.
Мы не знаем, чем конкретно начали раздражать Еликониду Попову Осип и Надежда Мандельштамы. Но кажется очевидным, что обычная история с влюбленностями поэта повторилась и на этот раз. Влияние жены и привычка быть с нею рядом все-таки оказались более сильными, чем тяга к новым эротическим впечатлениям. Неслучайно последнее дошедшее до нас письменное обращение Мандельштама к женщине – это обращение к Надежде Яковлевне.
Солагерник поэта по владивостокской пересылке 1938 года Юрий Моисеенко вспоминал:
Где-то 2–3 ноября в честь октябрьской революции объявили «день письма»: заключенным разрешили написать домой. Жалобы и заявления можно было составлять хоть каждый день, а домой – раз в полгода. После завтрака, часов около одиннадцати, явился представитель культурно-воспитательной части. Раздали по половинке школьного тетрадного листа в линейку, карандаши – шесть штук на барак… Никаких вопросов в письме не ставить, о том, кто с вами, не писать, только о себе – о здоровье, о пребывании. Конверты не запечатывать. День письма – это был день терзаний. Письма отдали, и все до отбоя молчали. Только на второй день, как после безумия, в себя приходили. Как будто дома каждый побывал… Осип Эмильевич тоже письмо оставил. Писал сидя, согнувшись на нарах… Потом он тоже был очень удрученный507.
Мандельштамовское письмо было адресовано младшему брату поэта, Александру. Но обратился он в этом письме и к жене: «Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя»508.
Заключение
1
Судьбы женщин, которым посвящал стихи Мандельштам, сложились по-разному.
Лариса Рейснер стала профессиональной журналисткой и революционеркой, в июле 1918 года помогла Мандельштаму встретиться с Дзержинским после конфликта поэта с Яковом Блюмкиным и неожиданно умерла от брюшного тифа в феврале 1926 года. По воспоминаниям Надежды Мандельштам, узнав о смерти Рейснер, Мандельштам «вздохнул, а в <19>37 году как-то заметил, что Ларисе повезло: она вовремя умерла. В те годы уничтожали массами людей ее круга»509. В 1929 году Мандельштам несколько раз разговаривал о Рейснер с Эммой Герштейн:
Осип Эмильевич говорил, что она была «гением бестактности». Однажды, уже будучи женой Федора Раскольникова, она присутствовала на дипломатическом приеме. Вошел какой-то французский лейтенант. Он был так красив, что Лариса Михайловна обомлела, встала и шагнула ему навстречу. Так стояли они друг против друга в замешательстве, оба красивые. «Но у нее была безобразная походка», – заметила я. «Что вы, – удивился Осип Эмильевич, – у нее была танцующая походка…» Задумчиво и серьезно глядя вдаль, как он делал всегда, когда искал слово для определения, он добавил: «…как морская волна»510.
Интересно, вспомнил ли при этом Мандельштам о своем давнем стихотворении про русалку, портретирующем Ларису Рейснер?
С художницей Анной Михайловной Зельмановой (в первом браке – Чудовской, во втором – Белокопытовой) Мандельштаму довелось в последний раз увидеться летом 1917 года в Крыму. Они оба стали персонажами шуточной пьесы «Кофейня разбитых сердец», которую мы цитировали в предисловии к этой книге. Поскольку второй муж Зельмановой Борис Белокопытов был полковником, в тексте пьесы она обозначена как Генеральша. В одном из монологов Генеральша упоминает о Мандельштаме (спрятанном под именем дона Хозе Тиж д’Аманда – перевод на французский язык немецкого Mandelstamm («ствол миндаля») – tige d’amande):
Куда попала я? В какой вертеп разврата?
Негодованием душа моя объята.
Бесстыжие тела нагих мужей и дев
Питают медленно мой справедливый гнев.
Деметрику, Саше, Шухая, Радулуса
Благопристойными назвать я не решуся.
И даже Тиж Д’Аманд, почтенный Дон Хозе,
Стрекочет о любви подобно стрекозе.
Все знают между тем – тому Господь свидетель —
Я с самых детских лет любила добродетель,
И, незаконных уз нелицемерный враг,
Я чтила глубоко святое слово – брак.
Свою судьбу связав с Белла-Капита,
Суровой доблестью я стала знаменита511.
Реальным комментарием к монологу Генеральши может послужить фрагмент из письма Эльзы Зандер-Радловой мужу Николаю Радлову от 23 августа 1917 года из Алушты в Петроград. В этом фрагменте упомянуты и Мандельштам, и Анна Зельманова:
Мандельштам – тоже ищет предмета для любви и тоже безуспешно. Еще больше его, впрочем, интересует, как бы перехватить у кого-нибудь пять рублей, а еще лучше просто дать заплатить за себя на поплавке или в магазине. Аннушка – прелестна. Очень полна, золотиста (телом так же, как головой), беременна, способна думать только о своем животе. Но видит ежедневно эротические сны (и какие!), рассказывая которые распаривается…512
Вскоре Анна Белокопытова вместе с мужем покинула Россию. Жила во Франции и в США, а умерла в январе 1952 года в Париже.
