Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, дарит за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина,
И широкая грудь осетина428.
Легко заметить, что в стихотворениях Мандельштама о диктаторе и о женщине, в которую он был влюблен, обнаруживается целый ряд перекликающихся мотивов. Это мотивы востока, казни, алого цвета (в стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны…» – «Что ни казнь у него – то малина») и, наконец, незвучащей речи («Наши речи за десять шагов не слышны» – «Не звучит утопленница-речь»). Объясняется это обилие перекличек просто. Адресат стихотворения «Мастерица виноватых взоров…» в одной из своих ипостасей, подобно диктатору, уподобляется палачу, лишающему жертву дара речи.
Более интересный и сложный вопрос: разделял ли Мандельштам со своими даже лучшими современниками экстатическое и почти эротическое чувство по отношению к Сталину? На этот вопрос, как нам кажется, нужно давать ответ, учитывая умонастроения Мандельштама разных лет. В ноябре 1933 года изображение Сталина вышло у Мандельштама отвратительно отталкивающим. В нескольких стихотворениях 1937 года полюс сменится на противоположный, а в последних дошедших до нас мандельштамовских поэтических текстах, как мы еще увидим, хвалы возлюбленной будут перемежаться с восторгами перед вождем.
4
Напрямую со стихотворением «Мы живем, под собою не чуя страны…» связан еще один поэтический текст Мандельштама 1934 года:
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком да кровавым песком…
Ну а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь429.
Надежда Мандельштам полагала, что это стихотворение могло быть обращено не к Петровых, а к ней, и мотивировала свою гипотезу следующим образом:
Стихи эти написаны двустишьями, как и «Кама», где я упоминаюсь прямо: «И со мною жена…» Стихи, обращенные ко мне, часто портретны («Щелкунчик», «Европа», «Черепаха». В этих стихах портретности нет: узкие плечи, нежные ноги, детские руки – могут быть обо мне (см. письма, «Европу»), но могут быть и о ком угодно («маленькие плечи» в стихах Петровых). «Веревки вязать» – несомненно, мое занятие – см. «Мы с тобой на кухне посидим…», утюги тоже – вечно огорчалась, что приходится много гладить. (О веревках – это увязыванье корзин – особенно во время поездки в Чердынь и обратно. На пути в Чердынь мне еще помогали конвоиры, но на обратном, когда О. М. был еще болен и [была] куча пересадок, – это все досталось мне.)430
Однако две финальные строки стихотворения абсолютно лишают эту версию правдоподобности. С чего бы это поэту «не сметь» «молиться» за свою жену?
Нам в данном случае кажется совершенно оправданной точка зрения Эммы Герштейн, полагавшей, что стихотворение «Твоим узким плечам под бичами краснеть…» обращено к Петровых. 19 мая 1934 года, во время следственного допроса, учиненного из‑за написания поэтом стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…», он сообщил:
В дополнении к предыдущим показаниям должен добавить, что в числе лиц, которым я читал названное выше контрреволюционное стихотворение, принадлежит и молодая поэтесса Мария Сергеевна Петровых. Петровых записала это [произв<едение>] стихотворение с голоса, обещая, правда, впоследствии уничтожить431.
Очевидно, что Мандельштам в строках «Твоим узким плечам под бичами краснеть…» написал о вероятных последствиях этого своего поступка, а в финале стихотворения даже определил собственную роль в той судьбе, которая, скорее всего, ожидает адресата. И. З. Сурат справедливо писала о смене роли адресата этого стихотворения в сравнении со стихотворением «Мастерица виноватых взоров…» Из потенциального палача она превратилась в потенциальную жертву. А христианские мотивы из подтекста переместились в текст стихотворения432.
Отметим, что упоминание в фольклоризированном стихотворении Мандельштама о «нежных ногах» Марии Петровых (которую почти все друзья называли Марусей), может быть отсылает читателя к народной песне о Марусеньке, мывшей «белые ноги».
В итоге Петровых арестована не была. В 1936 году она вышла замуж за Виталия Головачева. Эмма Герштейн свидетельствовала: Мандельштам, отказавшись в 1934 году от ухаживания за Петровых,
повел себя (я уверена, что он был искренен) как ее друг. Это выразилось в том, что он обратился ко мне с просьбой уговорить моего отца похлопотать о прописке опального Виталия Головачева в Москве433.
