Теперь, чего я боюсь. Все началось по моей вине и дикой распущенности того времени. Подробностей говорить не хочу. Я очень боюсь, что это есть в ее дневнике (надо будет это как-то нейтрализовать)350.
В письме от 17 февраля Надежда Мандельштам прибавила:
Чего бы мне хотелось – это избежать реалий и выключить себя из этой игры. Проклятое легкомыслие и распутство юности – и еще остатки десятых и двадцатых годов…351
27 марта Надежда Яковлевна писала подруге Екатерине Лившиц о той части мемуаров Ваксель, которую ей удалось получить через брата поэта, Евгения Эмильевича: «То, чего я боялась, т. е. реальности, нет ни на грош. Просто он стоял на коленях в гостинице… Боялась я совсем другого – нача́ла»352.
Очевидно, Евгений Эмильевич не показал Надежде Мандельштам того фрагмента воспоминаний Ваксель, где мемуаристка пишет, что жена поэта была «немножко лесбиянкой». Это обстоятельство Надежда Яковлевна, по-видимому, и имела в виду, когда писала Гладкову, что «все началось по моей вине и дикой распущенности того времени». Впрочем, возможно, речь идет о ситуации, о которой Надежда Мандельштам позднее рассказала Раисе Орловой, а та Карлу Профферу:
Рая Орлова вспоминает, как она была ошарашена, когда Н. М. увела ее на кухню и спросила: знает ли она, что такое menage à trois353. Рая не знала. Н. М. сказала, что они прожили втроем шесть недель, и это самое стыдное воспоминание в ее жизни354.
Ольга Ваксель в мемуарах ничего о «браке втроем» не рассказывает. Резонно предположить, что ей не хотелось сообщать читателям еще и эту подробность из своей жизни. Впрочем, кроме признания Надежды Мандельштам, о котором мы знаем со слов Карла Проффера, узнавшего об этом от Раисы Орловой, никаких других свидетельств о том, что в жизни Мандельштама, Надежды Мандельштам и Ольги Ваксель действительно имел место menage à trois, у нас нет.
Серьезные сомнения вызывает достоверность одного из финальных и психологически существенных пассажей мемуаров Ваксель об Осипе и Надежде Мандельштамах: «Как они с Надюшей разобрались во всем этом, я не знаю, но после нескольких телефонных звонков с приглашением с ее стороны…» Вряд ли Надежда Мандельштам в сложившейся ситуации стала бы звонить Ваксель и приглашать ее в свой дом, тем более что супруги почти сразу после выяснения отношений между Мандельштамом и Ваксель отбыли в Детское Село355. Напомним о болезненной реакции Надежды Яковлевны на отлучки мужа оттуда в Ленинград в апреле 1925 года и процитируем ее письмо Мандельштаму, отправленное в сентябре 1926 года: «Какая съемка была во дворе дома? Надеюсь, не Фэкс? Если увидишь Фэкс, пожалуйста, закрой глаза. Хорошо?»356 Под «Фэкс» («Фабрика эксцентрического актера») здесь подразумевается как раз Ольга Ваксель, некоторое время бывшая участницей этого кинообъединения.
Не следует, однако, забывать, что приведенный нами выше фрагмент о Надежде и Осипе Мандельштамах – это лишь крохотный отрывок из весьма обширных воспоминаний Ваксель. Общая установка этих мемуаров – предельная честность, в том числе и в области интимной жизни. В частности, Ваксель пишет о том, как в одиннадцать лет она лишилась девственности, а также педантично перечисляет имена многочисленных любовников, но, правда, не всех. Например, Евгений Мандельштам, одно время числившийся ее женихом, в этот список не попал.
Судя по словесному автопортрету Ваксель из ее мемуаров, она относилась к тому типу красавиц (пользующихся огромным успехом и у мужчин, и у женщин), которые тем не менее не уверены в себе и почти всегда несчастны. О показательной реакции Ольги Ваксель на вполне безобидный вопрос о ее стихах не без удивления вспоминала Ольга Гильдебрандт-Арбенина:
…я встретила ее в вагоне (под Москвой или под Ленинградом, не помню) – с молодым, красивым, но небольшого роста человеком, – они сидели, тесно прижавшись друг к другу, я спросила о стихах ее, она ответила, улыбнувшись, что-то пессимистическое – чуть ли не о смерти357.
