо, но без особого беспокойства.

Когда пробило девять, а Лидочки все не было, решил все-таки позвонить.

Достал розовую салфетку. Надел плюсовые очки – вблизи стал неважно видеть. Сдерживая стук сердца, набрал номер. И долго слушал длинные гудки.

Набрал еще раз и снова слушал.

И когда испуг и отчаяние уже почти захлестнули несчастного Сергея Петровича, чертова трубка внезапно откликнулась спокойным Лидиным голосом.

Просто телефон был в сумке, и она – за уличным гулом – не расслышала звонков.

Никогда еще Сергей Петрович Фролов не был так счастлив просто оттого, что чей-то голос ответил ему по телефону. Даже с бросившей его женой, которую действительно любил, было не так.

– Когда вы придете? – борясь с предательским спазмом, спросил Сергей Петрович.

– А может, лучше погуляем? – вопросом ответила Лида. – Белые ж ночи!

– Конечно, – быстро согласился Фролов. – Конечно, погуляем. Куда мне прийти?

– Коней Клодтовых знаете? – спросила девушка.

– Да, конечно. Это рядом.

– Я буду ждать вас на мостике.

Это была такая дурь – в его возрасте чуть ли не бежать и чуть ли не в припрыжку. Но что было, то было.

Приблизившись к Лиде, не смог сдержать одышку и снова испугался – не хотел, чтобы она сочла его немощным.

Но Лида просто не заметила его страхов.

Она действительно была хорошим гуманитарием, и даже Сергей Петрович, интересовавшийся историей культуры много лет, узнал во время прогулки много нового и интересного.

Впрочем, если бы она сейчас рассказывала ему про тонкости производства компоста или об особенностях работы городской канализации, он бы слушал столь же прилежно и восторгался столь же естественно. Потому что восторгался он вовсе не изысками великих русских итальянцев и не плакатными видами. А понятно кем, даже имени называть не надо.

Погуляли вдоль Фонтанки, побродили по композиторским улочкам, прошлись по Литейному. Сделали променад на Невском.

Когда гуляли по Невскому, завязалась более чем занимательная – по крайней мере для Сергея Петровича – беседа.

Почему-то взялись обсуждать сильно разновозрастные браки.

Начали полушутя, с двух эстрадных солистов, – удивительный факт, но разнополых – связавших свои судьбы то ли по любви, то ли в целях пиара.

А потом заговорили всерьез.

Сергей Петрович, взяв пример из реальной жизни, засомневался, как может восемнадцатилетняя девушка влюбиться на всю оставшуюся жизнь в шестидесятилетнего мужика. (Случаи «любви» за деньги, наследство или карьеру они для чистоты дискуссии сразу вывели за рамки обсуждаемой темы.)

Лидочка же считала, что возраст в любви вообще почти ничего не значит.

– Как же не значит? – не соглашался Сергей Петрович, втайне очень даже желающий, чтобы права оказалась его оппонентка. – Как может не значить? Это же, по сути, люди из разных миров! Они просто многих слов в речи друг друга не понимают!

– По контексту поймут, – то ли в шутку, то ли всерьез парировала Лидочка. – Главное – что они чувствуют, находясь друг возле друга.

Спорили долго. И как бы ни хотелось Сергею Петровичу победы оппонентки – это ведь был бы рост и его шансов, но не убедила.

Вернее, не так. Убедила.

Да, действительно, старик может ослепить девчонку силой своей личности. Но не любую, а только умную. Глупая просто этой самой силы личности не прочувствует.

И еще одно условие.

Как правило, такие молодые девчонки уже заранее должны быть нацелены на Личность. А поскольку их сверстникам состояться еще – просто по возрасту – рановато, то их душевный, а вслед за ним и сексуальный интерес волей-неволей переключается на гораздо более зрелых мужчин.

Так что вроде и приятные вещи утверждала Лидочка – могут девчонки честно любить стариков, да только на себя эти результаты Фролов – если по совести – инвертировать не мог. Ну какая из него Великая Личность?

Единственное утешение – и лет ему гораздо меньше, чем в обсуждаемых примерах. Хотя разве это утешение? Он и в тридцать не сумел удержать свою любовь…

Устав, присели в маленькой современной кафешке, необычно вкусный фаст-фуд которой усугублялся феерическим видом из окон.

