– Именно.
У меня в кармане зазвонил телефон, и я посмотрела на экран. Купер.
– Подождите секундочку, – попросила я Человека-Дерево. Почему я его еще не узнала его имени?
Я ответила на звонок и попросила Купера:
– Подожди.
Потом спросила у мужчины в цепях:
– Как вас зовут? В голове я называю вас Человеком-Деревом.
Он рассмеялся.
– Меня зовут Ланс.
– Ланс. Я Эбби. Хорошо, секундочку.
Куперу я сказала:
– Привет.
– Кто этот Ланс? – спросил он.
– Мужчина, который прикован к дереву.
– Ты тусуешься с Человеком-Деревом?
– Да. Я сижу здесь на ветке.
– Вау.
– Ага.
– Так ты остаешься там?
– Да.
– Надолго?
– Пока не закончится время бульдозеров.
– У бульдозеров есть свое время?
– Думаю, они работают только днем. Пора бежать. Я занята набросками. – Я повесила трубку, пока он еще даже не успел ответить. Бывало ли когда-то, что я вот так прерывала разговор с Купером? Мне сразу захотелось перезвонить ему и убедится, что он не обиделся, но я сдержалась. Мне действительно нужно было закончить наброски. Перезвоню ему позже.
Следующие полчаса я сидела на ветке, делая зарисовки, а Ланс в это время вязал. Впервые за долгое время я чувствовала, как творчество отзывается напряжением в плечах. Напряжением от предвкушения. Счастливая и умиротворенная, я не собиралась останавливаться.
После кроны я сосредоточилась на дюймовом участке коры – мне хотелось воссоздать на листе его увеличенную версию.
Когда рука заболела, я сделала паузу, чтобы размяться.
– Какие истории были связаны с эти деревом? – Мой вопрос пронзил тишину.
– Мой брат упал с вон той ветки и сломал руку. – Он указал на ветку повыше.
– Костям следовало бы быть прочнее, раз именно они наша опора.
– Согласен. Иногда кажется, что мы очень хрупкие создания.
На стволе дерева, на уровне глаз, я заметила вырезанные инициалы.
– А что это? Одно начинается на «Л». Это вы?
Он ответил, не отрываясь от вязания:
– Мой первый поцелуй.
– Прямо здесь? Я сижу там, где случались памятные события вашей жизни.
– Об этом я вам и говорю.
– Знаете, сегодня, когда приду домой, я напишу внушительное письмо… – Я замолчала. – На телевизионный канал? Мэру?
– Вам не нужно этого делать.
– Я знаю, что это не мое дело, и я не могу сидеть здесь с вами месяц или больше, но у меня получаются отличные внушительные письма.
– Сколько внушительных писем вы написали?
– Ладно, признаю, это будет первым, просто хотелось звучать убедительно.
Он улыбнулся.
– Вы меня убедили.
Я откинула голову назад и снова всмотрелась в дерево, простирающееся вверх.
– Думаю, я понимаю, что заставило вас пойти на это, – сказала я. – Вы не против, если я нас сфотографирую?
– Конечно нет.
Я приподняла камеру и сделала снимок: я на ветке, и Ланс прямо подо мной. Я решила, что прикреплю фотографию к письму папе, но был еще человек, который должен ее увидеть. Эллиот.
Я:«Приковала себя к искусству».
Он:«Ты приковалась к тому дереву?» – почти тут же ответил он.
Я:«Не совсем, но я только что поняла, почему он это сделал, и вспомнила твою скульптуру – ту, за которую ты готов на цепи. Я по-прежнему хочу на нее посмотреть».
Он:«Тебе здесь рады в любое время».
Дома я пролистала блокнот со своими набросками и некоторые из них объединила на бумаге в дерево воспоминаний: поломанная ветка символизировала сломанную кость, две ветки, переплетенные в виде сердца, означали поцелуй, гравировка на коре увековечивала прочитанные книги. А снизу я нарисовала цепь. Цепь представляла Ланса. Для картины я использовала одно из самых больших полотен, и ветви дерева заполнили все его углы. Теперь я понимала, почему Эллиоту нравилось изображать деревья. Из-за их величия.
Но моей картине все еще чего-то не хватало. Я знала, что, каким величественным это дерево ни было, я бы себя к нему не приковала.
Двадцать три
На следующий день я продолжила работать над набросками, пытаясь добавить в них что-то личное. Картиной я рассказала историю Ланса, но что насчет моей?
Сбоку от меня стоял компьютер, и сейчас он прозвенел уведомлением о новом сообщении.
Папа:«Привет, малышка».
Я улыбнулась, отложила блокнот и ответила:
Я:«Папа! Мы можем созвониться?»
Папа:«Уже набираю».
Мой компьютер зазвонил, и я навела курсор на значок видео. Папино лицо появилось на экране.
– У тебя такие короткие волосы, – сказала я.
Он провел рукой по ежику на голове.
– Здесь жарко. Товарищ меня вчера подстриг.
– Позвать маму? – Я растянулась на кровати, чтобы посмотреть на дверь, как будто она могла притаиться там и ждать приглашения.
– Я только что говорил с ней. Она в своей комнате.
Я засмеялась.
– Мне нравится, когда ты знаешь то, чего не знаю я.
– Приятно время от времени знать о домашних делах больше тебя.
