Наверное, мне должно было бы быть очень страшно, но я лишь усмехнулась с коротким выдохом. Аль-Зарах так категорично рассуждал о неподвластных ему вещах, которые я якобы должна, что это было почти смешно. Да, он волен заставить физически, по праву силы, но разве волен он распоряжаться моими чувствами? И с каких пор его так волнует моя добрая воля. Кажется, в Альянсе вера его совершенно не останавливала.
Я смело посмотрела в его лицо:
— Тогда, в Альянсе… Почему тогда вас не заботила моя вера? И моя добрая воля?
Аль-Зарах коснулся кончиками пальцев моих ключиц, легко, будто пером. В этом незначительном касании было столько желания, столько тайного смысла, словно он облапал меня с ног до головы самым бесцеремонным образом.
— Тогда ты была лишь одной из шлюх Альянса, — его пальцы так же легко касались моей руки, бедра под тонкой тканью. — А сейчас ты принадлежишь моему гарему, Амани. Ты моя наложница, допущенная в мои покои. На благословленной Всевышним земле.
Я покачала головой:
— Насильно. Меня привезли сюда обманом. Насильно заперли в гареме.
— Тебя обменяли на мое расположение. На расположение Тахила. Отдали не раздумывая. Восхваляя твои достоинства. — Он сверкнул белыми зубами: — Где твоя хваленая свобода, о которой ты так любила рассуждать, Амани? Ты все еще мнишь себя свободной? Тебя продали, как верблюдицу. В Тахиле торгуют людьми открыто, ничего не скрывая. Твой же цивилизованный Альянс торгует «из-под полы», кажется, так у вас говорят. Но торгует. Отрицает, но торгует. Осуждает, но торгует. Думаешь, ты одна? Женщин отдают весьма охотно. Мало того — предлагают сами. — Он погладил мою щеку: — Должен признать, что в Альянсе очень красивые женщины. Но ты, Амани, самая красивая их всех, что я видел. Поэтому ты моя.
Я покачала головой и сама удивилась собственной наглости. Кажется, я лишилась рассудка.
— Я ваша пленница, А… — я осеклась. — Но я не ваша женщина.
— К чему это глупое упорство, Амани? Хранишь верность советнику Фирелу, который первым согласился продать тебя?
Аль-Зарах лгал. Бессовестно, нагло. Ни на миг, ни на мгновение я не поверю, что Пол причастен к этому. Только не Пол. Я покачала головой:
— Не верю. Никогда не поверю. Это департамент. Центр. Миссис Клаверти.
— Это лишь твои глупые иллюзии, Амани. Не испытывай моего терпения. Иначе дворец Хазин покажется тебе земным раем в сравнении с тем, что я могу тебе уготовить.
— Ваш бог поразит меня молнией?
— Всевышний отвернется от тебя. Как и я. И тогда… мне уже будет совершенно все равно, останешься ли ты так же прекрасна. И как долго продлится твоя жизнь. Завтра начинается неделя сарим — сам Всевышний подталкивает тебя. И пока еще оберегает. Неделя сарим — лучшее время для обращения в веру. Лучшее время для смирения. Но неделя сарим закончится, Амани, и тебе придется делать выбор. Разделить со мной ложе или пожинать плоды своего глупого упрямства. Я снисходителен к тебе, как к иностранке, не понимающей тонкостей нашего менталитета. Но мое снисхождение не продлится вечно.
Хотелось сказать, что неделя ничего не изменит, но это было бы совсем глупо и безрассудно. Надежды аль-Зараха — мое время. Его упоминание о Фиреле лишь укрепило мою веру в то, что Пол не причастен. Я клялась ему. Сейчас все слова значили гораздо больше. Сейчас слова стали не просто словами.
Я лишь покорно опустила голову и потупила взгляд — пусть хотя бы считает, что я колеблюсь. Аль-Зарах подцепил пальцем мой подбородок и заглянул в лицо:
— Не надейся на чудо, Амани. Не подкупай меня ложным смятением. Тебя спасет только покорность. Неделя — краткий срок. Но за неделей бесконечность, которая окрасится в тот цвет, в который ты пожелаешь.
52
Меня всю ночь преследовал тихий обволакивающий голос. Я задыхалась, металась на влажных простынях между воспаленным сном и призрачной явью. Будто накануне выпила кофе. Но когда открыла глаза, солнце уже бросало на мозаичные плитки пола ажурную тень решетки.
Я приподнялась на подушках, коснулась ладонью влажного лба и вновь легла. Затылок ломило.
— Со священной бидайей, муфади. Да пошлет Всевышний нам свое благословение.
Я повернулась на голос и порывисто села, с удивлением увидев Бахат.
— Что такое бидайя?
— Благословенный понедельник недели сарим, нимат альжана.
Бахат подошла к накрытой цветным шелком клетке с птицей и сдернула покрывало. Канарейка встрепенулась, запрыгала с палки на палку и тоненько запела, радуясь солнцу.
Теперь я ясно увидела, что лицо Бахат обожжено. Правая щека бугрилась отвратительными бледно розовыми рубцами. Я невольно отвернулась, содрогнувшись. Какое-то время молчала. Наконец, подняла голову и вновь взглянула в изуродованное лицо:
— А где Шафия?
— Теперь я буду прислуживать тебе, муфади. Меня зовут Бахат.
Я кивнула:
— Да, я знаю.
Я умылась в маленькой ванной, благо, эти варвары знали, что такое водопровод. Бахат подала мне платье, помогла одеться. А я все время смотрела на ее руки и каждый раз замирала, видя увечье. Хотелось спросить прямо, но я не решалась. Так я ее только спугну.
Бахат вышла распорядиться о завтраке, и я ненадолго осталась в одиночестве. Смотрела через оконную решетку, и в которой раз видела одно и то же: лазурь чистейшего неба и клочок мощеного плиткой внутреннего двора. Канарейка и то видела больше за пределами своей тюрьмы.
Я не хотела завтракать. В горле стоял ком. Я была сыта духотой и невыносимыми пряными запахами, но завтрак сейчас был лучшим способом приблизиться к Бахат. Я села на тахту рядом с накрытым низким столиком и ждала, когда та нальет кофе в маленькую расписную чашку. Бахат отставила кофейник с тонким длинным носиком и встала поодаль, в нескольких шагах.
Я подняла голову:
— Будешь стоять и смотреть, как я ем?
Бахат не распознала слету ловушку в моих словах — я говорила вовсе не на тахве.
— Так положено, муфади.
Она ответила, но только теперь поняла, что попалась. И побледнела еще больше.
Я с трудом сдержала улыбку:
— Ведь ты из Альянса?
Она замялась, опустила голову, но тут же вздернула остренький подбородок:
— Не имеет значения, откуда я, муфади. Гораздо важнее — где я. На благословенной Всевышним земле.
— Значит, ты счастлива здесь?
— Я всем довольна.
Я пожала плечами, отхлебнула кофе и отставила чашку. Кофе в этой духоте — выше моих сил. Единственное, что я хотела — газировки со льдом. Не смотря ни на что. Даже жестокий урок не изменил моих вкусов.
— Меня зовут Мелисса. А тебя?
— Бахат, муфади.
— Так тебя назвали здесь. Но до этого ты носила другое имя.
— Другое имя принадлежит другому человеку. И я не хочу это вспоминать. Я жила в темноте.
— А сейчас?
— А сейчас я под защитой Всевышнего.
Я не могла понять, что это. Маска для того, чтобы выжить, или здесь ей впрямь так промыли мозги?
— Как ты оказалась здесь, Бахат?
— Всевышний указал путь. Но я была глупа, и не сразу сумела это понять.
Я открыто посмотрела в ее лицо:
— Ты, правда, веришь в то, что говоришь?
— Разве можно не верить в истину, муфади? Все приходит со временем. И ты тоже однажды поймешь, как глупа была прежде. И обретешь спокойствие, нимат альжана.
Вот теперь я поняла… Толстая Масабих подсунула мне проповедника. Неужели, впрямь надеется, что мои воззрения сможет изменить фанатик-ренегат? Как вообще во все это можно всерьез верить?
— Для чего Масабих-раиса прислала тебя сюда?
— Уважаемая Масабих-раиса считает, что я, как бывшая соотечественница, смогу лучше объяснить тебе наши порядки. Что ты охотнее прислушаешься ко мне.
Но я, все же, не верила Бахат. Казалось, она тараторит, как школьник, зазубривший урок. Будто в ее словах было мало понимания, мало искренности. Да ее там вовсе не было. Я видела закаменевшее лицо, стеклянные глаза. Лишь губы шевелились, как у синтетической куклы. Что они делали с ней? Ее прислали, как назидание. Думаю, Масабих заметила тогда в бане, как я смотрела на ее покалеченную руку.
Я все же не сдержалась:
— Что случилось с твоей рукой, Бахат?
Она напряглась и тут же спрятала руки за спину:
— Всевышний не только благословляет, но и наказывает. По вере и по поступкам. Это было нужным уроком, муфади.
Я не ожидала принципиально другого ответа. Может, потом. А, впрочем… неужели мне есть до этого дело? Я сама висела на волоске. Увериться в том, что со мной может произойти то же самое? Я и так уже верила в это.
— Почему ты называешь меня муфади? Что это значит?
— Фаворитка. Ты была в покоях господина. И эти комнаты всегда принадлежали только муфади.
Я шумно выдохнула, чувствуя, как все напряглось внутри:
— К счастью, я не муфади. И, надеюсь, никогда ею не стану.
Бахат посмотрела на меня, как на идиотку, но во взгляде промелькнуло что-то острое и колкое:
— Быть муфади — великая честь.
Я промолчала. Глупый бесполезный разговор. Если бы мне удалось встряхнуть эту замороженную куклу… Я не верила ей. Не верила стеклянным глазам, глупым фанатичным словам, полным фатализма. Она просто боится. Она сдалась.
Я вновь пристально посмотрела на Бахат, прямо в изуродованное лицо:
— Неужели ты не скучаешь о прошлой жизни? Неужели тебе не снится Альянс?
— Нет, муфади.
Ответ был таким поспешным, что не составляло труда распознать абсолютную ложь. Я будто чувствовала, как от Бахат исходит холодная колючая дрожь, сковывает воздух вокруг, как шоковая заморозка.
— И ты никогда не думала выбраться отсюда?
Теперь она медлила, отвела глаза и вновь спрятала руки за спиной, будто хотела скрыть улики:
— Это грех, муфади, голос шелестел едва слышно. — По воле Всевышнего я принадлежу эмиру Ашамун-Сиде. И ты тоже.
— Кому-то удалось сбежать отсюда? Добраться до посольства?
— Конечно, нет. — Она подняла голову: — Выбрось эти мысли, муфади. Прими свою судьбу, как приняла ее я. Нимат альжана.