– Все. Не могу больше, – сказала Лидочка. – Хочу, но не могу. Этот город меня победил.

– Домой? – спросил Фролов.

– Ага, – устало-расслабленно ответила она.

И они пошли домой. Под ручку. То ли папа с дочкой. То ли «папик» с девушкой.

Нет, скорее все-таки папа с дочкой. На «папика» не тянули его даже не прикид и атрибуты, а скорее, выражение лица и глаз.

– Что будете ужинать? – спросила она.

– Ничего, – ответил он.

– Хотите спать?

– Нет! – чуть не закричал Сергей Петрович. Он не хотел спать! А может, она завтра уедет? Нет, что-то надо придумывать. Что-то надо делать.

– А я бы вас и не отпустила, – засмеялась Лидочка. – Это так, проверка на дорогах. На самом деле мы сейчас с вами чай будем пить. С тортом.

– Я сбегаю, – спохватился Фролов. – Как же сразу не догадался.

– Не надо бегать. Он к нам сам приедет. – Лида заговорила загадками. – Сразу после двенадцати.

Правда, и разгадка нашлась почти сразу же.

Позвонили в дверь.

– Это ко мне, – сказала Лида и вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Ничего не понимал Сергей Петрович. И понимать не хотел. Когда человеку и так хорошо, зачем еще какие-то аналитические мысли? Только сбивать кайф.

Лидочка отсутствовала довольно долго. А когда наконец послышался ее голос, сказанное удивило Сергея Петровича чрезвычайно.

– Свет погасите, пожалуйста! – потребовала его квартирантка.

Сергей Петрович повиновался.

– И откройте дверь!

Сергей Петрович открыл.

На пороге полутемной комнаты – в этой питерской квартирке и днем-то было не слишком солнечно! – появился ангел во плоти.

В руках у ангела был небольшой торт, на котором ярко горело много-много свечек.

– С днем рождения, Сергей Петрович!

– Откуда вы узнали?.. – ошеломленно спросил Фролов. Но уже через мгновение догадался: – Мотель в Чудове! Смотрели в паспорт?

– Ужасный поступок? – рассмеялась Лидочка.

– Чудесный! – искренне прошептал Сергей Петрович.

Потом они пили чай и ели торт. Свечки Фролов задул одним махом, чему сам очень обрадовался – есть еще порох в пороховницах.

Торт ели жадно и почему-то руками, как дети. Может, потому, что Сергей Петрович расспрашивал Лидочку об Аньке? Ему был очень интересен этот ребенок, он даже фотку Анькину отдавать не хотел.

Но все – и самое плохое, и самое хорошее – когда-нибудь да заканчивается. Правда, вслед за этим, как правило, начинается что-то новенькое.

11

Сергей Петрович лег спать, ясно понимая, что быстро теперь точно не заснет. Он мучительно прислушивался к звукам за стенкой и был готов поклясться, что характерного скрежета ключа сегодня не слышал.

Что же это значит?

Просто забыла?

Или ситуация изменилась?

А может, вчера закрыла дверь машинально и он раздумывает над интерпретацией несуществующих обстоятельств?

О Господи! Просто голова раскалывается.

А вдруг она его приглашает? И он, боясь пошевелиться, упускает свой единственный и последний шанс?

А вдруг, если он попытается прийти к ней, она испугается и возмутится или – еще хуже – расплачется, как вчера ночью, в дороге, и все, что случилось сегодня, будет испачкано и смято?

Неизвестно, сколько бы еще промучился Сергей Петрович, так ни на что и не решившись, если бы в полной тишине, нарушаемой лишь редкими ночными машинами за высоким окном, внезапно не возник тонкий отчетливый звук.

Это скрипнула дверь в комнате Лидочки.

«Куда она собралась?» – только и успел подумать Фролов, как ее фигурка – с размытыми сумраком очертаниями – возникла в проеме двери.

– Вы спите? – шепотом спросила Лидочка.

– Нет, что вы! – чуть не закричал Сергей Петрович, испугавшись, что она сочтет его спящим и уйдет. – Я совсем не сплю.

– И я тоже, – негромко, но уже не шепотом, сказала девушка, обхватив себя руками, – видно, холодно было в одном фланелевом халатике. Теперь, когда она подошла поближе, даже скудного заоконного света хватало, чтобы разглядеть ее всю. И вид ее заставил забиться сердце Сергея Петровича радостно и тревожно.

