Я знала двоих: холодного, формального до хруста советника дипломатического ведомства и жадного любовника, который изматывал меня в постели.
Но я не могла сказать, что он за человек.
36
Я вернулась домой, когда на Каварин стали опускаться сиреневые сумерки. Отпустила охрану у дверей и только тогда почувствовала себя свободно. Нет, я не могла к ним привыкнуть. Создавалось ощущение, будто я целый день выполняла тяжелую физическую работу. Устала так, что чувствовала себя тряпкой. Словно несколько часов таскала на плечах неподъемные свинцовые взгляды Айзекса и Смита. Как каторжник цепь с грузом.
Я была рада видеть Кейт. И Лео. Но осадок сегодняшнего разговора свербил внутри. Новость из департамента не шла из головы. Я крутила ее на разные лады, пытаясь осмыслить со всех сторон, но результата это не приносило. Догадка была только одна — Фирел. Но зачем?
Я ничего не знала о нем.
Эта случайное непрошенное открытие поразило меня. Как компаньонка я не должна была задаваться подобным вопросом, но между нами с самого начала все было не так. Если бы мы начали с обсуждения договора, как и полагалось, все было бы иначе. Я бы следовала инструкциям, шаг за шагом проходя стандартные этапы сближения. Так, как учили. Старательно и честно. И все было бы просто. Так, как должно быть.
Но мне поставили подножку на самом старте, и я просто неслась кубарем с горы, угрожая сломать себе шею. Я растерялась и теперь вела себя, как обычная влюбленная девчонка. Хотела что-то знать о нем, что-то понимать. Хотела сближения, которое бывает в нормальных парах. Хотя, откуда мне знать, что там бывает! Но я чувствовала это инстинктами. Хотела пробраться в него, оплести, как комнатное растение оплетает корнями свой горшок. Думаю, это женская природа, которую не вытравить. Желание одомашнить, готовить ужин, поправлять галстук, целовать, провожая на работу. Представлять, какими могут быть наши дети. Хотелось просто сидеть рядом, положив голову ему на плечо, наблюдать, как он читает свои устаревшие бумажные журналы.
И чувствовать себя счастливой. Мне кажется, я была бы счастлива.
Я не говорила этого даже Кейт, и только теперь начала понимать, как это мучило. Я вновь и вновь задавала себе вопрос: какой он? Но могла ответить лишь тем, что на виду. Консервативный, сдержанный. Порой деспотичный в мелочах. Сейчас мне казалось, что истинное его лицо мне удалось мельком увидеть тогда, перед выходом на прием Торговой Палаты. Когда я узнала, что там будет аль-Зарах. Но это были лишь догадки.
Но еще сильнее мучил другой вопрос. Вопрос, который я не должна позволять себе задавать даже мысленно. Он запретен для меня, потому что на него есть четкий, обусловленный должностными обязанностями ответ.
Кто я для него?
Все усугублялось тем, что я жила в его доме. Теперь мне казалось, что инструкции департамента были не так уж бессмысленны. Обязательство дважды в неделю ночевать в служебной квартире не давало забыться. Каждый должен знать свое место. Так проще. Определенность всегда лучше. Она исключает вопрос: кто я?
Я нервно покачала головой, не желая перебирать ответы. Очень хотелось махнуть рукой, пустить все на самотек. Но я понимала, что эта ядовитая мысль, возникнув, теперь будет преследовать меня неотступно. Колоть, как заноза. Я хотела большего. Жизнь — это не только секс, не только формальности. Думаю, сейчас бы я ответила, что жизнь — это вовсе не это.
Несмотря на поздний час, я была полна решимости дождаться Пола. Хотела выпросить свой кулон. Если получится, если он будет расположен говорить и слушать. Я даже оделась как можно скромнее: шелковая пижама шоколадного оттенка и такой же шелковый халат. Убрала волосы в низкий хвост, смыла макияж. Я хотела просто побыть рядом, просто поговорить. Смотрела в окно, глядя на башню Центрального банка. Обернулась, когда услышала тяжелые шаги на лестнице.
Пол казался уставшим. Вымотанным. Он поднялся и остановился у перил:
— Ты еще не спишь…
Я улыбнулась:
— Хотела дождаться тебя.
Он покачал головой:
— Не сегодня. Я чертовски устал.
Я подошла, помогла снять пиджак:
— Я просто хотела услышать, что ты устал. Вот и все.
Он лишь хмыкнул:
— Как погуляли?
Стало неприятно, будто обдало холодом. Конечно, он все знает, но зачем это подчеркивать, если я сама это не озвучивала?
— Спасибо, замечательно. Я была рада увидеть Кейт.
Пол опустился на полосатый диван прямо здесь, в общей комнате:
— Плесни мне виски, дорогая.
— Конечно.
Я кивнула и поспешила к выдвижному бару. Налила ровно столько, сколько нужно, бросила пару кубиков льда. В консервативности есть своя утилитарность. Все привычно, одинаково, отлажено. Никаких сюрпризов. Какая бутылка, какой стакан, сколько лить, сколько льда добавлять. Не ошибешься. Я подала бокал и опустилась рядом на диван. Я уже знала все эти движения. Как заходит рука, как смыкаются пальцы, как шевелятся губы. Знала, что с начала он всегда делает два глотка через промежуток в пару секунд, и лишь потом опускает бокал. Вдруг стало интересно, что будет, если я налью больше, чем нужно? Или меньше? Или переложу льда?
