– Несколько недель.
– Ненавидишь его?
– Что?
– Ненавидишь его?
– Почему я должна его ненавидеть?
– Потому что он ведет себя с тобой как свинья. Он всегда свински ведет себя со своими любовницами.
– А с чего ты взяла, что я любовница?
Милдред засмеялась, громко и искренне.
– Калисто – не злой человек, – сказала я.
– Не злой. Просто тяжело травмированный. Но мне нужно узнать, что с рукописью. Где она?
– Зачем она тебе?
– Я чувствую свою ответственность.
– За что?
– За ее создание.
Я не поняла.
– Это о тебе написано?
– Нет, но без меня ничего бы не было. И человек, написавший это, не так уж силен, если вдруг тебе так показалось. Он многое потерял. Много работал, надеялся, страдал и все еще страдает. Он должен получить назад свою рукопись.
Моим первым побуждением было рассказать, что больше нет никакой рукописи, но я подумала, что, умело разыграв свои козыри, я смогу воспользоваться случаем и узнать кое-что о Калисто. И вдруг мне стало легче. Я долго сидела в одиночестве, пронеслось у меня в голове, но теперь, наконец, что-то происходит.
– Почему ты решила, что я что-то расскажу, даже если я что-нибудь знаю?
– Потому что ты обязана, – ответила Милдред с легким нетерпением в голосе.
– Заставь меня.
– Я должна заставить тебя?
– У нас в деревне есть одна поговорка, – сказала я.
– Вот как?
– На мед можно поймать больше мух, чем на уксус.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Милдред.
Я пожала плечами. Она казалась умной, и все равно приходится объяснять очевидные вещи.
– Что ты должна сделать так, чтобы я захотела рассказать.
– Ладно, Эллинор, – Милдред откинулась на спинку дивана. – Я понимаю, что ты хочешь сказать, и уважаю это.
– Хорошо. Итак?
Милдред задумалась. Потом сняла одно из колец, с безымянного пальца.
– Видишь это кольцо? – спросила она. – Оно мое и Калисто. Ты получишь его от меня в качестве доказательства того, что я отдаю тебе Калисто. Он твой. Вот, возьми. Ты заберешь мужчину и все, что к нему прилагается. Расскажи только, где рукопись.
Я взяла кольцо из протянутой ко мне руки. Оно выглядело дорогим и шикарным.
– Достаточно меда, чтобы порадовать твоих мух? – спросила Милдред.
– И что мне с ним делать?
Улыбка исчезла с ее лица.
– Ты когда-нибудь слышала про символическую ценность?
– Символическую ценность?
– Когда вещь означает нечто большее, чем то, чем является в качестве вещи.
– Я не особо хорошо разбираюсь в вещах, которые значат не то, что значат. Мне нужен Калисто, а не какое-то кольцо секонд-хенд.
– О, – простонала Милдред. – Раньше он хотя бы потщательней выбирал себе любовниц. Но ты, ты же просто…
– Что?
– Не знаю. Такая прозаичная.
– Прозаичная?
– Давай посмотрим на это с практической точки зрения, – сказала Милдред и откашлялась. – Ты получишь минимум пятьдесят тысяч, если решишь его продать.
– Пятьдесят тысяч крон? – уточнила я.
– Да. Должно хватить на билет до дома и еще кое-что останется, так сказать.
Я еще раз осмотрела кольцо. С внутренней стороны было написано «Милдред Калисто 2000». Я протянула кольцо Милдред и сказала:
– Окей. Вот. Отдашь мне его, когда закончим.
– Хорошо, – согласилась она, беря кольцо. – Ты рассказываешь, где рукопись, и становишься на пятьдесят тысяч богаче. Неплохая сделка, не так ли?
– Да. Неплохая.
И всё бы ничего, только меня раздражал ее стокгольмский выговор. Такое чувство, что человек думает, что он выступает по телевизору. В стокгольмцах меня раздражает одно их качество – то, что они нас не любят. Думают, что мы деревенщина и расисты. Может, мы действительно деревенщина и расисты, но не настолько деревенщина и расисты, как они сами.
– Кольца мало, – сказала я.
– Ты говоришь, что тебе мало кольца?
– Да. Кольцо, как ни крути, это всего лишь деньги. У меня никогда не было денег и ничего, прожила как-то. Мне нужно еще одно.
– Что же? – спросила Милдред.
– Я хочу, чтобы ты рассказала о Калисто.
– О Калисто?
Это прозвучало так, будто я попросила ее рассказать мне о расписании поездов или о кладбище в городе Эслёв у нас на юге.
– Что тебя интересует?
– Во-первых, я хочу узнать, почему у него имя, как название мороженого.
– Мороженого?
– Да. Почему его так зовут? Такое мороженое продается в киосках, летом.
Милдред выглядела, как человек, который только что свалился с неба. Как будто ее слепые глаза были повернуты внутрь и видели что-то, чего нельзя обнаружить снаружи.
– Ты имеешь в виду «Калиппо»? – произнесла она после паузы. – Ты имеешь в виду это мороженое? Фруктовое такое? «Калиппо». Оно называется «Калиппо».
Я почувствовала, как лицо заливает румянец, но было поздно отступать. Милдред громко захохотала и даже как-то судорожно откинула голову.
– Я сейчас умру, – простонала она. – Калисто находит какую-то девицу, которая думает, что его зовут названием мороженого. И она все это время ходит по дому, смотрит на него и думает, почему же его назвали так же, как мороженое. Иногда просто-таки хочется стать мухой на стене, чтобы наблюдать за происходящим как в прямой трансляции.