– Вы так замерзнете, – сказал он. Сказал без какой-либо задней мысли, то, что думал. За нее он теперь переживал уж точно не меньше, чем за себя.

– Не успею, – улыбнулась Лидочка, присела на кровать Сергея Петровича, аккуратно приподняла край легкого одеяла и юркнула под него. – Вы напуганы? – спросила она.

– Нет, – ответил Фролов.

Наверное, секунд тридцать они оба молчали.

Сергей Петрович не очень понимал, что происходит, и действительно страшно боялся неловким поступком или словом все испортить. А Лида повернулась на бок, к нему лицом и внимательно смотрела на Фролова блестящими глазами.

А потом она протянула к нему руку и погладила по голове. Примерно так же, как во время грозы за Чудовом – он ее.

– Вы и в самом деле напуганы, – улыбаясь, сказала она.

– Похоже на то, – теперь уже абсолютно честно выдохнул Фролов.

– Чего же вы боитесь?

– Что сделаю что-нибудь не так и вы уйдете.

– Что может мужчина сделать не так с женщиной, пришедшей к нему в постель? – мягко спросила Лидочка.

«Значит, это произошло? Значит, случилось? Но можно ли этому верить?»

– Я не обидела вас? – уже без улыбки тихо спросила Лидочка. – Вот уж чего бы совсем не хотела…

– Да вы что! – наконец вышел из оцепенения Фролов. – Просто я не сразу поверил!

– А теперь верите?

– А теперь – будь что будет. – Он повернулся к ней и по-мужски властно обнял за теплые плечи. – Все равно я уже счастлив.

Она прильнула к нему, тоже обняла его руками. Он, теряя голову, искал губами ее губы, но Лидочка неуловимо отворачивала лицо. Впрочем, его уже это не волновало – теперь он точно знал: она не уйдет, она – его, сейчас и немедленно, и это было самым главным знанием на данный момент, вызывающим острое, ничем не сдерживаемое ощущение счастья.

Он нежно перевернул Лидочку на спину – она и не думала противиться, – начал расстегивать мягкий халат. Под тканью – даже не ладонями, а всем своим естеством – ощутил ее мягкую нежную грудь.

Запутавшись неловкими пальцами в пуговицах, уже не смог остановиться и просто задрал наверх низ халата. В полутьме забелели Лидочкины бедра – под халатом не было ничего.

– Ой, подожди! – вдруг попыталась выскользнуть из его рук Лидочка.

– Что, милая? – не понял Фролов.

– Нельзя без… – зашептала девушка, так и не выговорив, без чего нельзя. – Дни опасные.

– Я так хочу ребенка, – чуть не заплакал Сергей Петрович. – Не бойся, я буду работать как вол.

– Не надо, пожалуйста. – Лидочка теперь тоже чуть не плакала. – Возьми, в кармане халата.

Сергей Петрович, с трудом оторвавшись от ее тела, достал из неглубокого кармашка искомый квадратик.

Фролова вовсе не покоробило его наличие: она просто обязана думать о себе, ведь за ней – Анька. И к тому же она еще не знает, что теперь прикрыта его, фроловскими, плечами. Пусть не могучими, но надежными – стопроцентно.

И наплевать, что он не лидер. И что не миллионер.

На Лидочку и Аньку его вполне хватит.

Лидочка, поняв, что проблема исчезла, сама легла так, чтобы ему было удобнее, даже халат руками придержала, тоже, видимо, не желая отвлекаться на пуговицы. Еще мгновение – и…

Странное дело, раньше, представляя себе в ночных мечтах то, что только что с ним произошло, Сергей Петрович всегда испытывал неприятное волнение. Его пугал то возраст – и связанные с этим возможные проблемы, – то собственный живот, вид которого никак не соответствовал женским мечтам, по крайней мере в его понимании женских «мечт».

Он даже виагру новомодную прикупил и каждый раз перед приходом Елены Григорьевны мучительно раздумывал, не принять ли. И только глубокая нелюбовь к «химии» мешала ему это сделать, что, правда, никак пока не отражалось на его гендерных возможностях.

А вот с Лидочкой он не боялся ничего. И не думал ни о чем. Только о ней, только о том, что безумно хочет ее и никак не может насытиться ею.

