С тебя портрет не написать и мастерам Китая,
Азера идолы ничто, коль входишь ты, сияя.
Молю тебя, не убивай приверженца ислама.
Люблю, но я не еретик — не брахман и не лама.
В ночи, как призрак, я бродил. Сосед, прошедший мимо,
Сказал: «Видение опять увидел одержимый».
Хочу не плакать — не могу. Не знаю, что случилось,
И сердце сжалось так в груди, как будто ты явилась.
О горе мне! Не залечить в душе кровавой раны.
Ты друг и недруг, смесь любви, коварства и обмана.
И все же будь рабом, Хосров, не разума, а страсти.
Ведь разум тоже подчинен ее всесильной власти.
Я луной тебя назвал бы — слух она не услаждает,
Я тебя назвал бы розой — перлы слов не рассыпает.
Ты не знаешь, нет, не знаешь, что не сплю я до рассвета.
Где уж знать, коль ты вкушаешь сладкий сон, забыв поэта.
И никто тебе не скажет, как тоска скитальца гложет.
Ветерок об этом знает, но сказать, увы, не может.
До земли спадают кудри и окутывают плечи,
Но уста они лишили словаря любовной речи.
О жестокая, волненье — для тебя чужое слово.
Ты могла бы научиться волноваться у Хосрова.
Знай, разум потерял и как вернуть — не знаю.
Бесцельно я брожу, и нет печали края.
Коль головы лишусь, не больше в том напасти,
Чем с головой уйти, как я, в безумье страсти.
Рыдаю, и от слез, что лью помимо воли,
На сердце у меня щемящий сгусток боли.
С тех пор, как по кудрям тоска в меня вселилась,
Тоскою побежден, я сдался им на милость.
Когда скрываешь лик, ращу слезами розы,
Гляжу на них и вновь сдержать не в силах слезы.
Не трогать мне кудрей рукой нетерпеливой,
Как трогает зефир, соперник мой счастливый,
У сердца-мотылька уже сгорели крылья,
Но к твоему огню дороги не открыли.
И оттого, что им неведома дорога,
Царят в моей душе смятенье и тревога.
Едва Хосров твое увидел совершенство,
Он черпать перестал в бутонах роз блаженство.
Напрасны проклятья и слезные стоны!
Что делать, судьба не всегда благосклонна.
Я с радостью жертвою стал бы твоею.
Что делать, заставить любить не умею.
Печальному сердцу лекарство — терпенье.
Что делать, коль в сердце терпенья — ни тени?
Сношу терпеливо лишь тяжкие муки.
Что делать, коль ранен кинжалом разлуки?
Тебя не заставит забыть и могила.
Что делать, коль ты обо мне позабыла?
Раба обласкают — он сдвинет и горы.
Что делать, стелюсь я, а слышу укоры.
Ты жизни Хосрову дороже, о пери!
Что делать, стучусь я в закрытые двери.
Я жертвой стал твоих кудрей. О как я изнемог!
Я — пленник, я — покорный раб, я — пыль твоих дорог.
В оковах локонов твоих, обвивших цепью стан,
Брожу безумцем в том краю, в котором ты — тиран.
В безумье не твои глаза, а сам я виноват,
Когда взмолился я: «Взгляни!» — ты опустила взгляд.
О нет, не думай, не кляну безумие любви,
Хоть слезы лью из-за него и вымок я в крови.
Мне только думы подарил чудесный образ твой.
Не стою большего. Я рад и милости такой.
И пусть любовь вонзила в грудь печали острие,
Не дорог сердцу тот покой, когда не знал ее.
Хотел бы встретиться с тобой, но в лучший из миров
Уже тоской переселен полуживой Хосров.
О ты, чьи кудри ловят без промаха в силки,
Дай пойманному сердцу лекарство от тоски!
В нем деревцо терпенья растил я, но оно
Нахлынувшею страстью, как бурей, сметено.
Я был благоразумным, явилась ты — и вот
Тебя, как подаянья, безумный нищий ждет.
Молю, о ветер, кудри любимой причеши,
Чтоб волны их в волненье не привели души!
Из уст ее услышать хотел бы хоть упрек,
Не протянула хлеба тому, кто изнемог.
Не знает сладострастный, как сладок вкус любви.
Душистый мед пригубить пропойцу не зови!
Прорвите сердце, стоны, любви молельный дом!
Ведь вам из-за пробоин не удержаться в нем.
Навек дала Хосрову любовь к тебе судьба.
Ничем до самой смерти не смыть тавро раба.
Влюбленного не станет увещевать мудрец,
По повеленью шаха не ждет его конец.
Его палач — разлука. Не знаешь — почему?
Спроси тоску Якуба по сыну своему.
В любви благоразумный куда глупей глупца,
А потерявший разум — мудрее мудреца.
И пусть благочестивый меня честит при всех,
Считать не вздумай, сердце, безумие за грех.
О лик, что вызвал смуту и опрокинул мир,
Ты, только ты безумцу целебный эликсир!
Меня неудержимо влечет к твоим устам.
О, не гони! Бессмертье за поцелуй отдам.
Но ты предпочитаешь на ложе сна покой.
Лишь образ предо мною. Ну что ж, убей тоской!
На вечную разлуку Хосров приговорен.
Ослушаться владыки, увы, не может он.
Я жду тебя, жестоко играющую мной,
Томящую, как жажда в невыносимый зной.
Терзаюсь от разлуки, брожу, не чуя ног,
Не веря, что зарею затеплится восток.
Во мраке ночи только луна ко мне добра
Да горьким утешеньем красуется Зухра.
О ветерок, что шепчет: «Она — мой аромат!»,
Скажи, ко мне придет ли хотя бы бросить взгляд?
А ей скажи, что таю, что не смыкаю глаз,
Держу кинжал и саван и только жду приказ.
О призрак, что сжигает и душит страстью, — прочь!
Уж я стонать не в силах, уж мне рыдать невмочь.
Бессонными ночами не призрак я зову.
Согбенная тоскою придешь ли наяву?
Похитившая сердце, лукавый душегуб,
Утратил я надежду отведать сладость губ.
Уж нет числа навеки простившимся со мной.
Когда ж Хосров догонит ушедших в мир иной?
Ты — статуя, ты — идол, чье сердце тверже скал.
Нет, сердце не такое создатель Еве дал.
Я с амброю сравнил бы твой тонкий запах кос,
Но благовонней амбры сердца в силках волос.
Твой лик — сиянье шелка, но похищать сердца
Не может шелк подобно сиянию лица.
Сказал: «Себя увидишь, коль взглянешь на луну».
В ответ сказала: «Лучше я в зеркало взгляну».
Я жажду сна в могиле. О, как покоен он!
Коль рядом нет подруги, подобен аду сон.
Винишь, Хосров, красавиц? Виновны не они.
В соблазне красотою глаза свои вини!
Покой души моей уходит, стенает сердце от любви.
Лишь тот понять меня сумеет, кто весь, как я, от мук в крови.
Она из лунного сиянья пришла в созвездье Близнецов,
А это счастье предвещает, согласно мненью мудрецов.
Твердят: «Возлюбленной откройся, и, может быть, придет опять».
Тому, кто в сердце, невозможно о муках сердца рассказать.
Она, змее подобно, жалит, хоть втайне жаждет быть со мной.
Факир змею не заклинает, пока не сделает ручной.
Уж я от горестных рыданий промок, хоть выкрути подол,
Уж тело стало тонкой нитью, которой жизни груз тяжел,
Кто видел сам, как ниспадали вдоль стана локоны Лейли,
Постиг, какие до безумья Меджнуна цепи довели.
И я, безумец, сердце отдал кудрям возлюбленной во власть.
Кудрям, что могут и аскета заставить перед ними пасть.
Моих мучений и страданий не пожелаю и врагу.
О боль разлуки! Я до встречи дожить, должно быть, не смогу.
Ту, что красой подобна пери, увы, напрасно ищет взгляд.
Отныне стонам у Хосрова учиться мог бы и Фархад.
Опять в лугах сегодня та, что повергает наземь,