– Я могу тебе сказать лишь то, что почти все люди путешествуют по субъективному времени, но лишь Предтеча, его заблудший ученик Уклонист и жена Уклониста способны путешествовать по времени объективному. Я знаю, что это правда, потому что Предтеча предсказал, что случится в будущем, и все его предсказания сбылись. И…
– Все предсказания?
– Ну да, все, кроме одного. Но оказалось, что это нереальное предсказание, псевдобудущее, каким-то образом вставленное Уклонистом в «Западный Талмуд».
– Откуда же вы знаете, что те предсказания, что не сбылись до сих пор, – не ложные вставки?
– Ну… в общем, не знаем. Единственный способ узнать наверняка – подождать, пока придет их время. И тогда…
Фобо улыбнулся:
– Вот тогда вы убедитесь, что вот это конкретное предсказание написано и вставлено Уклонистом.
– Конечно. Но уриелиты уже несколько лет работают над методом, который, как они говорят, сможет доказать на основании внутреннего свидетельства, реально или фальшиво будущее событие. Покидая Землю, мы в любой момент готовы были услышать, что наконец-таки найден безупречный метод. Сейчас, разумеется, мы ничего не знаем, – и не узнаем, пока не вернемся на Землю.
– Я чувствую, что этот разговор нервирует тебя, – сказал Фобо. – Быть может, нам лучше будет продолжить его в другой раз. Скажи мне, что ты думаешь об этих руинах?
– Они просто великолепны! Конечно же, меня очень интересует все, что связано с этим исчезнувшим народом, поскольку они были млекопитающие, подобно нам. И я не в силах себе представить, как они могли почти полностью вымереть. Будь они похожи на нас, что весьма вероятно, они бы процветали.
– Вырождающийся, сварливый, жадный, кровавый, разорительный род, – ответил Фобо. – Хотя несомненно, что в их числе изредка встречались очень хорошие люди. Я сомневаюсь, чтобы они сами себя истребили до такого состояния, что осталось лишь несколько десятков особей. И сомневаюсь, что их род выкосила какая-то чума. Но спокойной ночи сейчас, я устал, и потому я иду спать.
– А мне вот не спится. Поброжу-ка здесь еще немного. Эти руины так красивы при яркой луне.
– Похоже на стихи нашего великого барда Шамеро. Если бы я мог их вспомнить и правильно перевести на американский, я бы тебе их прочел.
Вложенные друг в друга «птички» губ Фобо приоткрылись в зевке.
– Я пойду лягу спать, отправлюсь на покой, в объятия Морфея. Но прежде всего: есть ли у тебя какое-либо оружие, клинки, стрелятели для защиты тебя от тех созданий, что рыщут в ночи?
– Мне дозволено носить нож в ножнах на голени, – ответил Хэл.
Фобо сунул руку под плащ, достал пистолет, протянул его Хэлу и сказал:
– Вот! Надеюсь, тебе не придется пустить его в дело, но заранее это неизвестно. Мы живем в диком и хищном мире, мой друг. Особенно здесь, вдали от городов.
Хэл с интересом поглядел на оружие, похожее на то, что он видел в Сиддо. Грубая работа – по сравнению с изящными автоматами на «Гаврииле», но некая аура таинственного очарования инопланетного изделия… Кроме того, он походил на старые стальные пистолеты Земли. Шестигранный ствол чуть короче трех дециметров, калибром – на глаз – миллиметров десять. Вращающийся барабан с пятью медными патронами; патроны наполнены черным порохом, заряжены свинцовыми пулями и снабжены ударными капсюлями, содержащими, вероятно, гремучую ртуть. Странно, что как такового спускового крючка у пистолета не было: сильная пружина ударяла бойком по капсюлю, когда палец отпускал боек.
Хэл не отказался бы рассмотреть механизм, поворачивающий барабан при оттяжке бойка назад. Однако ему не хотелось, чтобы Фобо задержался здесь хоть на секунду дольше времени, необходимого, чтобы его спровадить.
И все же он не удержался от вопроса, почему в Сиддо не используется спусковой крючок. Фобо не сразу понял, что к чему. Когда Хэл объяснил подробнее, кувыркун заморгал большими круглыми глазами (непривычное и не слишком приятное зрелище, потому что движение совершало нижнее веко) и сказал:
– Никогда о таком не думал! А ведь это, кажется, удобно и не так утомительно для стрелка?
– Мне это очевидно, – ответил Хэл. – Но я ведь землянин и мыслю как землянин. И давно подметил тот вполне ожидаемый факт, что вы, озановцы, не всегда думаете так, как мы.
Он отдал пистолет Фобо и сказал:
– Прости, не могу его взять. Ибо мне запрещено носить огнестрельное оружие.
Фобо посмотрел озадаченно, но решил, что спрашивать о причине – неполитично. А может, он слишком устал от вопросов и ответов.
– Очень хорошо, – сказал он. – Шалом, алоха, приятных снов. Да посетит тебя Сигмен.
– И тебе шалом, – ответил Хэл.
Он смотрел в широкую спину уходящего в тень кувыркуна, проникаясь странным теплым чувством к этому созданию. Странный, чуждый, несуразный – Фобо Хэлу нравился.
Он повернулся и направился к статуе Великой Матери. Приблизившись к тени, спадающей с ее цоколя, он увидел женщину, скользнувшую в тень трехэтажной кучи щебня. Повернув в ту сторону, он увидел ее впереди, прислонившуюся к какому-то монолиту. Совсем рядом поблескивало озеро, серебристо-черное в лунном свете.