Впрочем, если бы она пожелала, чтобы они просто всю ночь лежали рядом и разговаривали о Гёте и Верлене – ни того, ни другого Фролов, к сожалению, не читал, – он все равно был бы безмерно счастлив.

Но делать то, что они только что делали, – этот уровень ощущений словами уже не передавался.

Потом они действительно лежали рядом и тихо разговаривали. Не про Верлена и Гёте – нашлись другие темы.

Сергей Петрович держал Лидочку за руку, что-то ей отвечал, а сам мучительно пытался понять: за что же все-таки ему это выпало? Что он сделал такого замечательного в этой жизни, что было там замечено и ему, Сергею Петровичу Фролову, воздано?

Уже и рассвет за окном появился – не сумрак ночной белесый, а настоящий, с солнышком. Уже и уставшая Лидочка – захотела доспать до утра в своей кровати – ушла в свою комнату. А он все лежал, мучительно размышляя на жалящую мозг тему, и не находил ответа на свои вопросы.

Единственное, что примиряло его с этой абсолютно непонятной ему действительностью, – он был ею, действительностью опять же, абсолютно – удовлетворен.

12

Проснувшись, Сергей Петрович – впервые за последние два десятилетия – сделал зарядку. То ли еще будет: он теперь и диспансеризацию пройдет, и зубы вылечит, и острого есть не станет. Теперь-то ему не надо объяснять, зачем нужно жить долго.

А в остальном утро оказалось точным слепком прошлого. С кухни доносились такие же звуки, а запахи были даже еще более восхитительными.

Только и разницы, что жарились не сырники, а оладушки.

Точно как вчера, Сергей Петрович ел оладушки, хваля их великолепный вкус, хотя на самом деле не чувствовал никакого вкуса. Другие чувства, несравнимо более сильные, занимали его, не оставляя места ни на что другое.

Лидочка снова сидела напротив, подперев голову руками и глядя на жующего мужчину.

– Действительно вкусно? – спросила она.

– Не то слово, – ответил он.

– Подвезешь меня на вокзал?

У Сергея Петровича чуть кусок изо рта не выпал.

– Как – на вокзал? На какой вокзал?

– На Московский, – улыбнулась Лидочка. – Я вообще-то в Москве живу.

– Что, работа? – упавшим голосом спросил Фролов.

– Да, – вздохнула она.

– А никак нельзя задержаться?

– Никак, – печально ответила Лидочка. И улыбнулась: – Нужно принимать жизнь такой, какая она есть.

– Я тогда тоже уеду, – сказал Сергей Петрович.

– А как же выставка? – укорила его девушка.

Это был удар ниже пояса. Работу теперь точно терять нельзя, после всего, что случилось. Найти новую может оказаться непросто – на эту-то уже с помощью Лехи устраивался.

– Не расстраивайся, – сказала Лидочка. И, как ночью, погладила Сергея Петровича по голове.

– Я приеду в пятницу и сразу тебе позвоню, – сказал он ей на перроне.

– Хорошо, – сказала она, подставила щеку для поцелуя и скрылась в синем вагоне.

На выставке было тихо и малолюдно: посетители еще не подошли, а многие стендисты после вчерашней прогулки на пароходике сегодня задерживались.

Сергей Петрович в одиночестве сидел на стенде, как-то слегка выпав из реально проистекающей действительности. Ему бы следовало все серьезно обдумать, но мысли струились по своим, ведомым только им направлениям и никак не хотели складываться в единое целое.

Вдруг зазвонил телефон.

Фролов было вскинулся, но по высветившемуся номеру сразу определил Леху.

Сергей Петрович всегда был рад старому дружку, однако сейчас бы он с несравнимо большим удовольствием пообщался с другим человеком.

Леха от себя и от Машки поздравил его с днем рождения, Фролов старательно изобразил в голосе радость и поблагодарил друга.

И снова замер в своем замороженном состоянии.

Один раз только пробил страх – что потерял Лидочкин номер. Но потрогал салфетку пальцами и опять затих.

Еще через четверть часа позвонил Паша.

– Здорово, старик! – энергично завибрировала мембрана. – Ну и как тебе предполтинник?

– Нормально, – оценил Сергей Петрович.

– А вообще как дела? – поинтересовался Кудряшов.

– Обалдеть! – честно ответил Фролов.

