Но в это мгновение его слова дошли до сознания Джасинты, и она пронзительно закричала от ужаса:
— Вы их… вы их… что вы с ними делаете?..
— Я их каст…
— Нет! — вскричала она и с распростертыми руками устремилась к нему. — Не произносите больше этих слов! — Она добежала до него и теперь стояла, возмущенно глядя ему прямо в глаза. — Какой же вы изверг!
Он мягко улыбнулся, пристально и внимательно рассматривая ее лицо, глаза, губы; его взгляд скользил по ее нежной коже.
— Вы хотите сказать, что мне следовало мучиться от отвращения, глядя, как они станут спариваться здесь целую вечность? Ну уж нет… Какая же вы все-таки глупышка! Как маленькая девочка. Да, да, вы едва повзрослели. — Он покачал головой. — Вы считаете, что посланы сюда за свои грехи. Могу вас уверить, что вы даже не начали их совершать.
Теперь Джасинта чувствовала себя абсолютно обескураженной. К тому же он так разительно отличался от всех мужчин, которых она когда-либо знала. Он был вне общепринятой морали, каких-либо ценностей, эталонов. У него отсутствовало даже обычное представление о том, что к женщине надо относиться как к созданию хрупкому, поставленному в невыгодное положение по сравнению с мужчинами. И это в нем больше всего озадачивало ее. Ибо первое, на что ты рассчитываешь при знакомстве с мужчиной, это на его воспитание в уважении к женщине и понимание, что он должен холить и лелеять ее. А то и относиться к ней с благоговением.
А когда подобное воспитание в мужчине отсутствует… Да если бы его не существовало, она, скорее всего, укрылась бы в монастыре.
— Похоже, я вас шокировал, — проговорил он. — Но разве вы не считаете, что сказанное мной по крайней мере честно?
Она посмотрела на него с явным недоверием и подозрением.
— Не понимаю, о чем вы.
— Разве вы не получили удовольствия от того, что вы называете моей безнравственностью?
— Чтобы я получила от этого удовольствие? — возмутилась Джасинта. — Да как я могу радоваться подобным вещам?
— Неужели не каждому хочется быть безнравственным и порочным?
— Во всяком случае — не мне, — отрезала Джасинта. — Вероятно, я была такой, но мне никогда не хотелось этого.
Он рассмеялся и, вновь засунув руки в карманы брюк, посмотрел на нее с явным удовольствием и даже с некоторым любопытством.
— А по-моему, вам хотелось быть безнравственной… И даже больше, чем хотелось Дугласа.
— О! Да что за ужасная мысль! Я же любила Дугласа!
— Я в этом не сомневаюсь, как вы сами изволите убедиться. Однако вам хотелось стать выше того времени, в которое вы жили. То же самое произошло с каждым из вас. Вы все, кто попал сюда, — бунтари. Ну разумеется, по сравнению со мной — ничтожные. Я пришел к такому выводу, когда стал думать о своем мятеже. — Он пожал плечами. — И все же, полагаю, это лучше, чем не бунтовать вовсе. — Сейчас он улыбался ей и глаза его выражали беспредельную нежность. — А вам известно, что у вас восхитительный рот? — задумчиво проговорил он. — Это очень важно для такого низкого подонка, как я.
У Джасинты перехватило дыхание, и… по-прежнему не сходя с места, она посмотрела на него каким-то беспомощно-детским восхищенным взглядом; ее пальцы переплелись друг с другом, такое сильное возникло напряжение… Было страшно упасть, поскольку теперь ей казалось, что огромная зала закружилась, а вместе с ней — и она сама, словно марионетка на веревочке. Наконец немного придя в себя, Джасинта вздохнула и опустила ресницы.
— Благодарю вас, — прошептала она, быстро подняв глаза и увидев его веселую улыбку. Он ласково похлопал ее по руке.
— Вы ведь маленькая девочка, верно? Я изумляюсь тому, как викторианки рожают детей, оставаясь при этом девственницами. Наверное, это естественно, когда удовольствие ради удовольствия рассматривается как грех.
— Вовсе не так, — резко возразила Джасинта. — Это — результат удовольствия ради удовольствия. — Его улыбка, сопровождаемая похлопыванием по руке, и последнее замечание были восприняты ею как очередное унижение. — Ну разумеется, о вас тут и речи быть не может, — добавила она презрительно.
— Когда вы заводили себе любовника, неужели вы искали удовольствие ради удовольствия? — осведомился он.
— Но у меня уже были двое детей!
— Ах да, вспоминаю. Значит, то, что вы делали, правильно и благочестиво? И выходит, наличие детей дает право на подобные поступки, что и произошло в вашем случае?
— Нет, нет, никакого права у меня не было! Я подразумевала совсем не это. Я хотела сказать, что… В конце концов, я выполнила свой долг! Я была хорошей женой и… О! Не знаю почему, но с мужем я не испытывала того возбуждения, которое познала с Дугласом!
— Безусловно. Поскольку с Дугласом вы чувствовали себя виноватой.
— Да, — согласилась Джасинта, понурив голову. — Я всегда чувствовала себя виноватой. Я чувствовала себя безнравственной, порочной, греховной и… — Она быстро подняла голову, и в ее глазах заблестели лукавые искорки. — И это было восхитительно!
Оба рассмеялись над этим ее признанием, и впервые за все время она почувствовала, что между ними возникли теплые дружественные отношения. Она ощутила даже чувство некоторой благодарности. Ей стало необыкновенно покойно и приятно.
— Мой муж считал меня холодной от природы, — доверительно добавила она. — Разумеется, он полагал, что мне и следует быть таковой. — И эти ее слова еще больше рассмешили их.
— Наверное, у вас с ним была прекрасная жизнь. Кстати, не бывает женщин, холодных от природы. Женщина может быть холодной из-за сложившихся обстоятельств, но от природы — никогда. Это несовместимые понятия.
— О, вы так считаете? — прошептала Джасинта.
Она начала ощущать какое-то неистребимое и стремительно возрастающее возбуждение. Дыхание ее участилось; рот полуоткрылся в жадном предвкушении; руки она держала у груди, соединив ладони вместе. Безусловно, было что-то чудотворное и невероятное в том, как он стоял и разговаривал с ней, ибо сейчас манеры его были дружелюбны и легки; он совершенно не подшучивал над ней и не говорил со снисходительной усмешкой, будто с маленьким ребенком. Он рассказывал ей о множественности лжи, управляющей жизнью. Наверное, ей вовсе не следовало слушать подобные речи, но его рассказ казался таким восхитительно опьяняющим. Возможно, он и сам лгал. Однако ей это было неважно. В этот гипнотический миг она поверила бы в любое произнесенное им слово.
— И тем не менее, — продолжал он, — вы не сможете найти ни одного мужчину, который согласился бы с этим. Правильнее будет сказать — признал бы это, поскольку миф о женской сдержанности и относительной холодности только подкрепляет их собственное уродливое самомнение. Мужчина — это тот, кто уверен в себе, а в вашем окружении ничтожнейшее число тех, кто знает, что женщина побежит за ним по пятам, как спаниель. Когда такое достигается, это считается величайшим достижением мужественности. Остальные же, кто менее уверен в себе, полагают, что женщины уступают им в страстности.
Она слушала, буквально впитывая его слова, и при этом ощущала безумный восторг самого момента, когда, казалось, они стали столь близки и искренни друг с другом. Это было для нее нечто само собой разумеющееся, чего она страстно желала всю свою жизнь, но просто не знала об этом, ведь с ней разговаривали доверительно и относились к ней так, словно она заслуживала особого уважения. Ибо впервые она осознала, что между ней и любимыми ею мужчинами постоянно стоял барьер ее женского существа. Он же, напротив, совсем близко подошел вместе с ней к этому подразумеваемому барьеру и отодвинул его в сторону, причем сделал это изящно, бережно и очень деликатно.
Она забыла о Шерри.
Она больше не считала его злым и жестоким.
Она стала безоглядно покорной, сейчас ею управляло какое-то бесстыдное, стихийное обожание.
Теперь его красота казалась ей величественнее, чем прежде; его мощь — безграничной; и весь он — ловким, умным, великолепным и непревзойденным. С тех пор как все ее внимание бессознательно сосредоточилось на нем, на лице ее были написаны предельное почтение и сильнейшее желание.
Но вот выражение ее лица совершенно изменилось — впервые она увидела откровенную похоть во взгляде мужчины.
С появлением этого первобытного чувства, которое Джасинта заметила в его взоре, стало понятно, что все известные ей мужчины, в том числе и те двое, которые любили ее, были лжецами. Ее гордость, которая всегда сдерживала ее, равно как и чисто женское упование на мужское уважение, и нежность превратились в откровенные руины. Больше у нее не оставалось надежды на то, что она сможет все поправить и обрести заново. Так выглядит стеклянное здание, разрушенное землетрясением.
Казалось, прошло совсем немного времени, пока Джасинта стояла в оцепенении и ожидании, совершенно растерявшись от осознания того, что существует некий новый мир, о чем она даже и не подозревала. Это проявление мужского желания мало напоминало то, что она видела прежде и которое так вдохновило ее и привело в восторг, ибо сейчас выражение его лица очень напоминало принадлежавшее Мартину или Дугласу. От него исходила какая-то первобытная дикость, пульсирующая тираническая похоть, которая вздымалась над ней подобно табуну диких мустангов, обезумевших и пронзительно ржущих, сметающих все со своего пути. Казалось, эта волна неистового вожделения обладала какой-то вселенской мощью.
И в этот момент до Джасинты донесся отдаленный гулкий рокот, а за ним — отчетливое громыхание. Ее взор устремился к ровной линии окон, расположенных под потолком, и стали видны неровные вспышки молнии. Начиналась буря.
Джасинта отозвалась на это буйство природы сильнейшим волнением, которое возрастало в ней с каждой секундой. Она не на шутку встревожилась, ибо ей показалось, что где-то внутри стремительно растут ее собственная нерешительность и трусость.
Ей хотелось повернуться и убежать от него. Мысленно она уже видела себя неис