— Мадемуазель, я же просил вас не декламировать здесь стихи. Надо уважать покой посетителей.
— Не трогайте меня! — завопила Офелия.
Собрав свои вещи, она подхватила Дэвида и, не заплатив, потащила его к выходу. В последний раз обернувшись к публике, резко бросила ей:
— Этот месье приехал из Нью-Йорка, чтобы слушать меня!
Туристы аплодировали, доставали деньги из карманов, а студентка вновь углубилась в свою книгу.
На тротуаре Офелия успокоилась. Повернувшись к Дэвиду, она спросила:
— Здорово было, да? Вы видели, с каким энтузиазмом встречала меня публика. А эти жалкие французы хотят меня погубить!
Несмотря на ее маленький рост, черная накидка придавала ей вид супервумен. Ее выражение лица стало серьезным, и она сказала:
— Мне кажется, что я постигла подлинный слог Рембо. Это мой личный метод, связанный с лингвистикой, психоаналитической теорией Лакана… Но хватит говорить обо мне!
Она на минуту замолчала, достала губную помаду, вновь обрела облик милой испанки и продолжала:
— У меня для вас целая программа!
В конце дня Дэвид устроился в отеле. Прощаясь, Офелия взяла его руку, крепко пожала ее, и томно глядя на него, сказала:
— Я буду приезжать за вами каждый день в пятнадцать часов. Не требуйте от меня большего… Моя жизнь не принадлежит мне.
Она молча направилась к выходу. Черная накидка исчезла.
Дэвид каждый день просыпался в семь часов. Он приоткрывал глаза и смотрел в окно на ставни соседнего дома, залитые утренним солнцем. Счастливый оттого, что он в Париже, Дэвид снова засыпал, постанывая от удовольствия. Через четверть часа он бодро вставал, надевал брюки и рубашку, затем спускался в ближайшее кафе и заказывал себе кофе с молоком и круассан.
Ему бы хотелось, чтобы его обслуживали на французский манер — завтрак в постели: кофе с молоком, масло и конфитюр, но в отеле завтраки в номера не подавали, предлагая «breakfast international»[9] в зеленом ресторане с плетеными стульями. Эти утренние разговоры, ломтики салями, улыбки, яичница-болтунья, апельсиновый сок, вибрирующая музыка неприятно ассоциировались у него с семинаром предприятия в Техасе. Поэтому Дэвид предпочитал ходить в парижское бистро, чтобы выпить кофе у стойки, читая свежие газеты.
Просыпающийся Париж как будто переживал все этапы своей истории: тихое утро, гулкие шаги прохожих по тротуару, открывающиеся магазины, просыпающая инфраструктура города, в котором можно было затеряться, отдохнуть и помечтать… Когда через полчаса Дэвид выходил из бистро, очарование пропадало. Чудовищное количество автомобилей буксовало на узких улицах; воющие сирены пытались прорваться сквозь пробки; работали отбойные молотки. Повсюду стройки мешали движению, и, чтобы разгрузить его, строили подземные паркинги, делали перепланировку перекрестков. В конце концов Дэвид привык к этому воздуху, которым невозможно было дышать и от которого к вечеру возникало чувство усталости и начинала болеть голова.
После обеда он бродил по улицам, паркам и городским площадям. Сначала его восхищали гармоничные пропорции зданий, от стен которых веяло историей. Повсюду мраморные таблички напоминали, что здесь жили знаменитые люди. Перед витринами антикварных магазинов и картинными галереями рабочие устанавливали врытые в землю схемы с расположением важных объектов: музеев, скверов, муниципальных центров… И в конце концов история стала его утомлять. Город, куда так стремился Дэвид, скорее напоминал размеченный маршрут, как в супермаркете, где вы будто невзначай попадаете из одного отдела в другой согласно выработанному дирекцией плану.
Днем Дэвид ждал Офелию в холле. Она всегда опаздывала и входила запыхавшаяся, потрясенная более или менее правдоподобной трагедией: сломался Марсель, звонил молодой поэт, который хотел покончить с собой. Дэвид, прождавший целый час, начинал терять терпение. Но как только она, усталая и очень бледная, в своей черной накидке, входила, он начинал успокаивать ее. Она намекала ему на своего покровителя, богатого, безумно ревнивого итальянца, который обеспечивал ей шикарную жизнь, но был настоящим тираном:
— Если вы встретите меня вместе с этим мужчиной, сделайте вид, что вы меня не знаете. Он вас убьет!
Несмотря на ревность своего любовника, Офелия не отказывалась от прогулок с Дэвидом. Ее излюбленным местом прогулок были кладбища. Они бродили по аллеям вдоль могил, декламируя стихи похороненных там поэтов. Приглашенная в передачу «Игра на миллион» на канале «Киберпланета», Офелия готовила номер с пантомимой и стихами. Сидя у склепа Бодлера, она репетировала свой отрывок для телевидения, декламируя «Цветы зла». Она нелепо жестикулировала, не боясь показаться смешной, что придавало ее игре некоторую убедительность. Устроившись меж двух вазонов с хризантемами, Дэвид наблюдал за ней и высказывал свое мнение. Потом она подходила к нему, вновь становясь милой испанкой, и говорила:
— Я голодна. Отвезите меня куда-нибудь перекусить.
По дороге в бистро она повторяла своему другу:
— Я знаю, что меня полюбят в Нью-Йорке. Вы хотите стать моим агентом в Америке?
Они ели мороженое в Люксембургском саду. Дэвид садился на скамейку возле пруда, где копошились утки, или на стул около фруктового сада, подальше от улицы д’Ассас. Он заметил, что парижский шарм характерен для XIX века, мы сами приписываем его действительности, где все совсем не так. Бульвары носили прежнее название, но люди жили в другое время. Каждое утро жители современной эпохи погружались в этот декор, который оказывал на них невидимое влияние. В Нью-Йорке время неслось в едином порыве без связи с прошлым. В стенах старого города современные парижане кажутся чужаками. Множество автомобилей напоминает армию крыс, вторгшуюся в замок и захватившую власть. Не разрушая структуры города, автомобили приспособили и урезали ее, чтобы облегчить движение и парковку.
Фантазии Офелии, относящиеся к «бель-эпок», в сочетании с ее кипучей энергией в ритме нового времени представляли собой забавную смесь. Друзья, сидя на террасе, пили вино, вспоминая об утраченном времени, когда люди писали друг другу длинные письма. Офелия вдруг доставала из сумочки свой мобильник и говорила: «Мне надо прослушать мой автоответчик!» Она нажимала на кнопки и молча слушала, улыбаясь, надувая губки и записывая номера на листке бумаги.
Из-за пробок Марсель редко трогался с места. Но иногда по вечерам маленькая машинка сигналила у отеля, чтобы отвезти двух друзей в ресторан на Монпарнасе.
На столах повсюду были медные выгравированные таблички с именами клиентов, которые сиживали здесь в прошлом веке: Пикассо, Равель, Аполлинер. Офелия усаживалась на место Верлена, как будто оно по праву принадлежало ей. За соседним столиком пожилые румынские поэты наблюдали за посетителями, сверяясь со своими путеводителями. Они заказали кофе и целый час просидели за пустыми чашками. Туристы искали в их потухших взорах воспоминание о проклятых поэтах. Официант то и дело предлагал им заказать еще кофе, так как они занимали место и снижали оборот.
Офелия Богема демонстрировала превосходство дивы. Она представляла всем Дэвида как богатого американца. Когда они впервые туда пришли, она, воркуя, заявила:
— Мы приглашены, патрон обожает меня!
Через два часа, когда они выходили из-за стола, гарсон схватил Дэвида за плечо со словами:
— Месье, вы не заплатили!
Страшно смутившись, он повернулся к Офелии, которая нахмурила брови и подбоченилась. Пока американец доставал кредитную карточку, она гневно произнесла:
— Обычно я здесь не плачу. Где патрон?
Дэвид заплатил.
Накануне своего участия в «Игре на миллион» она снова хотела пригласить Дэвида, заявив:
— Сегодня вечером я вас приглашаю!
На ней была спортивная куртка и черные очки, которые «в прошлом году произвели фурор в Венеции». Проглотив дюжину устриц, она внезапно выпрямилась и нервно заявила:
— Я никогда ни с кем не стану спать ради карьеры! Дэвид чувствовал, что она очень возбуждена.
Офелия намазала маслом кусочек ржаного хлеба и добавила:
— Вы помните, как американцы во «Флоре» смотрели на меня горящими глазами? Я уверена, что произведу фурор в Нью-Йорке!
— Вы знаете, у них не такой хороший вкус, как в Париже.
— Не стоит меня обескураживать! Почему вы не занимаетесь моей карьерой в Америке?
К мясу она заказала изысканное бордо. Молодой человек рассматривал божественный напиток в бокале. Он меланхолически произнес:
— Я уехал из Америки и не хочу туда возвращаться.
И добавил, будто оправдываясь:
— Я не знал своего отца, но он был французом. Значит, я наполовину француз…
У него случайно вырвалась эта фраза. Дэвид никогда не думал искать своего отца. Но эта психологическая деталь вызвала живой интерес у Офелии:
— Вы даже не знаете, как его зовут?
Дэвид рассказал о встрече своей матери с французом во время сексуальной революции.
— Возможно, он где-нибудь во Франции. Может быть, за соседним столиком. Я ничего не знаю ни о нем, ни о его жизни.
Он сказал это с равнодушным видом. Но Офелия сняла очки и уставилась на него горящими от счастья глазами. Она вдохнула аромат бордо, прежде чем отпить из бокала. Помолчав, она положила свою руку на руку Дэвида и сказала:
— Я не хочу вас преждевременно радовать… но у меня есть идея, как вам помочь.
— В чем помочь? Забудьте об этом!
— Нет, дайте мне подумать. Поговорим об этом завтра!
Она снова надела свои черные очки, когда ей принесли ромовую бабу. Воткнув в нее свою вилочку, она опять нервно произнесла:
— Эти продюсеры хотят переспать со мной. Но как раз со мной этот номер не пройдет!
Но через минуту она уже выглядела усталой:
— Мне пора возвращаться в свою башню из слоновой кости.
Так Офелия называла студию, предоставленную ей ревнивым итальянцем. Собрав свои вещи, она уточнила: