В том, что стало с шатрами, с тобою и мною».
И тогда я смирился и стихнул, прощая
Боль мою омертвелому этому краю.
И спросил, увидав, что лежат ее земли
Там, где ветры скрестились, просторы объемля:
«О, поведай, что ветры тебе рассказали?».
«Там, — сказала она, — где пустынные дали,
Средь бесплодных равнин на песчаниках диких
Есть шатры нестареющих дев солнцеликих».
О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно!
Они мне сияли в пути у Каабы священной.
Паломник, бредущий за их ускользающей тенью,
Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье.
Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя.
Я путь освещаю горящими их именами.
А если бреду в караване их, черною ночью
Полдневное солнце я на небе вижу воочью.
Одну из небесных подруг мои песни воспели —
О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели!
Ничто на земле состязанья не выдержит с нею —
Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея.
Во лбу ее — солнце, ночь дремлет в косе ее длинной.
О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый!
Я с ней — и в ночи мне сияет светило дневное,
А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.
Я откликаюсь каждой птице
На песню скорби, песню горя.
Пока напев тоскливый длится,
Душа ему слезами вторит.
И порывается, тоскуя,
Сказать певице сиротливой:
«Ты знаешь ту, кого люблю я?
Тебе о ней сказали ивы?».
С персидского
Рудаки
1—17. Переводы С. Липкина; 18–29. Переводы В. Левика
Все зубы выпали мои, и понял я впервые,
Что были прежде у меня светильники живые.
То были слитки серебра, и перлы, и кораллы,
То были звезды на заре и капли дождевые.
Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье?
Быть может, мне нанес Сатурн удары роковые?
О нет, не виноват Сатурн. А кто? Тебе отвечу:
То сделал бог, и таковы законы вековые.
Так мир устроен, чей удел — вращенье и круженье,
Подвижно время, как родник, как струи водяные.
Что ныне снадобьем слывет, то завтра станет ядом,
И что ж? Лекарством этот яд опять сочтут больные.
Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым.
Но время также молодит деяния былые.
Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,
Но и пустыни расцвели, как цветники густые.
Ты знаешь ли, моя любовь, чьи кудри, словно мускус,
О том, каким твой пленник был во времена иные?
Теперь чаруешь ты его прелестными кудрями, —
Ты кудри видела его в те годы молодые?
Прошли те дни, когда свежи, упруги были щеки,
Прошли, исчезли эти дни — и кудри смоляные.
Прошли те дни, когда он был желанным, милым гостем,
Он, видно, слишком дорог был — взамен пришли другие.
Толпа красавиц на него смотрела с изумленьем,
И самого его влекли их чары колдовские.
Прошли те дни, когда он был беспечен, весел, счастлив,
Он радости большие знал, печали — небольшие.
Деньгами всюду он сорил, тюрчанке с нежной грудью
Он в этом городе дарил дирхемы золотые.
Желали насладиться с ним прекрасные рабыни,
Спешили, крадучись, к нему тайком в часы ночные,
Затем, что опасались днем являться на свиданье, —
Хозяева страшили их, темницы городские!
Что было трудным для других, легко мне доставалось, —
Прелестный лик, и стройный стан, и вина дорогие.
Я сердце превратил свое в сокровищницу песен,
Моя печать, мое тавро — мои стихи простые.
Я сердце превратил свое в ристалище веселья,
Не знал я, что такое грусть, томления пустые.
Я в мягкий шелк преображал горячими стихами
Окаменевшие сердца, холодные и злые.
Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских,
В моих стихах цари живут, дела их боевые.
Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам,
Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные.
Забот не знал я о жене, о детях, о семействе,
Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие.
О если б, милая, меня ты видела в те годы,
А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие,
Тогда звенел я соловьем, слагая песнопенья,
Тогда я гордо обходил пути, края земные.
Тогда я был слугой царям и многим — близким другом.
Теперь я растерял друзей, вокруг — одни чужие.
Заслушивался Хорасан твореньями поэта,
Их переписывал весь мир, чужие и родные.
Куда бы я ни приходил в жилища благородных,
Я всюду яства находил и кошели тугие.
Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана,
Пять тысяч дал эмир Макан, — даренья недурные.
У слуг царя, по мелочам, набрал я восемь тысяч.
Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые.
Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной,
А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые.
И тем и этим я владел в блестящий век Саманов,
От них — величье, и добро, и радости мирские.
Но изменились времена, и сам я изменился,
Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.
В благоухании, в цветах пришла желанная весна,
Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она.
В такое время старику нетрудно юношею стать,
И снова молод старый мир, куда девалась седина!
Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок,
Где тучи — всадники равны, и мнится: началась война.
Вот молний греческий огонь, вот воин-барабанщик — гром,
Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?
Взгляни как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.
Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.
Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,
Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?
Земля на долгий срок была во тьму повергнута, в печаль,
Лекарство ей принес жасмин, она теперь исцелена.
Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал,
А по ночам на тростнике лежала снега пелена.
Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвел.
Ручьи наполнила вода, всегда шумна, всегда вольна.
Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч,
И прокатился первый гром, и громом степь потрясена.
Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых,
Как новобрачные они, чьи пальцы выкрасила хна.
На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви,
Ему в ответ поет скворец от ранней зорьки дотемна.
Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом,
О розе песня соловья так упоительно звучна.
Живите весело теперь и пейте славное вино,
Пришла любовников пора, им радость встречи суждена.
В кустах шиповника, в саду, влюбленный стонет соловей,
Успокоенье ты найдешь от звуков лютни и вина.
Плещет, блещет Мулиён, меня зовет,
Та, в которую влюблен, меня зовет.
Под ногами, словно шелк, пески Аму,
Трудный брод, зеленый склон меня зовет.
Там, где пена по колена скакунам,
Там Джейхуна слышен стон: меня зовет.
В город счастья, в Бухару спеши, эмир,
Шлет она тебе поклон, меня зовет.
Ты — луна, а Бухара — небесный свод,
Что луною озарен, меня зовет.
Ты — платан, а Бухара — цветущий сад,
Листьев шум, пернатых звон меня зовет…
Будь весел с черноокою вдвоем,
Затем, что сходен мир с летучим сном.
Ты будущее радостно встречай,
Печалиться не стоит о былом.
Я и подруга нежная моя,
Я и она — для счастья мы живем.
Как счастлив тот, кто брал и кто давал,