— Ты доверяешь ей?
Я не сразу поняла вопрос:
— Что?
— Ты доверяешь этой Кейт?
Это прозвучало так внезапно, что я растерялась, не в силах подобрать слова.
37
Я, наконец, улыбнулась и покачала головой, недоумевая:
— Доверяю ли я Кейт?! Конечно! Что за вопрос?
Фирел хлебнул виски, глядя в окно, на ту же башню Центрального банка, опустил бокал:
— Кажется, она живет вдвоем с сыном?
— Да. Чудесный мальчишка.
Пол оторвался от окна, пристально посмотрел мне в лицо. Под этим серым взглядом стало неловко. Я не понимала, как он это делает. Не понимала, как одни и те же глаза могут быть настолько разными. Порой в них будто плясали молнии, электрические разряды, а порой они казались перемороженными и безжизненными, как вековечные льды, в которых погибло все живое.
— Давно она работает на департамент?
Я сцепила пальцы, не в силах скрыть волнение. Если он станет придираться к Кейт — я этого не вынесу. Это слишком.
— Почему тебя так заинтересовала Кейт?
— Я должен знать, с кем ты общаешься.
— Пол… — я даже повысила голос, но тут же осеклась. Я не должна, что бы он не говорил. — Ты хочешь совсем лишить меня личного пространства? Я и так, как на привязи. У меня одна-единственная подруга.
— Я делаю не больше, чем необходимо.
Я тронула его за плечо и уткнулась подбородком, с наслаждением втягивая знакомый запах морозного дерева:
— Пол, порой человек — всего лишь человек. Без темного прошлого и второго дна. Я не могу существовать в вакууме. Оставь мне Кейт, умоляю.
Было бы наивно надеяться, что мои слова растрогали.
— Насколько мисс Мотингейл зависима от департамента?
Я отстранилась, опустила голову:
— Ты ведь наверняка уже сам знаешь все ответы. Работа в департаменте — ее единственный доход. Она в одиночку поднимает ребенка. Разве это так важно? Она хороший друг.
Фирел допил виски единым глотком, какое-то время сосредоточенно молчал:
— Хороший друг — тот, кто способен помочь, когда нужна помощь. Остальное — лишь название. Пустой треп за выпивкой — это не дружба. Прогулки в парке — тоже не дружба. — Он протянул мне пустой бокал: — Плесни еще.
Я промолчала. Прошла к бару, украдкой посматривая на него. Что его разозлило? То, что я назвала Кейт подругой? Я положила лед, подала бокал. Забралась на диван с ногами и снова уткнулась в его плечо:
— Она поможет, Пол. Уверяю тебя. Если понадобится — она всегда поможет.
— Как можно ручаться за другого человека? Когда даже за себя поручиться не в состоянии.
Он криво улыбнулся, но улыбка была похожа на злобный оскал. Мне оставалось лишь гадать, на кого он так злился. Не на меня, не на Кейт. Создавалось впечатление, что он говорил сам с собой об одному ему понятных вещах.
Я провела кончиками пальцев по его шершавой к ночи щеке:
— У тебя есть друзья, Пол?
Казалось, я преступаю черту, вторгаюсь в его личное пространство. Я была готова к тому, что он отшвырнет меня за невидимые границы. Но он неожиданно подался навстречу моим пальцам, как пес, который тянется за лаской:
— Моя должность не дает таких поблажек. Друзья — это роскошь.
— Но ведь ты не всегда был советником дипломатического ведомства.
Он снова приложился к бокалу:
— Не всегда. Но это совсем не значит, что я мог быть кому-то хорошим другом. Это свойство души. И далеко не каждая душа на это способна. Моя оказалась слишком мелкой.
Я обхватила его руку, прижалась:
— Почему мне кажется, что ты несправедлив к себе?
— Потому что ты меня не знаешь.
Показалось, я услышала в голосе сожаление. Или почудилось, потому что я очень хотела услышать сожаление. Хотелось ответить, что он не позволяет мне узнать себя, но я решила, что сейчас это слишком. Он едва ли стерпит.
Мне было хорошо просто от того, что я сидела рядом, прижавшись. Слышала, как ровно колотится его сердце. Блуждающие лампы разливали над нами мягкий свет, за панорамным окном пестрел огнями ночной Каварин.
Все было почти по-настоящему, если вообразить.
Если вообразить.
Мне мучительно хотелось задать ему один вопрос, на который, я точно знала, не получу ответа. Или правдивого ответа.
Почему он один?
Даже если у него самый отвратительный на свете характер, к такому статусному мужчине просто обязана была прилепиться гибкая беспринципная женщина. Но если ему позволили выписать компаньонку, значит такой не нашлось. Или он вправду невыносим? Надеюсь, спрошу как-нибудь потом, когда мы станем хоть немного ближе. Если станем. Сегодня программа максимум — вернуть отцовский кулон.
Момент показался мне подходящим. Я прижалась, поглаживая его шею: