— Вы должны бросить старые привычки, — Фирел смотрел так, будто знал, о чем я думала. Смотрел сквозь призывную яркую оболочку и видел нутро. Будто знал мои повадки. — Отключать коммуникатор недопустимо. Вы слышите меня? Недопустимо.
Мне показалось, или он повысил голос? Неужели хоть что-то его все же пробило?
— Я вам запрещаю, — прозвучало холодно и бесстрастно, будто провели по коже куском льда. Показалось…
Я невольно вскинула голову. Запрещает… О да, по договору имеет полное право, но внутри все заершилось. Даже отец не позволял себе такую категоричность. Я сто раз твердила про себя инструкции, я знала их наизусть, но там слово «запрет» оставалось всего лишь словом. Совсем иначе звучало сейчас.
Он запрещает.
Кажется, я все же не была к этому готова. И в Центре это допускали, но позволили занять должность. Небывалое снисхождение. В голове всплыли вчерашние слова Кейт, но теперь все это казалось заблуждением. Кейт ошиблась. Если бы Фирел захотел меня еще пять лет назад — он бы не вел себя так. Ему на меня плевать, вывернись я хоть наизнанку.
— Вы хотите лишить меня личного пространства?
Я пыталась его разозлить, зацепить хоть чем-то, чтобы сползла эта застывшая маска.
— Вы в моем окружении, Мелисса. У вас не может быть личного пространства.
Как же странно я себя чувствовала… Эти холодные слова отозвались дрожью в теле. Нет, не страхом. Чем-то томительным. Странно и волнительно было осознавать, что другой человек имеет на тебя какие-то права, может позволять и запрещать.
Я кивнула:
— Я поняла вас, Пол.
Он поднялся, направился к маленькому бару в нише, плеснул еще виски:
— Вы хотели что-то сказать мне. Я слушаю.
Он замер с бокалом, смотря через прищур. Если я сейчас струшу, то можно будет просто уходить. Убираться вон. Но я медлила. Мне даже показалось, что Фирел едва заметно усмехнулся. Глупо думать, что он не понял моих намерений. Потому и издевался. Он отошел к окну, опустился в мягкое кресло и взял из стопки на маленьком столике один из старомодных бумажных журналов.
— Если вам нечего сказать, вы можете идти.
Меня бросало в жар, сердце колотилось, как безумное. Что я за женщина, если не могу соблазнить мужчину, которого хочу? Я потянула краешек широкого пояса, и халатик скользнул к ногам.
23
Фирел все же оторвался от журнала и посмотрел на меня. Кажется, уже это было маленькой победой. Я медленно пересекла кабинет, стараясь быть предельно соблазнительной. Походка, мелкие незначительные жесты — конечно, нас учили этому. Взгляды, повороты. Будто перед камерой. Я десятки раз дефилировала подобным манером в учебных инсталляциях, но сейчас ощущения были совсем другие. Меня бросало в жар, как в приступе болезни, и одновременно я просто умирала от страха. Такой модели не было, наверное, она даже не допускалась. Всегда предполагалось, что партнер всецело заинтересован. Я же навязывалась, почти как девочки из Муравейника, которые приставали к мужчинам прямо на улицах. Хватали за руки, если удавалось, даже за яйца через штаны, чтобы наверняка. Вешались на шею. О… я видела. Эти улыбки, эти взгляды. Это самое дно. Кому-то везло — они получали клиента и деньги. А кто-то получал по роже, возвращаясь с выбитым зубом, а то и вовсе со сломанными ребрами. Не думаю, что Фирел способен меня так же избить, но легче от этого не становилось.
Он просто смотрел, не меняя выражения лица. Я буквально ощущала, как невозмутимый взгляд обдавал холодом, поднимаясь от щиколоток, скользя по ногам, затянутым в красные чулки. Он будто издевался, ждал, на что я еще решусь. Так же, как в ресторане. Но если бы знать, что я вчера сделала не так? Что не так? Что заставило его резко развернуться и уйти? У меня лишь одна попытка обезвредить эту бомбу, но я понятия не имела, какой провод перерезать. Даже не так: я пыталась сделать это вслепую.
Фирел чуть склонил голову:
— Ты не обязана это делать, если не хочешь.
Не знаю, что выражало в этот момент мое лицо. Наверное, ужас. Может, растерянность. Я не понимала его. И молчала, не в силах выдавить ни звука.
— Я ни на чем не настаиваю. Можешь не беспокоиться об этом.
Он склонился к журналу. Отец тоже любил такие. Пылесборники. Они хранились в доме целыми стопками. Я не видела в них смысла — лишь отрывала листы, чтобы завернуть мусор. Тайком, разумеется, из какой-то детской злобы. Чтобы напакостить. Будто эти несчастные журналы нанесли мне какую-то личную обиду. В журналах Фирела я бы тоже с удовольствием выдрала листы. Изорвала в клочья прямо сейчас, лишь бы он посмотрел на меня.
Я старалась, чтобы голос не дрожал:
— А если я хочу, Пол?
Он, наконец, поднял голову:
— В департаменте об этом никто не узнает. Тебе не о чем переживать. Когда придет время, я напишу прекрасные рекомендации, если тебя это заботит. Ты можешь идти.
Хотелось разрыдаться. Я часто дышала, чтобы слезы не покатились по щекам. Нет, я оказалась слишком самонадеянной. Он не хотел меня. Будто завел модную комнатную собачку, а теперь не знал, что с ней делать. Но зачем? Он, конечно же, не догадывался, что я должна периодически посещать врача, и моя затянувшаяся девственность вызовет слишком много вопросов. И плевать на его рекомендации. Впрочем, он не обязан об этом думать. Он отписал в департаменте развлечение — и развлекался, как мог. Может, ему нравилось мучить меня? Смотреть на мои тщетные попытки соблазнить и наслаждаться провалами? Судя по всему, отказываться от меня он все же не намеревался, раз говорил о рекомендациях.
