48
Масабих-раиса склонилась надо мной и без стеснения хлестала по щекам жирной ладонью с ярко-красными лакированными ногтями. Не слишком торопилась опустить руку, увидев, что я открыла глаза. Когда я отвернулась, чтобы прекратить экзекуцию, она повернула мою голову и долго вглядывалась в лицо, нависая необъятной тучей.
— Что с тобой, ятараф? Ты больна?
Я поспешно покачала головой:
— Нет.
Она явно не поверила мне:
— Я позову врача. Господин не простит мне, если с тобой что-то случится.
Не хватало еще варварских врачей. Что в их арсенале? Примочки из ослиной мочи и кровопускания? Я снова замотала головой:
— Я здорова. Просто устала с дороги. Тяжело перенесла перелет. Мне бы холодной воды.
Масабих-раиса капризно скривила толстые губы, будто вот-вот заплачет, обратилась к служанке:
— Шафия, беги за Иршад-саедом. Да пусть поторопится.
Спорить было бесполезно. Только сейчас я поняла, что с меня стащили отвратительную чадру, но удушающая вонь пряностей не ослабевала. Ею был отравлен сам воздух. Я лежала на подушках в блузе без рукавов и серых костюмных штанах. Толстуха с отвращением смотрела на мои голые руки, на обтянутые тканью ноги.
Она заметила, что я проследила ее взгляд:
— Какой срам. Куда только смотрит Всевышний, позволяя женщинам расхаживать в таком виде. Мамну.
Кажется, она едва не сплюнула. Безумно хотелось сказать, все, что я думаю о нравах Тахила и о самой Масабих, но это было бы глупо. Я приподнялась на диване и поджала ноги:
— За пределами вашей страны другие порядки, Масабих-раиса. Не торопитесь осуждать то, чего не понимаете.
Толстуха лишь надулась, черные глаза засверкали:
— Ты права, ятараф, но это еще не значит, что они верны.
— А кто сказал, что верны ваши?
Слова вылетели прежде, чем я успела их обдумать. Неосторожно и глупо. Хотелось зажать рот ладонью, но было поздно.
Толстуха подалась вперед:
— Так сказал Всевышний, от которого исходит все истинное.
Я промолчала и опустила голову в знак смирения перед Всевышним. Масабих — фанатичка, это очевидно. Пожалуй, как и все здесь, включая их господина, несмотря на всю его образованность. Вести дискуссию о религии с фанатиком — заведомая глупость. Чтобы расположить к себе эту жирную бабищу, нужно ей потакать. Разделять ее взгляды, показательно слушаться во всем и почитать ее бога. Хватит ли у меня терпения? Увы, едва ли. Но для начала нужно узнать, есть ли в терпении хоть какой-то смысл.
Я только сейчас заметила, что Масабих избавилась от своей чадры, но принципиально не изменилось почти ничего — жирные телеса, укутанные яркой тканью. На брюхе поблескивал массивный серебряный пояс с огромными, как блюдца, бляхами. Зато я увидела, что у нее есть волосы, которым могла бы позавидовать любая красавица. Иссиня-черные, блестящие, как водная гладь, и неимоверно густые, разделенные прямым пробором толщиной в шелковую нитку. Тугая коса не тоньше моей руки, перевитая красной лентой, огибала голову наподобие венца. Так Масабих казалась заметно моложе и величественнее. Впрочем, какая разница. Что-то мне подсказывало, что эта женщина окажется моим самым лютым тюремщиком.
Толстуха нервно расхаживала перед моим диваном, переваливаясь, звеня браслетами. Когда открылась дверь и вошла Шафия вместе с маленьким щуплым мужчиной в тюрбане, она всплеснула руками:
— Почему так долго, Иршат-саед?
Тот лишь подобострастно раскланялся, казавшись на фоне Масабих-раисы ничтожно маленьким и худым. Та приняла это, как должное, и повела врача ко мне:
— Новая девушка упала в обморок.
Он поставил на тахту свой чемоданчик, вполне современный на вид, и деловито склонился надо мной. А я буквально застыла: это его я видела тогда в Юнион-холле в свите аль-Зараха. Невзрачный доктор Иршат-саед ничем не напоминал тахильца. Ни белой кожей, ни светлой с проседью бородой, ни спокойными зелеными глазами. Если бы ни кафтан и чалма…
Он повернулся к толстухе:
— Прошу оставить нас наедине, Масабих-раиса. Мне нужно осмотреть девушку.
Та пару мгновений колебалась, но все же кивнула. Иршат-саед какое-то время сосредоточенно копался в своем чемодане, наконец, извлек вакуумную пробирку с микроиглой. Мне не нужно было ничего объяснять — я просто развернула руку нужной стороной и терпеливо ждала, когда пробирка наполнится. Кровопускание получилось весьма современным. Он забрал пробирку, тут же развернул мини-лабораторию и поместил материал в окно анализатора. В чемоданчике размеренно запикало.
Наконец, Иршат-саед посмотрел на меня:
— Как вы попали сюда?
Я не знала, что ему ответить. Задумалась так, что даже не сразу поняла, что услышала родную речь без какого-либо акцента. Я подняла глаза:
— Вы не узнаете меня, Иршат-саед? — я с надеждой всматривалась в его лицо. — Я была…
Он поспешно покачал головой, даже не желал слушать:
— Не по своей воле, ведь так?
Вранье едва ли имело смысл. Полагаю, здесь никого не удивить подобным откровением.
— Так.
— Мой вам совет: не делайте глупостей, мисс.
Чемоданчик протяжно запищал, и Иршат закончил процесс анализа. Уткнулся в свой наручный коммуникатор, на который, видимо, пришли результаты.
Я подалась вперед:
— Что вы имеете в виду под глупостями?
— Упорствовать или пытаться бежать.
— Я…
— … я не могу вам помочь, мисс. Даже если бы очень захотел. Но могу предостеречь. Не пытайтесь с ним играть. Тахил — все равно, что другая планета.
Меня интересовало другое:
— Отсюда сбегали?
Иршат-саед покачал головой:
— Это самоубийство, мисс. Кругом лишь пустыня. До столицы больше восьмисот миль по пескам.
— На эркаре это лишь несколько часов.
Иршат-саед усмехнулся в стриженые усы:
— Вы умеете управлять эркаром? — прозвучало пренебрежительно, будто он, как вирусом, заразился от местных снисходительным отношением к женщине.
Теперь усмехнулась я:
— Умею, Иршат-саед. Не хуже многих мужчин.
Он шумно выдохнул, покачал головой, будто удивлялся моей глупости:
— Это страна верблюдов и варшанов, мисс. Эркары лишь в распоряжении господина и его спадов. Это не Альянс. — Он снова покачал головой и посерьезнел: — Это… слишком не Альянс.
Он снова уткнулся в коммуникатор, прокручивая ленту с данными:
— В вашей крови чудовищная доза морфинолена. Отсюда обморок, тошнота. Я сделаю укол, чтобы облегчить состояние, но тошнота, думаю, продлится до завтрашнего дня. И еще, мисс… — он внимательно посмотрел на меня, будто извинялся. — Я должен был сделать это молча, но хочу, чтобы вы знали. Я вынужден нейтрализовать действие вашего контроцептива.
Я едва не подскочила:
— Не делайте этого, Иршат-саед, умоляю.
Он покачал головой:
— Простите, мисс. В гареме не может быть нежелательной беременности. Любое предохранение запрещено. На этот счет я имею особые указания.
— Об этом никто не узнает. Прошу.
— Если не я, мисс, это сделает другой врач. А я еще и пострадаю. Я могу лишь дать вам маленькую отсрочку. Хотя бы сможете прийти в себя. Если повезет — можно протянуть до самой недели сарим.
— Недели сарим?
Иршат-саед не ответил, лишь махнул рукой:
— Сделайте вид, что застегиваете одежду. Я должен впустить Масабих-раису. Иначе она войдет сама. В ближайшие два месяца у вас вероятен сбой цикла из-за нейтрализации препарата. Это в пределах нормы и зачатию не препятствует.
Я тронула ледяными пальцами автоматическую молнию на боку и долго возилась, нарочито неуклюже застегивая. Последняя новость уничтожила остатки самообладания, пальцы тряслись.
Иршат-саед открыл двери и долго о чем-то перешептывался с Масабих. Та лишь встревожено кивала и время от времени бросала на меня острые взгляды. Наконец, врач вернулся к своему чемоданчику, достал тонкий шприц и что-то вколол мне в предплечье, будто вогнал под кожу жидкое стекло. Я лишь шипела, сцепив зубы. Мне он больше не сказал ни слова, лишь повернулся к толстухе:
— Полный покой без всяких исключений в течение трех дней. Сон и хорошая еда. Девушке будет тяжело адаптироваться к нашему климату. Это всегда недомогание.
— Трех дней? Но через три дня начнется неделя сарим, — Масабих выкатила глаза. — А если господин…
— … тогда я не могу больше ни за что отвечать, уважаемая Масабих-раиса, — Иршат-саед раскланялся и вышел.
Предостережение подействовало на Масабих, но станет ли с ним считаться аль-Зарах? И что такое три дня…
Теперь со мной обращались, как со смертельно больной. Комната наполнилась девушками в пестрых нарядах. Под пристальным вниманием Масабих-раисы меня раздели, обтерли чем-то напоминающим уксус, облачили в сорочку и легкое узорное долгополое платье из тонкой солнечно-желтой ткани. Невесомой, как хороший муслин.
Масабих нахмурилась, увидев у меня на шее кулон:
— Что это, ятараф? Символ твоего бога?
Я поспешно покачала головой и прикрыла кулон ладонью:
— Нет, Масабих-раиса. Просто украшение. Память об отце.
Во взгляде толстухи читалось неодобрение, но она, к счастью, не стала настаивать. Вероятно, боялась добавить мне переживаний, которые отразятся на здоровье.
За плотными занавесками в нише, напоминающей альков, в который вели несколько широких каменных ступеней, стояла высокая кровать. Меня обложили подушками, укрыли ноги одеялом.
Эта забота была невыносима, отвратительна. Хотелось закричать, расшвырять все вокруг. Я хотела только одного — чтобы все ушли, оставили меня одну, но когда девушки вышли, Шафия осталась и, судя по всему, собиралась располагаться на тахте в углу комнаты, чтобы находиться при мне неотлучно.
Масабих встала у кровати и внимательно всматривалась в мое лицо. С такой неподдельной сосредоточенностью, что я буквально чувствовала этот скребущий взгляд.
— Что ты любишь есть, ятараф? Только скажи, и на кухне приготовят все, что пожелаешь.
Знала бы эта дура, что здесь любой кусок встанет мне поперек горла. Но я должна быть любезной. И сдохнуть с голоду я вовсе не намеревалась. Я сглотнула ком в горле и посмотрела в ее лицо: