Опасна дорога твоя, далеко до Каабы…
Не бойся, не жалуйся, не помышляй об ином.
Хафиз! Прочитай благодатные суры корана —
И снова в дорогу, свободный, не сломленный злом
Бродяга бесприютный, судьба у нас одна:
Земная наша доля бездомна и скудна.
Блуждаю одиноко и плачу, и молчу,
И памятью, и болью душа моя полна.
Далекого Шираза тенистые сады —
Покинутая мною родная сторона.
А здесь — чужие люди на улицах чужих,
И чаша покаянья не выпита до дна.
Я кланялся кумирам, которым верить — грех,
Плыла перед глазами слепая пелена.
На горестную долю — один, вдали от всех —
Я жаловался небу с утра и дотемна.
Повеяло бы ветром оттуда, где Шираз —
Прихлынула бы к сердцу знакомая волна.
Любимую увижу? Когда — не говорят
Созвездия ночные, планеты и луна.
Но в небе на рассвете — сияние Зухры.
Хафиза обнадежит, обрадует она!
Святоша пускай отправляется в рай,
А ты греховодника не избегай.
Унылого праведника, лицемера
Не слушай — скажи ему сразу: «Прощай».
Ханжа, уходи! Человеку земному
Небесными карами не угрожай.
Мы пьем! Это богоугодное дело.
К чему назиданья? За что нагоняй?
Рокочут барбаты, наполнены чаши.
Душа — откровенна, вино — через край!
Вино — вдохновенье! Вино — дружелюбье,
Не грех, не отрава. Еще наливай!
Бери пиалу, доверяйся Хафизу,
Своими желаньями повелевай!
Праведный муж возвещает: «Вино — это яд!»
И прямиком из мечети — сюда, в харабат.
После такого любому из нас и подавно
Не возбраняется пить хоть неделю подряд.
Можно теперь поклоняться кувшину и чаше!
Храм — кабачок, возлиянье — священный обряд.
Всем хорошо, и никто уходить не желает, —
Мудрый такому уделу воистину рад.
Лик, милосердная, твой перед нами раскрылся —
На небесах предрассветные звезды горят.
Окаменевшее сердце расплавится сразу —
Брось из-под шали единственный огненный взгляд!
Сердце мое, одинокая смелая птица!
Мир — это клетка. Неволя — закон и уклад.
Сердце, Хафиз, продырявлено стрелами вздохов!
Старые раны по-прежнему ноют, болят…
Опять святоша речи говорит,
Но пустота в его речах царит.
Не стал болтун ни умным, ни правдивым
Закрыто сердце, только рот открыт.
Поддельными жемчужинами щедро
Наш говорун любого одарит.
Одни слова я слышу. Дел — не вижу.
Святой плутует, праведник хитрит.
А мой закон — любовь. Не пустословье,
А страсть. Она вселенную творит.
Любовь! Ее не спрятать, не разрушить,
Она — и факел, и скала, и щит.
Любовь! Ты — утоление желаний,
И счастье, и забвение обид.
Ты — новое рождение Хафиза!
Твоим огнем душа его горит!
Любимая, отныне решено:
Наполним чаши! Есть еще вино.
Седобородый, молодым желаю
Быть молодыми. Это не грешно.
Любовь не подчиняется рассудку,
Любовью бескорыстье внушено.
Ищите счастье! Отложите четки,
Поститься — бесполезно и смешно.
Все, чем богаты, отдавайте другу —
Вот заповедь, открытая давно.
Душа свободна — избежишь дороги,
Ведущей в преисподнюю, на дно.
Звените, струны! Рассыпайся, бубен!
Поэту мало радости дано.
Мы осушили чаши, виночерпий!
Желанье пить — да сбудется оно!
Любимая моя, целуй Хафиза —
Ему с тобой блаженство суждено!
Святоши, знающие шариат,
Впустую наставления твердят.
Бродяге-ринду в кабачке за чашей
Не пригодится ни один догмат.
Мученье — слушать проповедь аскета.
Его лохмотья — шутовской наряд.
Где милая — глаза, ресницы, брови?
Они без слов о счастье говорят.
Где светлое лицо? Где нежный голос,
Прикосновенье, шепот, аромат?
Где ямочки на розовых ланитах,
Те, что меня поймали и томят?
Где слово, открывающее двери?
Где факелы? Где заповедный клад?
Где та, что унесла покой Хафиза —
Ее улыбка, и рука, и взгляд?
Мохтасеб, свидетель ты: я, как в прежние года,
Друг вина и красоты — целиком и навсегда.
Нераскаянно грешу, и грехов не искупить.
Не влюбляться и не пить — вот воистину беда.
В расцветающем саду человеку не до книг,
Если рядом и цветник, и журчащая вода.
Не пошевельну рукой ради роскоши земной.
Не жалею, что со мной — неудача и нужда.
Мне уж, видно, никогда не пообещает рок
Жизни легкой, без тревог и постылого труда.
Но не сгину, не согнусь я под бременем забот.
Слышу: милая зовет, лунолика, молода.
Проповедники! Смешон к воздержанию призыв.
Я блаженствую, вкусив от запретного плода.
Я тоскую, слезы лью, умираю, но люблю!
Я удачу не ловлю, ибо мне она чужда.
Виночерпий, не зевай, чашу мне передавай!
С нею дружба — это рай, и немыслима вражда.
Пей, Хафиз! Люби, Хафиз! Пусть обидится аскет.
Для беспутного запрет — ненадежная узда!
Как я любил и тосковал — забудь.
Тебе я душу открывал — забудь.
О том, как я тебя искал и находил,
И к милосердию взывал — забудь.
Как воспевал твои уста, как от одной
Твоей улыбки оживал — забудь.
Что говорила мне в ответ, лицо закрыв,
Как убивала наповал — забудь.
Как отвечала: «никогда!» на все мольбы,
А я на милость уповал — забудь.
Что я бездомен и убог, и одинок,
И что не ждет меня привал — забудь.
Как жил, как сердце отдавал тебе Хафиз,
Как изнывал и горевал — забудь…
Джами
1—20. Переводы В. Державина; 21–29. Переводы В. Звягинцевой; 30–34. Переводы Н. Гребнева; 35–51. Переводы С. Липкина; 52–56. Переводы Л. Пеньковского; 57–76. Переводы Д. Седых; Четверостишия — Переводы Т. Стрешневой
Ради тебя прахом я стал на путях красоты.
Жду: не пройдешь ли ты, пери моя, шах красоты.
Отблеск далекий светлого солнца лица твоего
Миру блестит на розах ланит, на устах красоты.
В сердце своем я — безумец — воздвиг сокровенный чертог
Для обитающей в двух необъятных мирах красоты.
То, что хотел я за век мой короткий в мире свершить,
Всем я пожертвовал, все я сложил в ногах красоты.
В миг незабвенный твою благосклонность видел Джами,
С этого мига он не отвергнут в глазах красоты.
Душу от этих душных одежд освободи скорей,
Смело кулах заломи набекрень, растопчи короны царей!
Черный терновник на улице друга лучше цветущих роз.
Черным терновником, добрый друг, могилу мою усей.
С горя, как волос, я исхудал, в добычу тебе не гожусь.
Свей для охоты своей торока из жил и кожи моей.
Печень моя тоской сожжена, стенаю я и кричу.
Печень мою ножом распори или уста мне зашей.
Над изголовьем моим склонись как друг в мой последний миг.
Жгучие слезы мои осуши и горе мое развей.
Людям без сердца немилость твоя безразлична и милость твоя,
Пусть я один все муки приму, что ты несешь для людей!
Коль потрясенного духом Джами смертью казнить решено,
Счастье дарящим в последний миг взглядом его убей!
Вздох моего кипариса ко мне ветерком донесен.
Жарко опять языками в груди моей пламень взметен.
Славлю твое восхожденье, светлый Сухайль Йемена!
Сумрак предутренний в полдень светом твоим превращен.