Вот зачем я вернулся в пещеру. Убить и закопать.
В полудрёме ему почудилось, как некий далёкий голос нашёптывает: «Какой же ты болтун». Он не стал открывать глаз.
Она жила одна. На второй день он увидел, как она гуляет по холмам. На третий она часами купалась в канале. На четвёртый и пятый Сио подбирался к дому всё ближе и ближе, и вот на закате шестого дня в сгущающихся сумерках он стоял у окна и смотрел на женщину, что обитала в доме.
Она сидела перед столиком, уставленным двумя десятками крохотных золотистых цилиндриков с красным составом. Лёгкими похлопываниями она втирала белый прохладный на вид крем, накладывая маску. Вытерла её салфеткой и бросила в корзину. Попробовала один из цилиндриков, прижав к сомкнутым налитым губам, стирая краску, добавила ещё, стёрла и эту, попробовала третий оттенок, пятый, девятый. Прикоснулась к щекам румянами, а затем серебристым пинцетом принялась выщипывать брови. С помощью каких-то непонятных приспособлений она завивала волосы, подравнивала ногти и сладко напевала при этом неведомую песню на своём языке, должно быть, изумительную. Она мурлыкала её, отбивая такт высокими каблуками на дощатом полу. Она пела, расхаживая по комнате, облачённая лишь в своё белоснежное тело, лёжа на постели в своей беломраморной плоти с откинутой головой, жёлтыми струящимися волосами, спадающими на пол, поднося к алым губам тлеющую трубочку, затягиваясь, зажмурив глаза, выпуская из ноздрей и ленивого рта длинные струйки дыма, которые перевоплощались в больших призраков. Сио забила дрожь. Призраки. Таинственные призраки слетают с её губ так легко и непринуждённо. Она лепит их, не глядя.
Ступни её ног громыхнули по половицам, когда она встала. Она по-прежнему пела, кружилась в танце. Пела куда-то в потолок, сцепив пальцы. Всплеснула руками, словно взмахнула крыльями, и пустилась в пляс. Одна. Её каблуки скрипели на полу, выписывая круги.
Чужая песня. Вот бы её понять. Ему захотелось обладать даром, которым нередко бывали наделены его сородичи — мгновенно прочитывать, познавать, истолковывать чужие языки и мысли. Он сделал над собой усилие. Тщетно. Она продолжала распевать прекрасную неведомую песню, из которой он ничего не понял:
— Я веду себя прилично. Для тебя я берегу свою любовь…
Глядя на её земное тело, земную красоту, такую совершенно нездешнюю, из-за многих миллионов миль, он почувствовал, что ему становится не по себе. Ладони стали влажными, руки неприятно задёргались.
Зазвенел звонок.
Вот она берёт в руки странный чёрный инструмент, похожий на тот, которым пользовались марсиане.
— Алло, Дженис? Молодец, что позвонила!
Она улыбнулась. Она говорила с далёким городом. Её голос было приятно слушать. Но что это за слова?
— Бог ты мой, Дженис, в какую же дыру ты меня заслала. Знаю, дорогая, в отпуск. Но тут на шестьдесят миль вокруг ни души. Только и делаю, что играю в карты и плескаюсь в канале, будь он неладен!
Чёрный аппарат звякнул в ответ.
— Дженис, это невыносимо. Я знаю. Знаю. Церкви. Какого чёрта они сюда припёрлись. Всё было так здорово. Меня одно интересует, когда мы снова откроемся?
«Очаровательно, — думал Сио. — Потрясающе. Невероятно». Он стоял в ночи за распахнутым окном, уставившись на её великолепное лицо и фигуру. О чём же они беседовали? Об искусстве, литературе, музыке? Конечно, о музыке, она же всё время что-то напевает. Странная мелодия. Но разве поймёшь музыку из чуждого мира? Или его обычаи, язык, литературу? Здесь можно полагаться только на собственную интуицию. Нужно отбросить старые представления, признать, что её красота не похожа на марсианскую, подтянутую, бархатную, смуглую красоту вымирающей расы. У его матери были золотистые глаза и стройные бёдра. А у неё, одиноко поющей в пустыне, роскошные груди, крутые бёдра, а ноги, ах, ноги, словно белое пламя. И этот непривычный обычай разгуливать без одежды, в одних цокающих шлёпанцах. Но ведь все женщины с Земли так ходят, разве нет? Он кивнул. Понимать надо. Женщины из этого далёкого мира ходят на громыхающих каблуках, нагие, златовласые, статные, пышные. Он сам видел. А её колдовские губы и ноздри. Призраки и демоны, слетающие с дымящихся губ. Сомнений нет, эти магические существа сотканы из огня и фантазий. Своим блестящим умом она ваяет в воздухе тела. Кто же, если не ясный ум и светлый гений может пить то пепельно-серое, то вишнёво-красное пламя и выпускать из ноздрей чудеса изысканной красоты и зодчества. Гений! Как это ей удаётся? Сколько лет нужно этому обучаться? Как распоряжаться своим временем? У него голова шла кругом в её присутствии. Он хотел крикнуть: «Научи!» Но боялся. Он чувствовал себя ребёнком. Он видел формы, очертания, дым, струящийся в бесконечность. Она здесь, в пустыне, чтобы наедине с собой воплощать свои фантазии в полной безопасности, вдали от чужих глаз. А творцов, писателей и художников попусту беспокоить нельзя. Должно отступить и держать свои мысли при себе.
