Он заговорил тихим голосом, и слова текли свободно, потому что он цитировал «Нравственные лекции АТ-16»:
– …и все создания с правильными сердцами суть братья. Мужчина и женщина суть брат и сестра друг другу… любовь разлита повсюду, но любовь должна проявляться в высшей сфере… и мужчина, и женщина должны праведно презирать животное поведение как нечто такое, что Великий Разум, Космический Наблюдатель пока не нашел возможным исключить из эволюционного развития человека. И настанет время, когда дети будут производиться на свет лишь силой мысли. Пока же мы должны признать секс необходимым лишь одной причины ради: ради детей…
ШЛЕП!
В голове зазвенело, темнота брызнула роем искр.
Он не сразу сообразил, что Жанетта, широко размахнувшись, ударила его ладонью по щеке. Она стояла над ним с прищуренными зло глазами, красный рот кривится в гримасе негодования.
Жанетта резко повернулась и бросилась в спальню. Он растерянно поплелся следом… она лежала на кровати, рыдая.
– Жанетта, ты не понимаешь…
– Фуа тю фе фу!
Он не сразу понял, а когда понял, покраснел. И разозлился. Схватив за плечи, повернул ее лицом к себе.
И вдруг услышал собственные слова:
– Но ведь я люблю тебя, Жанетта! Люблю!
И сам удивился, как незнакомо прозвучал собственный голос. Определение любви, вернее то, что она понимала под любовью, было ему чуждо. Если прибегнуть к тактильным сравнениям – это было слишком… шершаво. Его следовало бы отполировать до шелковистой гладкости, – и он знал, что Жанетта на это способна. Здесь, в его объятиях, лежала та, чья природа, инстинкт и воспитание были полностью устремлены в сторону любви.
Ярроу думал, что переживания этой жуткой ночи уже отболели в его душе, но сейчас, поскольку его решимость хранить молчание о происшедшем дала трещину, он вновь шаг за шагом прошел весь путь, и слезы сами хлынули из глаз. Три десятилетия – глубокий, глубокий колодец, и в нем накопилось слишком много слез.
Плакала и Жанетта, и просила прощения, что рассердилась на него, и обещала, что такое никогда больше не повторится. Он сказал, что ничего страшного. Они целовались снова и снова, как два ребенка, наплакавшихся вволю и любовью загасивших злость и ярость, и так, держа друг друга в объятиях, незаметно заснули.
Глава четырнадцатая
В девять ноль-ноль по корабельному времени Ярроу взошел на борт «Гавриила», все еще храня в ноздрях аромат утренней росы, выступившей на траве. Поскольку до совещания оставалось немного времени, он заглянул к Торнбою, историку-навруму. И небрежно спросил, знает ли тот что-нибудь о межзвездной миграции из Франции после войны Апокалипсиса. Торнбою приятно было продемонстрировать коллеге свои знания. Да, остатки галльского народа собрались после той войны в графстве Луара и создали некое ядро, могущее превратиться со временем в новую Францию.
Но быстро возникшие колонии Исландии – с севера и Израиля – с юга взяли Луару в клещи. Новая Франция оказалась в экономических и религиозных тисках. Ученики Сигмена накатывали на нее волнами миссионеров, высокие пошлины душили торговлю. И наконец группа французов, предвидя неизбежную абсорбцию и завоевание своего государства, религии и языка, на шести довольно примитивных звездолетах рванула в космос искать другую Галлию, вращающуюся вокруг какой-нибудь подходящей звезды. Шансов на такое везение было немного.
Хэл поблагодарил Торнбоя и пошел в конференц-зал. Там он говорил со многими, и почти у половины его собеседников, как и у него самого, в лице было что-то монголоидное. Они ведь все были англоязычными потомками гавайцев и австралийцев, выживших в тех самых войнах, что растерзали Францию. Их пра-пра… прадеды вновь населили Австралию, обе Америки, Китай и Японию.
Почти половина экипажа говорила по-исландски. Их предки приплыли с того сурового острова и быстро распространились по северной Европе, Сибири и Маньчжурии.
Примерно одна шестнадцатая часть экипажа своим родным языком считала грузинский. Их предки спустились с гор Кавказа и вновь населили обезлюдевшие места южной России, Болгарии, северного Ирана и Афганистана.
Конференция была памятным событием. Во-первых, Хэл переместился с двадцатого места по левую руку от архиуриэлита на шестое – по правую. И все благодаря ламеду на груди. Во-вторых, из-за смерти Порнсена возникли некоторые трудности. Гаппта сочли жертвой необъявленной войны. Всех строго предупредили о ночных летунах и других тварях, рыщущих после наступления темноты в Сиддо. Но прекратить ночной шпионаж – нет, такого предложения не было.
Макнефф велел Хэлу как духовному сыну погибшего гаппта организовать на следующий день похороны. Потом развернул висевшую на стене большую свернутую в рулон карту. Это было представление о Земле, каковое будет предъявлено кувыркунам.
Замечательный пример гавайской утонченности и многослойного мышления. Оба полушария пестрели цветными линиями границ. Что касается государств банту и Малайи, все было верно. Но Израиль и Гавайский Союз были поменяны местами. Легенда под картой указывала, что зеленый – это цвет государств Предтечи, а желтый – еврейских государств. Но зеленая часть окольцовывала Средиземное море, а еще широкой лентой накрывала Аравию, южную половину Малой Азии и северную Индию.