Я ответила улыбкой, но его улыбка спала с лица.
– Как она? – спросил он. – Она храбрится, но я уверен, что тебе виднее, чем мне.
– С ней все хорошо. Она в последнее время выходит на прогулки. Это идет ей на пользу. А еще она пообещала мне прийти на художественную выставку.
– Так ты теперь официально участвуешь? Твой сердечный список сработал!
– Ну, нет, еще нет. В смысле, я еще не показывала свои новые работы. Но я покажу.
– Я все еще очень недоволен, что мистер Уоллес назвал тебя бессердечной. Никто из моих знакомых не может похвастаться таким же большим сердцем, как у тебя.
Я выдула воздух через губы.
– Ты так говоришь, потому что ты мой папа. И потому, что ты едва меня знаешь.
Он прищурил глаза, а я рассмеялась.
– Просто шучу. В какой-то степени ты меня знаешь.
– Я знаю, что ты саркастичнее, чем…
– Ты ступил на дорогу сравнения, зная, что зайдешь в тупик.
– Твой дедушка! – закончил он.
– Ага, неплохая попытка, но я думаю, дедушка все еще может утереть мне нос. Он старше и намного опытнее.
– К слову о дедушке, как он?
– Все еще живой.
У папы за спиной хлопнула дверь. Он обернулся.
– Мне очень жаль, – сказал он мне. – Пора идти. Отправь мне парочку фотографий твоих последних работ. И, Эбби, не позволяй никому обвинять тебя в малодушии.
– Спасибо, пап.
– Мне очень хотелось бы попасть на твою выставку.
Я пожала плечами.
– Возможно, и не будет никакой выставки. Для меня, я имею в виду, так что все нормально.
– Я тебя люблю, – сказал он.
– Я тебя тоже.
Он нажал на кнопку, чтобы завершить разговор, и на секунду на экране застыло его зернистое изображение. Я протянула руку и дотронулась до гладкой поверхности.
Я исправляла набросок коры, когда из-за двери показалась голова.
– Привет, – сказал Купер.
– Кто тебя впустил?
Он улыбнулся и вошел в комнату.
– Ты не рада меня видеть? Поэтому и повесила трубку?
– Я повесила трубку, потому что была занята, – ухмыльнулась я.
– Все еще злишься на меня за дуэль с Лейси?
– Нет. Я всегда знала, что ты болван.
Его глаза нашли мои руки.
– Чем ты занимаешься?
– Рисую.
– Ты рисуешь карандашом! Когда ты в последний раз это делала? – Он присел рядом со мной и посмотрел на открытую страницу. – Что это?
– Кора. Вблизи.
– Допустим, – сказал он с явным недоверием.
Он был прав. Это давно перестало напоминать кору. Я перерисовывала ее так много раз, то добавляя изящности, то техники или динамики, что теперь она просто смахивала на каракули.
– Я вижу, что ты впечатлен.
– Почему ты бросила краски?
– Я… не совсем. Это своего рода брейнсторм. – Я толкнула его плечо. – А теперь прекрати меня изводить. – И я снова навела линию на рисунке.
Он забрал у меня блокнот с карандашом и переложил их на прикроватную тумбу.
– Эй! Верни!
– Я спасаю тебя от себя самой.
Я глубоко вздохнула.
– Ладно. Давай тогда сделаем что-нибудь по списку. – Надеюсь, это мне поможет.
Купер шлепнулся на кровать, а потом бросил взгляд через всю комнату, туда, где висел список, и неопределенно дернул плечами. К моему огромному разочарованию, его энтузиазм по отношению к затее со списком все угасал. Но я не могла сдаваться, пока оставалось время до выставки. Кроме того, до сих пор мне было интересно пробовать новое. Вчера, после разговора с Лансом, я вычеркнула пункт «узнать историю незнакомца» из списка. Я выполнила его, хотя нарочно и не планировала.
– Давай заставим Купера встретиться с его страхом, – было мое предложение.
– Я все еще ничего не придумал для этого пункта.
– Ага, точно. Но я уверена, что ты знаешь о своем худшем страхе, просто боишься мне признаться. Давай, я собираюсь вырыть его из тебя. – Я встала и протянула Куперу руку.
– Звучит больно.
– Я жажду принести эту жертву.
– Я имею в виду, больно для меня.
– Эту жертву я тоже жажду принести.
Он улыбнулся.
– И почему для этого нам нужно выходить из дома?
– Это часть процедуры.
Он позволил мне поднять его на ноги и вывести из дома.
У нас с Купером было свое место у океана. Любимое место, где не было толп туристов. Чаще всего здесь было совершенно безлюдно. Это объяснялось просто: здесь не хватало того, за чем люди обычно идут к океану – пляжа. Это место не было усыпано ярдами золотого песка, инкрустированного блестящими ракушками, которые так и прыгали бы в руки собирателям. Там негде было укрепить зонт или строить песочные замки. Не было даже мест, где можно прыгать на волны без страха разбиться о скалы. Нет, сюда нужно было карабкаться. Это крошечное укромное место в обрамлении заводей и других препятствий, где солено пахло рыбой и водорослями. Сюда мы приходили, чтобы сбежать от всего остального. Перед выходом из дома я захватила с собой пляжную сумку и блокнот, который теперь раскрыла на чистой страничке; в руке наготове у меня лежал карандаш.