Я хотела сказать, что не получится наблюдать за происходящим, если ты слеп, но потом подумала, что так я покажу, насколько я смущена, и это прозвучит еще пафоснее.
– Я думала и о других вещах, – сказала я.
– Подожди, – взмолилась Милдред, протянув ко мне руку. – Подожди немного. Извини.
Я ждала молча. Сидела и смотрела в окно, пока ее смех не стих.
– Калиппо, Калисто, – повторила она себе под нос несколько раз. – Почему его зовут названием мороженого?
Наконец, Милдред провела руками по лицу и тряхнула головой.
– Ну ладно, – сказала она. – Что ты хочешь узнать, Эллинор?
– Кто он. Кто он на самом деле. И как заставить его влюбиться?
– Иногда он бывает быком в постели. И жуткой сволочью вне ее. Сложно выносить такую сволочь продолжительное время. Найди себе другого мужика, мой тебе совет.
– Мне достаточно Калисто.
– Он был влюблен только в одну-единственную женщину, но ее больше нет.
– Что значит нет?
– Это была женщина, которая… – начала Милдред. – А, ладно, все равно.
– Давай сделаем так. Ты расскажешь о женщине, которую он любил, тогда я потом расскажу о рукописи. Всю правду о рукописи. А не только где она сейчас.
Я знала, что ловлю на фальшивую наживку, ведь что я могла сказать, кроме как что рукописи больше не существует? Но идея, видимо, показалась Милдред заманчивой, потому что она открыла сумку, достала сигарету и зажигалку. Прикурив, она глубоко затянулась и выпустила дым в мою сторону.
– Так вот, – начала Милдред. – Вот как это было, Эллинор. Калисто за всю свою жизнь любил только одну женщину, и женщина эта умерла. Поэтому он такой неприкаянный. Как привидение, которое не находит себе покоя. Ищет тут, ищет там. Вероятно, ты его последняя надежда. Он ведь наверняка снял тебя в Интернете. Так он обычно и делает. Но будь осторожна. Калисто – не целый, а сломленные люди разрушительны.
Она помолчала. Огонек сигареты светился в сумерках, и бумага слегка шипела, когда Милдред затягивалась. Снаружи небо затянулось густыми темными облаками. Слепые глаза спокойно смотрели в пространство между нами.
– Я ее знала, – продолжила рассказ Милдред. – Единственная женщина, которую Калисто когда-либо любил, пела в том же хоре, в котором я играла на виолончели. Однажды вечером он встречал меня после репетиции, и тогда-то они и познакомились. Так бывает. Это было до того, как у меня началось глазное заболевание, так что я видела все, что происходило между ними. Ты не представляешь. С первого намека на чувства и до тех пор, пока страсть не запустила в них свои когти и уже не осталось пути назад. И все последовавшие за этим муки. Шестеренки в некоторых механизмах нужно… В общем, все это неимоверно удручало. Он не хотел причинить боль мне. Она не хотела причинить боль своему мужу. И мне она тоже не хотела причинить боль. Ох уж все эти люди, которым не хотят причинить боль, когда плоть хочет взять свое. Если подумать, то все это действительно ужасно гнетет, потому что плоти безразлично, кому причинят боль. Плоти плевать на все. Требуется, если ты не знаешь, огромный самоконтроль, чтобы обуздать подлинную страсть. И не стоит думать, что ты становишься сильнее, если тебе это удалось. Или, возможно, ты и станешь сильнее, но вместе с тем ты окажешься высушен, сух, как лист бумаги. Ты теряешь интимность, а интимность – это кровеносный сосуд, ведущий к источнику жизни. Понимаешь, Эллинор? Некоторые люди могут жить без этого, так же, как некоторые люди могут прожить всю жизнь, занимаясь бумагами в подземных архивах или ставя печати в документах на таможне. А другие зачахнут. Калисто из тех, кто зачахнет. Без интимности, без темных комнат он умрет, как вампир при свете дня. Таков Калисто. И я тоже такая. И таков же Макс Ламас, который написал ту рукопись. И ты, может быть, тоже такова.
Я вдруг почувствовала, что ненавижу сидящую передо мной слепую женщину. Она была слишком идеальна, чтобы ее можно было вынести. Она, конечно, слепа, подумалось мне позднее, но даже собственную слепоту она как будто смогла превратить в какое-то преимущество, доведя ее, так сказать, до максимума. Милдред походила на существо из другого мира с этим ее струящимся из глаз светом, с блестящими волосами. Я не понимаю, как Калисто мог согласиться с ней развестись, подумала я снова. Никто не может захотеть отказаться от человека с таким достоинством. Огромное, ничем не пробиваемое достоинство, такое достоинство, которое никто не может сломить. Ни мужчина, ни время, никакой другой враг.
– Разве ты его не возненавидела? – спросила я. – За ложь и предательство?
– С женщинами надо быть осторожней, но мужская ложь относится к числу самых безобидных в мире вещей. Мужчины врут, чтобы защитить. Они думают, что защищают свое окружение, скрывая от него правду о своей истинной природе. И, учитывая, какова их истинная природа, их нельзя винить. Им часто присуще какое-то смутное понимание себя, которое вступает в контакт с их инстинктом защитника. Нельзя их за это ненавидеть. Ненавидеть мужчину за его ложь – то же самое, что ненавидеть скорпиона за то, что у него есть жало, или рыбу на дне моря за то, что она уродлива. Это совершенно бессмысленно, и единственный, кто рискует умереть от этой ненависти, это сам ненавидящий.