Остается только гадать, какую роль в формировании этого самоощущения Ваксель сыграли ее эгоистичный отец, деспотичная мать и потеря невинности в детском возрасте. «Он почтил меня своим полным вниманием. Я ушла от него с таким ужасом и отвращением к жизни, какого никогда после не переживала», – вспоминала Ваксель об этом надругательстве358.
В завершение первой главки попробуем сформулировать внятный ответ на поставленный выше вопрос о степени доверия или недоверия, которое вызывают страницы воспоминаний Надежды Мандельштам и Ольги Ваксель, повествующие о драматических событиях января – марта 1925 года. На наш взгляд, в мемуарах Ваксель история ее взаимоотношений с четой Мандельштамов изложена честнее, чем во «Второй книге» вдовы поэта, хотя о некоторых и весьма значимых нюансах взаимоотношений всех троих участников этой истории сознательно умолчала и она.
2
В двух стихотворениях Осипа Мандельштама 1925 года об Ольге Ваксель были использованы те подходы к любовной теме, которые он в полную силу опробовал в стихотворениях, обращенных к Ольге Гильдебрандт-Арбениной. Одно из стихотворений, связанных с Ваксель («Жизнь упала, как зарница…») откровенное и автобиографичное; во втором («Я буду метаться по табору улицы темной…») действие с первых строк переносится в некоторое условное пространство.
Может быть, именно вторичность стихотворения «Я буду метаться по табору улицы темной…» в сравнении с поэтическими текстами из арбенинской серии имели в виду Анна Ахматова и Павел Лукницкий, когда в разговоре, состоявшемся в 1927 году, сошлись на том, что оно – «перепев самого себя»359. Сразу же вслед за этим Ахматова сказала Лукницкому, что «любит стихотворение Мандельштама – „За то, что я руки твои не сумел удержать…“», посвященное Гильдебрандт-Арбениной360.
Отчасти сходно в 1925 году говорил о стихотворении «Я буду метаться по табору улицы темной…» сам его автор, но он при этом считал, что стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» непохоже на его более ранние опыты в области любовной лирики. 12 апреля Павел Лукницкий записал в дневнике:
Еще утром, когда я был наедине с О. Э. (а Н. Я. была на веранде, вместе с А. А.), я попросил О. Э. прочесть мне те 2 стихотворения, которые он мне читал в кухне, у себя на квартире в Петербурге.
О. Э. согласился, прочел. Память моя отвратительна, поэтому и теперь строк не запомнил – остался только запах стихотворений.
Но первые строчки записал:
1. «Жизнь упала, как зарница» (то, которое у меня в дневнике обозначено одной строчкой: «Заресничная страна»). <…>
2‑е стихотворение: «Я буду метаться по табору улицы темной»… О. Э. ценит больше 1‑е, за то, что оно – новое (новая линия в его творчестве), а 2‑е считает слабее вообще и кроме того обвиняет его в принадлежности к стихам типа «2‑й книги стихов», т. е. к старым стихам. Написал он их недавно. Я спрашиваю – пишет ли он здесь?
О. Э.: «Ни одного не написал… Вот, когда буду умирать – перед смертью напишу еще одно хорошее стихотворение!..»361
Тем не менее стихотворение, которое Мандельштам ценил меньше, – «Я буду метаться по табору улицы темной…» – он два раза опубликовал (в журнале и в авторской книге), а стихотворение, которое ценил больше («Жизнь упала, как зарница…»), не напечатал ни разу. Вероятно, стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» казалось поэту слишком биографичным; к тому же оно гораздо сильнее первого должно было задевать самолюбие Надежды Мандельштам.
Приведем текст этого стихотворения:
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница,
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню…
Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
Хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.
Ангел в светлой паутине
В золотой стоит овчине,
Свет фонарного луча
До высокого плеча…
Разве кошка, встрепенувшись,
Черным зайцем обернувшись,
Вдруг простегивает путь,
Исчезая где-нибудь.
Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась,
Изолгалась, улыбнулась
Так, что вспыхнули черты
Неуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовым
И за кипенем садовым
Заресничная страна —
Там ты будешь мне жена.
Выбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем
Той же улицей пойдем
Уподобление губ Ольги Ваксель малине в пятой строфе («Как дрожала губ малина») провоцирует внимательного читателя мандельштамовской лирики вспомнить ягодную метафору, использованную поэтом для изображения губ Ольги Гильдебрандт-Арбениной в стихотворении «Я наравне с другими…» («Вишневый нежный рот»). Однако в целом стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» и смелее и сдержаннее стихотворения «Я наравне с другими…».