– А подарок мой тебя нашел? – спросил Паша. – Точнее, нашла ли тебя мой подарок? – весело хихикнул он в трубку. – Я же обещал.

Мир померк, закатился куда-то, перевернулся. И снова встал на место.

– Какой подарок? – еще на что-то надеясь, прошептал Сергей Петрович.

– Ты Ваньку-то не валяй! – уже в голос ржал Паша. – Давай колись, старый! Она уже мне отзвонила из поезда.

Фролов замолчал. И так надолго, что друг всерьез забеспокоился.

– Эй, да что там с тобой? – завопил он в трубку.

– Нет, ничего, – осипшим голосом ответил Сергей Петрович. – Все в порядке.

На том конце линии явно шла какая-то мыслительная работа.

Наконец уже другим, неуверенным голосом Паша задал вопрос:

– Слушай… Я там ничего не перемудрил? С подарком? Я не думал, что ты такой… – Какой, по его мнению, был Фролов, Паша так и не сформулировал.

– Нет-нет, все в порядке, спасибо, – быстро проговорил Сергей Петрович, мечтая только об одном – чтобы этот разговор кончился.

Потом он еще немного посидел на стуле.

Случайный посетитель задал ему какой-то вопрос и, не получив ответа, только покачал головой.

Сергей Петрович достал из кармана розовую салфетку, зачем-то тщательно прогладил ее по сгибам, после чего аккуратно разорвал пополам. Потом сложил половинки и еще раз разорвал. Пальцы Фролова были сильными, поэтому в корзинку для мусора посыпались совсем небольшие розовые кусочки.

Потом пришел его сосед слева, как говорится, усталый, но довольный.

Сергей Петрович отпросился на пятнадцать минут у доброго человека, и тот с удовольствием его отпустил: долг платежом красен.

Фролов вышел из павильона, подошел к краю пирса.

Здесь было глубоко сразу. Впрочем, он отметил это обстоятельство машинально, топиться Сергей Петрович не собирался.

Он посмотрел налево. В другое время картинка порадовала бы: за зданием морского вокзала стояло чудовищное по размерам – и грациозное одновременно – изделие финских корабелов, готовое поглотить в своем чреве несметное скопище автомобилей, уже выстроившихся на площади.

Направо, на мысу, за рукавом-проливом, стояло небольшое строение – бывший маячок – с высоким красным шпилем, каждый год все более ветшавшее, но все равно привлекающее взгляд.

Между ним и маяком, уже на выходе из пролива, бодро рассекал серую воду маленький буксир. В этот раз он никого не буксировал: вся поклажа – большой синий биотуалет-кабина – находилась прямо на его носу, вместо знамени. Наверное, вез обустраивать какой-то пляж.

Картину дополняли громко орущие чайки, пополнявшие свой рацион не столько балтийской рыбкой, сколько обильными пищевыми отходами с многочисленных судов, баров и ресторанов.

Сергей Петрович постоял еще немного – пока спазм отпустил горло – и пошел на свое рабочее место.

У его стенда уже стоял народ, и Фролов несколько минут, сам себя не слыша, рассказывал про офсетные пластины, пока вновь не остался в одиночестве.

И тут он ощутил какие-то изменения.

Присмотревшись, понял: нет корзинки для мусора, в которую только что бросил разорванную салфетку.

Сразу подхватился на ноги.

– А где корзинка? – чуть не крикнул он соседу.

Тот не понял причины экспрессии.

– Уборщица взяла. Выкинет и принесет обратно. Она их на тележку собирала.

– А куда она пошла? – выдохнул Сергей Петрович.

– Вон туда, – показал рукой направление сосед и – уже несколько недовольно – снова отпустил Сергея Петровича.

Тот мелкой рысью помчался в указанную сторону. Его состояние можно было назвать паникой, пока в голову не пришла мысль о том, что телефон Лидочки почти наверняка есть у Паши. Немного успокоенный, он даже остановился на мгновение.

Но тут же припустил снова: Кудряшов мог и не иметь заветного номера. Или имея – потерять. Это у Сергея Петровича Лидочка – одна, а у него – много.

Он не сомневался, что найдет уборщицу и вернет нить, связывавшую его с этой женщиной. А что будет потом, в данный момент его не интересовало.

Что будет – то и будет.

Мертвое море