ли в парк. Экзотические птицы перелетали по комнате из одной вольеры в другую. Я приехал сразу после полудня, стесняясь своих ботинок. Моя тетя, не обратив на них внимания, расцеловала меня и отправила к своим детям — к юношам и девушкам от двадцати до тридцати лет, которые сидели на диванах, сновали на кухне, в саду и, похоже, были счастливы приезду своего кузена из Гавра.
В этой зажиточной семье царило блаженство. По их постоянно улыбавшимся лицам было видно, что у них нет никаких проблем. Они не только задали мне вопросы, но, похоже, интересовались и моими ответами, что окончательно ободрило меня. Мы обнимали друг друга за плечи, беседовали в глубине сада, как будто были знакомы с детства. Они пили шампанское, восхищаясь тем, что я делал, и можно было подумать, что главным в жизни была литература и музыка. У них было так уютно, так благородно, что через некоторое время я почувствовал себя как дома.
Одна из моих кузин, высокая шикарная девица-хиппи с длинными волосами, выражалась жизнерадостно, на американский манер. Она всюду тащила меня за собой, знакомила со своими друзьями. В глазах всех я был «сверходаренным кузеном, который собирается учиться кинематографии». На рояле валялись ноты Эрика Сати, и она предложила мне сыграть. Сев за рояль, я взял первые аккорды «Восприятия», которое было нетрудно хорошо сыграть. Внезапно вокруг меня с восторженными улыбками собрались все гости, находившиеся в комнате. Они меня слушали. Я закончил пассаж в полной тишине, затем раздался взрыв аплодисментов и возгласов: «Невероятно! Потрясающе!» Я был принят в их круг, вновь подали шампанское и сигареты. Меня потащили в сад, расспрашивая о моих планах.
Настала ночь. Толпа гостей росла, подъезжали из Парижа черные лимузины с шоферами. В одиннадцать тетя повела меня в свои апартаменты, чтобы показать несколько картин, купленных у ее друзей художников. Потом, не дожидаясь приезда мужа, она отправилась спать. Давно разъехавшись с ней, он жил в частном особняке в XVI округе и брался за все более безумные архитектурные проекты, чтобы оплачивать свои огромные расходы и расширять агентство. Около полуночи он неожиданно приехал, обменялся парой слов с деловыми людьми в галстуках, обнял детей и так же быстро уехал.
Через час, бродя по комнатам, я попал на организованный моим кузеном просмотр диапозитивов с архитектурными работами отца. Гости сидели в темноте на стульях и на диване. Сын, студент архитектурного института, комментировал каждую фотографию. Он говорил о «системе», о «городском проекте», об «общем цокольном этаже нескольких зданий». На экране сменяли друг друга пригородные кварталы, горизонтально вытянутые здания, состоящие из жилых единиц, собранные воедино, как конструктор «Лего». Его комментарии были интересны, но что-то показалось мне странным, потому что было мало общего между особняком моего дяди, построенным им лично для себя (этим идеальным домом, где меня окружали одни улыбки), и его профессиональными работами (километрами зданий, построенных на насыпных земляных площадках по технологии быстрого строительства, которые превращались затем в городские гетто); как будто современность одновременно таила в себе гармонию, радость и самую хладнокровную жестокость.
Мы пили шампанское. Божественные создания подходили ко мне. Чтобы протрезветь, я окунулся в бассейн, после чего вечер продолжился у соседей, которые организовали рок-группу. Не такую, как группы, которые я знал в Гавре, где репетировали на старых ударных и скверных клавишных. Нет, это была группа богатых любителей, с электроинструментами, с гитарами «Гибсон» и с колонками во всю стену. Все они были очень милые, спокойные и радушные в отличие от разобщенных гаврских рокеров. Невозмутимые, как молодые калифорнийцы, они только что завоевали успех в хитпараде. Им было приятно, что я интересуюсь их оборудованием. Чтобы отблагодарить меня, они дали мне первую сигарету с травкой, в эйфории от которой я пребывал до утра.
Следующий день прошел у бассейна. Перед моим отъездом в Гавр кузены заверили меня, что я «всегда их желанный гость». Моя комната ждет меня, и мы вместе будем делать великие дела. Через несколько часов я, в приподнятом от шампанского настроении, шел по кварталу Сен-Лазар и думал, что мне надо как можно быстрее примкнуть к этому артистическому борделю. А пока что мне предстояло сесть на поезд и продолжить кататься на велосипеде по пристани, мечтать на берегу моря о Нью-Йорке, курить сигареты в бистро и говорить о любви и об анархизме.
5. Офелия
В вестибюле гаврского вокзала Дэвид посмотрел расписание поездов на Париж: ближайший поезд отходил через пятнадцать минут. Он хотел купить билет, но все кассы были закрыты, кроме одной, у которой стояла длинная очередь. Дэвид стал в очередь. Все пассажиры индифферентно просили билет «Гавр — Париж». Каждый раз кассир подолгу смотрел в свой компьютер, предлагал различные тарифы, вносил данные, подтверждал информацию и ждал, когда система разблокируется и принтер выдаст билет… За две минуты до отхода поезда американец получил наконец билет и бросился на перрон.