Иными словами, если бы вдруг каким-то чудом озановцы сумели бы захватить «Гавриил» и построить свои корабли по этому образцу, а также найти по навигационным данным Солнце, они напали бы не на ту страну. Несомненно, контактировать непосредственно с людьми Земли они не стали бы, чтобы не терять преимущества внезапности. И у Израиля не было бы ни единого шанса что-либо объяснить, пока не полетят бомбы. А Союз, предупрежденный заранее, успел бы бросить против захватчиков свой космофлот.
– И все же, – сказал Макнефф, – я не думаю, что то псевдобудущее, которое я сейчас вообразил, может когда-либо стать реальностью. Разве что Уклонист сильнее, чем я в то верю. Конечно, вы можете счесть, что такой курс был бы весьма выигрышным. Может ли будущее принять лучшую форму, чем уничтожение наших израильских врагов силами этих нелюдей?
– Но, как все вы знаете, наш корабль отлично защищен как против открытого, так и против любого тайного нападения. Радары, лазеры, детекторы звука и телескопы работают круглые сутки. Наше оружие наготове, кувыркуны же весьма слабы технологически, и любая их попытка выступить против нас будет раздавлена.
– Однако, если Уклонист вдохновит их сверхчеловеческой хитростью и эти твари проникнут на корабль, их ждет поражение. Если кувыркуны доберутся до определенной точки корабля, один из двух офицеров, постоянно дежурящих на мостике, нажмет кнопку – и все навигационные данные в банках памяти будут стерты. Кувыркунам никогда не узнать, где наше Солнце.
– Если же кувыркуны – да не допустит этого Сигмен! – как-то доберутся до мостика, то дежурный офицер нажмет другую кнопку.
Макнефф замолчал, окинул суровым взглядом собравшихся за конференционным столом. Почти все побледнели в ожидании его слов.
– Взорвется водородная бомба – и от нашего корабля ничего не останется. Весь город Сиддо будет сметен с лица планеты. И прославлены мы будем вовеки в глазах Предтечи и Церства.
– Однако же все мы, естественно, предпочли бы, чтобы этого не случилось.
– И мне хотелось бы предупредить жителей Сиддо, чтобы они даже не думали о какой-либо угрозе в наш адрес. Но поступить так – значит испортить хорошие на данный момент отношения с ними, а в результате наш проект «Озановоцид» придется осуществить раньше, чем мы будем готовы.
После конференции Хэл стал распоряжаться насчет организации похорон, а потом и другие дела задержали его до темноты, когда он вернулся домой.
Закрыв за собой дверь, он услышал плеск воды в душе. Повесив куртку в шкаф, услышал, что плеск прекратился. И когда он направился к двери спальни, из ванной вышла Жанетта. Она вытирала волосы большим полотенцем, и ее нагота была просто ослепительной.
– Бо йо, Хэл, – сказала она и пошла в спальню, совершенно не стесняясь. Хэл ответил слабым голосом, повернулся и вышел в прихожую. Чувствовал он себя по-дурацки, досадуя на собственную робость, и при этом почему-то смутно-порочным, нереальным, потому что сердце колотилось, дыхание стало частым и тяжелым, горячие влажные пальцы в полуболи – полунаслаждении ухватились за чресла.
Она вышла в светло-зеленом халате, который он купил ей и который она уже успела перекроить и перешить по своей фигуре. Черные густые волосы уложены в узел. Она поцеловала Хэла и спросила, не хочет ли он пойти в кухню, пока она будет готовить. Он сказал, что да, с удовольствием.
Она делала что-то вроде спагетти. Он попросил ее рассказать о своей жизни. Она легко согласилась и говорила, говорила:
– …народ моего отца нашел планету, похожую на Землю, и там поселился. Планета была красивая, и потому они назвали ее Вюбофей – красивая земля.
– Как говорил отец, их было примерно тридцать миллионов на одном континенте. Отцу не хотелось прожить всю жизнь так, как жили его деды – пахать землю или держать магазин и растить кучу детей. Он и еще несколько молодых ребят взяли единственный действующий звездолет, который остался из тех шести, что доставили колонистов, и они стартовали к звездам. Нашли Озанов и потерпели тут крушение. Неудивительно – корабль был старым, очень старым.
– Обломки до сих пор где-то лежат?
– Ви. Близко к тому месту, где живут мои сестры, тетки и кузины.
– А твоя мать умерла?
Она кивнула, чуть помедлив:
– Да. Умерла, когда меня родила. И моих сестер. А отец погиб потом. То есть мы думаем, что погиб. Он ушел на охоту и не вернулся.
Хэл нахмурился.
– Ты сказала мне, что твоя мать и тетки – последние люди-туземцы на Озанове. Но это не так. Фобо рассказывал, что не меньше тысячи изолированных малых групп скрываются в глубине лесов. А еще раньше ты сказала, что Растиньяк был единственным землянином, выжившим в катастрофе. Он был мужем твоей матери, естественно… и как ни невероятно это звучит, их союз – землянина и неземной женщины – оказался плодоносен! Одного этого хватило бы, чтобы мои коллеги сошли с ума. Это полностью противоречит принятому наукой факту – что их биохимия и хромосомы так странно совпали! Но я веду к тому, что у сестер твоей матери тоже ведь были дети. Если последний мужчина вашей группы умер за много лет до прибытия Растиньяка, кто был их отцом?