Хэл направился к женщине, и когда он приблизился метров на пять или чуть меньше, она сказала низким гортанным голосом:
– Бо сфа, сю Яррроу.
– Бо сфа, – эхом отозвался он, понимая, что это приветствие на ее языке.
– Бо сфа, – повторила она и потом, видимо, ради него переводя эту фразу, сказала по-сиддски: – Абху’умаигеитсu’и.
Это очень приблизительно означало «добрый вечер».
Хэл ахнул.
Глава восьмая
Ну конечно же! Он понял, почему так странно-знакомо звучали эти слова и казался родным ритм ее речи, напоминая то, что он слышал совсем недавно. Всколыхнулось воспоминание об исследовании в крошечной общине последних франкофонов в Заповеднике Гудзонова Залива.
Бо сфа. Бо сфа – то есть bon soir.
И хотя ее речь была, лингвистически выражаясь, весьма запущенной формой, она не могла скрыть своего происхождения. Бо сфа. А другие слова, донесшиеся через окно? Вехву. А это levez-vous, «вставайте» по-французски?
Сю Яроу. Не могло ли это быть – и почти наверняка – мсье Ярроу? Начальное «м» опущено, французское eu мутировало во что-то, отдаленно напоминающее американское «ю»? Наверняка. И еще кое-какие изменения в этом вырожденном французском. Развитие аспирации, прекращение назализации, сдвиг гласных, замена «к» перед гласной языковой паузой. Изменение «д» на «т», «л» на нечто среднее между «у» и «в», «ф» зависло между «ф» и «в», «в» сменилось на «ф». А еще что? Наверное, трансмутация в значении слов и новые слова, сменившие старые.
И все-таки, вопреки всей чужеродности, нечто галльское отчетливо ощущалось.
– Бо сфа, – повторил он за ней и подумал: что за странное, неадекватное приветствие! Два человека встречаются за сорок с лишним световых лет от Земли, – мужчина, не видевший женщин целый субъективный год, и женщина, скрывающаяся в тени, явно опасающаяся чего-то, последняя, быть может, оставшаяся на этой планете. И все, что он может сказать, это – «добрый вечер»?
Он подошел ближе – и полыхнул жаром смущения, едва не обратившись в бегство. На ее белой коже было лишь два черных лоскутка материи – один поперек груди, другой обернут вокруг бедер. Ничего подобного он никогда не видел, разве что на той запретной фотографии.
Но смущение тут же было забыто, когда он заметил, что у нее накрашены губы. Он ахнул, его охватил страх. Губы ее алели, как у чудовищного порождения зла – жены Уклониста.
Усилием воли он подавил дрожь. Надо рассуждать рационально. Не может же это быть Анна Чейнджер, явившаяся из далекого прошлого на эту планету чтобы соблазнять его, чтобы обратить его против религии реального. Она бы не говорила на вырожденном французском, будь она Анной Чейнджер. И не явилась бы она к столь незначительной личности, как Хэл. Она бы к Архиуриелиту пришла, к Макнеффу.
А насчет накрашенных губ… косметика исчезла на Земле с пришествием Предтечи. Ни одна женщина не смела… нет, не так. Косметикой в Союзе не пользовались. Израилитки, малайки и банту мазали губы красным. Но все знали, что это за женщины.
Еще шаг, и Хэл оказался достаточно близко, чтобы понять: это естественный цвет, никакая не краска. А значит, она не может быть женой Уклониста. Или вообще – земнорожденной. Явно какой-то местный, озановский гуманоид. Фрески на стенах развалин изображали красногубых женщин, да и Фобо говорил, что они рождались с пламенной краской на губах.
Ответ породил вопрос: почему она говорит на земном языке – точнее, на языке, происходящем от земного? Хэл был уверен, что этого языка на Земле не существует.
В следующее мгновение он позабыл обо всем: женщина прильнула к нему, его руки обхватили ее, в неуклюжей попытке успокоить. Она рыдала и говорила быстро-быстро-быстро – так, что даже его опыт обращения с французской лексикой не мог помочь.
Хэл попросил ее говорить чуть помедленнее, вернуться назад, повторить фразу. Она перевела дыхание, чуть наклонила голову, отвела волосы назад. Ему еще предстояло привыкнуть к этому ее характерному жесту, свидетельствующему о том, что она погрузилась в размышления.
Она начала медленно повторять, но скоро увлеклась, снова затараторила, и губы ее шевелились как два независимых красных существа, живущих своей отдельной жизнью.
Хэл смотрел на них как завороженный. Устыдившись, постарался перевести взгляд на большие черные глаза, но не в силах выдержать их жара, уставился на ее висок.
Ее бессвязный рассказ то и дело прерывался, двигался вспять. Многие слова он не мог понять, и приходилось догадываться по контексту. Вскоре он уже знал, что ее зовут Жанетта Растиньяк и что она спустилась с плато в центральных горах этого континента. Она и три ее сестры были, по ее словам, единственными живыми представителями ее рода. Она была схвачена исследовательской экспедицией кувыркунов, намеревавшихся отвезти ее в Сиддо. Она убежала и с тех пор прячется в развалинах и в окружающих лесах. Ее пугают страшные твари, рыскающие в лесу ночью. Она кормится дикорастущими ягодами и едой, украденной на фермах кувыркунов. Она видела, как Хэл на своей машине столкнулся с антилопой. Да, это ее глаза бл