Две непрошенные догадки заставили меня помрачнеть, и я едва не махнула рукой, отгоняя их. Одна отвратительнее другой… Либо он любит мужчин, либо вообще не состоятелен. И выписал меня, как прикрытие. Глядя на Фирела, не хотелось верить ни в одно, ни в другое. Это было бы слишком.
Я подошла, опустилась на колени у него в ногах, на толстый серый ковер. Двумя пальцами подцепила журнал и вытянула из рук. Он не делал ничего, просто наблюдал. Я медленно провела ладонью по его бедру, обтянутому плотной костюмной тканью. Когда моя рука скользнула выше, он ухватил за запястье:
— Не нужно, — покачал головой. — Уходи, Мелисса.
Но я успела почувствовать, как под моими пальцами едва заметно дрогнуло. Вторая догадка оказалась не верной. Первая, судя по всему, тоже, потому что он реагировал на мои прикосновения, как бы ни скрывал.
Я открыто посмотрела в его жесткое лицо:
— Почему ты гонишь меня? Я тебе не нравлюсь?
Он поджал губы:
— Мелисса, не стоит.
— Не нравлюсь? — теперь я точно не намеревалась отступать. Пусть говорит, как есть. Я должна хотя бы знать.
— Ты очень красива.
— Тогда почему?
Он молчал.
— Зачем ты выписал меня?
— Так было нужно.
— Кому?
— Разве это имеет значение?
Я горько усмехнулась:
— Для меня да. Не мучай меня, Пол. Пусть все будет так, как положено. Прошу тебя.
В каком-то безумном порыве я оседлала его колени и обхватила ладонями лицо, склонилась к губам. Он отвернулся:
— Я не железный.
— Я уже в это не верю. Ты каменный. Холодный. Ты жестокий, — хотелось на каждое слово залепить пощечину. Все это было унизительно.
Я убрала руки и отвела взгляд. Чувствовала себя последней шлюхой. Самой грязной, самой мерзкой.
— Я хотел оставить тебе шанс сказать: «Нет». Мне не нужны договорные формальности. Но ты все форсируешь.
Я покачала головой, выдохнула ему в губы:
— Мне не нужен этот шанс. Я не хочу говорить: «Нет».
24
Я почувствовала на спине горячие ладони. Рука Фирела поползла вниз, обжигая через красное кружево:
— Ты не знаешь меня.
Я коснулась губами губ:
— Ты не даешь мне шанса узнать.
В мгновение ока я оказалась на мягком ковре. Фирел нависал надо мной, поглаживая бедро:
— У меня дрянной характер, Мелисса. И я… ревнив. Очень ревнив.
Я потянулась к его губам, но он не подался навстречу.
— Если я считаю женщину своей, то уже не отпускаю, — голос осип, будто пробирал насквозь. — Никогда. Ты понимаешь меня?
Я кивнула, но эти слова были, как шум, потому что от его близости колотилось сердце. Я вдыхала морозный запах его одеколона и просто сходила с ума. Все, чего я так боялась еще неделю назад, отошло на второй план, растворилось. Это всего лишь этап, который нужно пройти. Страх не имел значения. Я слушала голос Фирела, в котором, наконец, сквозило что-то живое, но едва ли в полной мере понимала суть.
Он усмехнулся, покачал головой, касаясь кончиками пальцев моей шеи:
— Ты не понимаешь.
От этих касаний все замирало. В Центре нам давали слепки эмоций, чтобы близость не оказывалась неприятной неожиданностью, но сейчас они представлялись грубыми подделками. Не передавали и половины того, что я чувствовала. Сенситивность — единственное, в чем у меня были лучшие показатели.
Я вновь потянулась к губам Пола, но он склонился к уху, обдавая горячим дыханием:
— Ты уже не вернешься в департамент и не будешь ни с кем другим. — Он слегка прикусил мочку, коснулся языком, заставляя меня вздрогнуть, как от удара током: — Ты слышишь меня?
— Даже если стану не нужна тебе?
Он кивнул:
— Я не отдаю свое.
Он решил напугать меня тем, что я не пойду по рукам? Я зарылась пальцами в его жесткие волосы — мне было почти плевать, что он говорил. Я жаждала его губ, его касаний.
— Тебе есть что сказать?
Я замерла:
— Я никогда не была с мужчиной.
— Это я знаю.
Я достала из корсажа горошину медила:
— Я могу выпить таблетку. Чтобы…
Он забрал ее из моих пальцев и брезгливо отшвырнул. Я услышала лишь сухой звук, будто упала пуговица.
— Мне не нужна подмена. Я способен сдержаться, когда это нужно.
Он склонился к моим губам и, наконец, поцеловал. Нежно, но вместе с тем напористо. Я с готовностью разомкнула их, впуская горячий язык, жадно отвечала, чувствуя, как тело будто запело, наполнилось томительным жаром. Между ног тянуло до рези, и я понимала, что кружево попросту мокрое. Дыхание Пола учащалось, глаза помутнели. Я потянулась к пуговицам его рубашки, но он перехватил мои запястья и с силой впечатал в ковер за головой — не хотел отдавать инициативу. А может, считал, что я слишком торопилась. Когда поцелуи скользнули на шею, оставляя огненную дорожку, я не сдержала стона и выгнулась, облизала губы. Мне будто не хватало воздуха. Я извивалась, стараясь освободиться, чтобы обнять, прижать к себе, но хватка была железной.