Он оценил быстроту поезда по сравнению с американскими пригородными электричками. Комфортабельный вагон мчался по нормандской равнине. Дородные коричневые коровы с белыми пятнами паслись под яблонями; цветущие луга в излучинах Сены полностью соответствовали его представлению о французском пейзаже. Но от городов, через которые проезжал поезд, веяло какой-то банальностью. Они всегда начинались с группы одинаковых домов, разделенных асфальтированными дорогами. За ними следовали коммерческие зоны, окруженные паркингами с различного рода надписями (Дэвид заметил марки «Информатике», «Мёбленкит», «Жимнастик»). Наконец поезд замедлял ход перед вокзалом, расположенным в историческом центре старого города, уцелевшего среди агломерации. После каждого населенного пункта и его окраин тянулись деревни. Затем за окном замелькали поля, обсаженные тополями, красивый замок, участок автобана.
Дэвид дремал, когда в вагоне раздался металлический звонок. Он вздрогнул, узнав мелодию «Гимна радости». Мужской голос закричал:
— Алло? Да, это я! Я плохо тебя слышу, я еду в поезде…
Высунув голову из-за сиденья, молодой человек заметил сорокалетнего бугая в галстуке в цветочек, прижимавшего к своей огромной башке миниатюрный мобильник:
— Да, все в порядке, поезд приходит в пять, по расписанию. Я буду дома в семь, как обещал…
Пассажиры слегка оторопели от этого властного голоса, который изливал душу. Дэвид неприязненно посмотрел на мужчину. Тот, не реагируя, продолжал:
— Сейчас мы подъезжаем к Манту. Показались трубы теплоцентрали, поезд идет без опоздания… А как у тебя дела?
Пассажиры ждали, когда он закончит, чтобы погрузиться в чтение. Проявив инициативу, Дэвид повысил голос, добавив с легким акцентом:
— Вы забыли сказать, что контролер уже прошел и проверил ваш билет!
Бугай в замешательстве замолчал. С минуту он взвешивал, всерьез ли говорил Дэвид. Затем, поняв, что тот насмехался над ним, подумав, воскликнул:
— Если вам не нравится, ступайте в другой вагон! Американец задумался, есть ли специальные вагоны. Но пассажиры, похоже, были на его стороне. Кипя от ярости, мужчина повернул бычью шею, задыхаясь в своем цветастом галстуке. Потрясая мобильником, он бросил Дэвиду:
— Я работаю, уважаемый!
И словно желая подтвердить свои слова, он продолжил свой разговор, крича в трубку:
— Я вышел из офиса, как обычно, в шесть часов…
Затихнув в кресле, Дэвид старался обращать на этот разговор не больше внимания, чем на привычную современную французскую музыку, и смотреть в окно. Поезд подходил к Парижу. Он несколько раз пересек реку. С волнением Дэвид увидел вдали Монмартр, затем они нырнули в широкую яму, в которой сходились все рельсы. Прильнув к окну, путешественник наконец заметил выше, над рельсами, истинно парижский пейзаж с шестиэтажными зданиями и цинковыми крышами: город импрессионистов, сохранившийся как нетронутое ядро в самом сердце мегаполиса.
Охваченный волнением, он растерянно побрел за пассажирами. Под огромным металлическим сводом, под которым ворковали голуби, шли парижане, жители пригородов, иностранцы, бомжи, бродяги… Разрезая толпу, группа военных в полевой форме, с автоматами выслеживала невидимых террористов. Увлеченный движущимся потоком, Дэвид вышел к вокзалу и остановился, чтобы перевести дух. Париж был прямо перед ним. Париж, внешний облик которого, казалось, не изменился, с серыми фасадами, с пивными ресторанчиками на первом этаже, со входами в метро, с автобусами и такси, худо-бедно передвигающимися в пробках.
Две неожиданные детали все же привлекли внимание приезжего. Во-первых, прямо перед ним у входа в вокзал Сен-Лазар стояла современная скульптура, состоявшая из растекающихся и искривившихся часов, словно бросавшая вызов точности железных дорог. Поезда каждое утро доставляли на площадь тысячи трудящихся, где это произведение искусства напоминало каждому о тщете времени. Оно неуловимо. Посмотрев кругом, Дэвид заметил также много магазинов с зеленым мигающим крестом. Один напротив, один слева, один справа. Люди входили и выходили в эти процветающие магазины. Внимательно присмотревшись, он прочитал на них надпись «Аптека».
В Париже у Дэвида не было намечено никаких встреч. В его путевом дневнике было написано только одно имя: Офелия.
Он мог бы пойти по туристическому маршруту, посетить музеи, выпить белого вина в Латинском квартале, но он приехал не как обычный турист.
Ведомый своей любовью к французскому духу, он мечтал открыть живое сердце этого города, отыскать в нем следы художников и поэтов. И в этом Офелия представлялась ему идеальной посредницей. С первого же их контакта через Интернет он обожествлял эту парижанку, завсегдатая центров художественной жизни.