Марина Цветаева эмигрировала из Советской России в мае 1922 года. Незадолго до этого, в апреле 1922 года, Мандельштам с женой, Георгий Шенгели и сама Цветаева в течение некоторого времени жили одной «колонией» в московской квартире Цветаевой на углу Поварской улицы и Борисоглебского переулка. Литератор и издательский работник Петр Зайцев вспоминал:
Цветаева несколько насмешливо отзывалась о Мандельштаме как о наивном и простодушном человеке, слишком уж явно и открыто проявлявшем свои эмоции из‑за ревности: ревновал свою молоденькую жену, полудевочку-полуженщину с хрустальными ясными глазами, к поэту Георгию Шенгели513.
После отъезда из Москвы Цветаева сначала жила в Берлине, затем в предместье Праги, а в 1925 году перебралась в Париж. В 1939 году она вслед за мужем вернулась в СССР.
Отношение Цветаевой к Мандельштаму и его творчеству в эти годы было неровным. Она пришла в негодование от прозы поэта, оскорблявшей, как ей казалось, белое движение и его участников. 18 марта 1926 года Цветаева писала Д. А. Шаховскому: «Сижу и рву в клоки подлую книгу М<андельштама> „Шум Времени“»514. Позднее Цветаева сменила гнев на милость и скорее с симпатией написала о Мандельштаме в мемуарном очерке «История одного посвящения», который в письме к Саломее Андрониковой от 18 мая 1931 года охарактеризовала так:
…жалею, что Вас, милая Саломея, не будет, ибо в 2-ой части дан живой М<андельшта>м и – добро дан, великодушно дан, если хотите – с материнским юмором515.
С Саломеей Андрониковой Мандельштам в последний раз общался тогда же и там же, где с Анной Зельмановой, – летом и осенью 1917 года в Алуште. В сентябре 1917 года Андроникова из Крыма переехала в Баку, затем в Тифлис, а в сентябре уже 1920 года она через Стамбул добралась до Парижа. В 1940 году вместе со вторым мужем Андроникова переселилась в США, где прожила до 1945 года. Период с 1945 до 1982 года, то есть до самой своей смерти, она провела в Лондоне. Близкий друг Саломеи Андрониковой Исайя Берлин завершил некрологическую заметку о ней так (оригинал на английском языке):
Неповторимый шарм, ироничный юмор, блеск и поразительная откровенность ее бесед сопровождали Саломею практически до конца ее долгой жизни. Также, как и ее красота516.
В уже цитировавшемся нами рассказе Эдуарда Лимонова «Красавица, вдохновлявшая поэта», написанном по следам встречи с Андрониковой в начале 1980‑х годов, заглавная героиня предстает гордячкой, плохо представляющей себе, кто такой Мандельштам, и заявляющей, что предпочитала ему общество «блестящих гвардейских офицеров – аристократов»517. Конечно, Андроникова во время встречи с Лимоновым вполне могла разыграть подобный спектакль, однако ее более ранняя переписка, например, с Глебом Струве 1960‑х годов, показывает, что Андроникова прекрасно осознавала Мандельштама как поэта и прозаика. В частности, в письме от 27 января 1969 года она запрашивала Струве: «Глеб Петрович, ужасно хотелось бы мне иметь IIой том (проза) Мандельштама. Можно?»518
Путь в эмиграцию Веры Судейкиной отчасти напоминал маршрут Андрониковой. В апреле 1919 года они с Сергеем Судейкиным покинули Крым и перебрались в Новороссийск, затем в Баку, затем в Тифлис, а затем в Батум. В начале мая 1920 года Судейкины с помощью того же человека, что и Андроникова (Зиновия Пешкова), смогли добраться до Марселя, а вслед за тем до Парижа. В конце мая 1922 года Вера Судейкина ушла от мужа и на долгие годы сделалась подругой, а потом и женой великого композитора Игоря Стравинского. Умерла Вера Стравинская в том же 1982 году, что и Андроникова, в США, куда переехала в 1939 году и где прожила со Стравинским долгую и богатую впечатлениями и событиями жизнь.
Иосиф Бродский в докладе на Мандельштамовских чтениях в Лондоне так рассказывал об адресате стихотворения «Золотистого меду струя из бутылки текла…»:
Вера Судейкина была женщиной поразительных внешних качеств, одна из первых «звезд» тогда только нарождавшегося русского кинематографа. <…> …замечу, что эпитет «тогдашней красавицы» к ней никак неприменим, ибо и в глубокой старости, когда мне довелось с ней столкнуться, выглядела она ошеломляюще.