«Какой народ! — думал он. — Неужели все женщины из этого огненно-зеленоватого мира подобны ей? Кто они, огненные привидения? Музыка? Неужели они так и расхаживают по своим грохочущим домам в ослепительной наготе?»
— Я должен наблюдать, — проговорил он вполголоса. — Я должен познавать.
Он почувствовал, как у него опустились руки. Ему захотелось прикосновения. Захотелось, чтобы она пела для него, выписывала в воздухе искусные вензеля, учила, рассказывала ему о своём далёком мире, про то, какие там книги, прекрасная музыка…
— Бог ты мой, Дженис, но как скоро? А как же остальные девочки? Что творится в других городах?
Телефон зажужжал, как насекомое.
— Закрыты? По всей планете? Что? Все до единого! Если ты срочно не найдёшь мне место, я..!
Здесь всё было в диковинку. Словно видеть женщину в первый раз. Как она закидывает назад голову, перебирает наманикюренными пальцами — всё внове, всё необычно. Она закинула ногу на ногу, подалась вперёд, облокотившись на беломраморную голую коленку, вызывая и выдыхая духов, и продолжала болтать, поглядывая в окно, в тени которого стоял он. Он! Она смотрела прямо сквозь него. Ах! Если бы она знала… как бы она поступила?
— Кто? Я? Боюсь жить здесь одна?
Она расхохоталась. Сио смеялся вместе с ней в залитой лунным светом мгле. О, это очарование её нездешнего смеха, запрокинутой головы, таинственные клубы, вырывающиеся из ноздрей.
Затаив дыхание, он отпрянул от окна.
— Да! Конечно!
Какие же прекрасные, редкостные, живые, мелодичные, поэтичные слова изрекает она теперь?
— Брось, Дженис, ну кто испугается марсианина? Сколько их всего осталось-то? С десяток или два? Построй их в колонну и пришли сюда, договорились? Договорились!
Послышался её смех, пока он на ощупь пробирался за угол дома. Под ноги ему попались брошенные бутылки. Закрыв глаза, он видел её запечатлившуюся мерцающую кожу, фантомы, слетающие с её губ, словно заколдованные облака, дождь и ветер. О, как переложить это на свой язык! Боги! Как познать всё это! Вслушиваться! Что означает это слово, а то, а другое!? Не она ли окликнула его? Нет. Не его ли имя прозвучало?
В пещере он поел, хоть и не испытывал голода.
Сио целый час просидел у входа в пещеру, а тем временем луны взошли и понеслись по холодному небосводу, пока он не заметил, как с его губ слетает пар и клубится, подобно призракам и огнедышащему безмолвию, которые струились у её лица. А она всё говорила и говорила, а он то ли слышал, то ли не слышал её голос, проникающий в горы сквозь скалы, и обонял её дыхание, в котором курилась надежда, обещание тёплых слов, согретых на её губах.
Наконец он решил: «Я спущусь туда и заговорю с ней тихим голосом, и буду говорить с ней каждую ночь, пока она не поймёт мою речь, а я — её, и тогда она уйдёт со мной в горы, где мы будем счастливы. Я поведаю ей о моём народе и о своём одиночестве, про то, как я долгими ночами смотрел на неё и слушал…»
Но… ведь она же — Смерть.
Он поёжился. Он думал, эти слова не выходили у него из головы.
Как же он мог позабыть?
Стоит ему только взять её за руку, прикоснуться к щеке, и он увянет в каких-то несколько часов, от силы за неделю. Он изменится в цвете, обратится в пепел, в ломкие чёрные хлопья, гонимые ветром.
Одно прикосновение и… погибель.
Но затем ему в голову пришла другая мысль. Она живёт одна, вдали от своих. Должно быть, она очень дорожит своими мыслями, если живёт в таком уединении. Чем же мы отличаемся? А раз она живёт вдали от городов, может, зараза не коснулась её..? Конечно, может!
Как здорово провести с ней день, неделю, месяц, купаться с ней в канале, гулять по холмам, слушать её дивное пение. А он будет прикасаться к поющим книгам, чтобы они звенели для неё, как арфы! За это можно отдать что угодно! Человек умирает, когда он одинок, разве не так? Взгляни же на горящие внизу золотые огни. Разве не стоит рискнуть ради одного месяца истинного взаимопонимания, ради того, чтобы жить и находиться рядом с этой красавицей — ваятельницей призраков и духов, срывающихся с её губ? А если нагрянет смерть… как прекрасна и неповторима она будет!
Он встал. Сделал шаг. Зажёг свечу в нише внутри пещеры, и в её свете затрепетали портреты его родителей. Снаружи тёмные цветы дожидались рассвета, чтобы встряхнуться, распуститься; она будет здесь, увидит их и уйдёт с ним в горы. Луны закатились. Ему пришлось настроить зрение, чтобы разобрать дорогу.
Он прислушался. Внизу, в ночи играла музыка. Там, во тьме, её голос творил чудеса во времени, пылала в сумраке её белая плоть и вокруг её головы плясали призраки.
Он прибавил шагу.
В тот вечер, ровно в девять сорок пять, она услышала тихий стук в дверь.