Глава десятаяНаталья Штемпель (1936–1937)
1
Наталья Евгеньевна Штемпель впервые пришла в воронежскую квартиру Мандельштамов на улице Энгельса в начале сентября 1936 года. В жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны это был очень трудный период. Если приезд известного, пусть и ссыльного поэта в Воронеж в конце июня 1934 года был встречен местным партийным и писательским начальством благосклонно, причем из Москвы эту доброжелательность не только поддерживали, но и инициировали, к концу лета 1936 года положение дел кардинально переменилось. Во второй половине августа в Москве состоялся судебный процесс над Г. Зиновьевым и Л. Каменевым, и грозное эхо от него прокатилось по всей стране.
11 сентября прошло общее собрание членов воронежского отделения Союза советских писателей, на котором о поэте высказался тогдашний секретарь партгруппы Воронежского Союза советских писателей С. Стойчев: «Мандельштам показал, что он ничему не научился, что он кем был, тем и остался»434. 16 сентября в воронежской газете «Коммуна» была напечатана статья И. Черейского, где Мандельштам был назван среди «чуждых» воронежской писательской организации литераторов.
Вдобавок в начале июля 1936 года покинул Воронеж и вернулся в Ленинград молодой филолог Сергей Рудаков, у которого истек срок ссылки. Несмотря на трудный и заносчивый характер, он долгое время оставался главным собеседником и лучшим другом Мандельштамов в Воронеже.
Наталья Штемпель познакомилась с Сергеем Рудаковым в начале февраля 1936 года. 21 февраля Рудаков писал о Штемпель оставшейся в Ленинграде жене:
Она немного странная – какая-то внутренне невзрослая, может быть внешний характер определяется стеснительностью, которая заложена в физической особенности – она хромая435.
Хромота на всю жизнь осталась у Штемпель из‑за перенесенной в детстве тяжелой болезни.
Со Штемпель Рудаков в итоге сдружился настолько, что его жена даже начала безосновательно ревновать мужа к новой знакомой. 10 марта Рудаков вынужден был оправдываться в очередном письме к жене:
…ты на расстоянии создала себе обиду, и я не в силах разуверить, если ты не слушаешь. Если тебе мои письма сделали больно – это не нарочно, это больше ты сама их так осветила. Не могу поверить, что за это ты сознательно будешь меня мучить436.
В свою очередь, Рудаков, очевидно, был из тех людей, которые ревнуют друзей и между собой их никогда не знакомят. О прощании с ним Штемпель вспоминала так:
Он уехал и взял с меня слово, что я не пойду к Мандельштамам. До сих пор мне это непонятно. Дала я ему слово или нет, не помню, но к Мандельштамам решила идти437.
Знакомство с ними, как вспоминала сама Штемпель, началось с конфуза:
Осип Эмильевич спросил меня, знаю ли я наизусть какие-нибудь его стихи. Я ответила утвердительно. «Прочитайте, пожалуйста, я так давно не слышал своих стихов», – сказал он с грустью и сразу стал серьезным. Не знаю, почему, я прочитала из «Камня»: «Я потеряла нежную камею, не знаю где, на берегу Невы…». Боже мой, что началось! Осип Эмильевич негодовал. Он весь был воплощение гнева. Меня поразила такая бурная реакция, такая неожиданная перемена настроения. Я растерялась. Единственное, что мне запомнилось из этого крика: «Вы прочитали самое плохое мое стихотворение!» Сквозь слезы я сказала в свое оправдание: «Не виновата же я, что вы его написали». Это как-то сразу его успокоило, мне даже показалось, что он пожалел о своей вспышке. Тут вмешалась Надежда Яковлевна и сказала: «Ося, не смей обижать Наташу». Она усадила меня на свою кровать, стала гладить, как маленькую, по голове и подарила альбом французских импрессионистов438.
В дальнейшем Наталья Штемпель никогда не разделяла для себя Осипа и Надежду Мандельштамов. Она преданно любила их обоих и после смерти поэта продолжала дружить с его женой до самых последних дней Надежды Яковлевны.