— Хватит, хватит. Мамну!
Флягу вырвали из моих слабых пальцев. Я утерлась рукавом, наконец, посмотрела на незнакомца в сером бурнусе. Высокий, широкоплечий. Темное лицо под белым тюрбаном закрыто до самых глаз, отчего казалось еще темнее. Он подошел к запряженному варшану, похожему на огромного волосатого быка, убрал флягу в седельную сумку. Вернулся, и навис надо мной, протягивая руку:
— Вставай, алязи.
Я не шелохнулась. Лишь сжалась, стараясь стать как можно незаметнее. Будто могла слиться с пустыней, исчезнуть. Понятно было только одно — это не спад. Но эта малость не значила практически ничего.
Незнакомец не стал повторять дважды: взвалил меня на плечо и понес к варшану, перекинул через волосатый хребет, а сам сел в седло. Я чувствовала ребрами его колено, но не могла даже поднять голову. Мои руки висели, как плети. Не было сил. Казалось, проглоченная вода окончательно сморила меня, ослабила. Я прижалась щекой к вонючему звериному боку, покрытому длинной желтоватой шерстью, чувствуя, как внутри что-то будто ходит ходуном при каждом его шаге.
Не знаю, сколько мы ехали. Я просто закрыла глаза и слушала сопение мощного животного. Как позвякивает сбруя время от времени, как незнакомец понукает скотину, пришпоривая пятками и издавая пронзительные чмокающие звуки. Будто целовал воздух.
Кровь прилила к голове, сознание затянулось плотным маревом. То самое чувство, когда перестаешь ощущать реальность. Будто в горячке, когда подбирается к сорока. Кажется, я смирилась. Даже если этот варвар свалит меня у ног аль-Зараха. Вокруг только смерть. Самой мне никогда не выйти из пустыни, не добраться до Марказа, не найти посольства. Я была слишком самонадеянной. Что уж там… я оказалась глупее ребенка.
Варшан остановился. Громко всхрапнул, переминаясь на толстых ногах. Чужие руки подняли меня и внесли в тень. Я почувствовала под собой мягкий ковер, вскинула глаза. В мое лицо пристально вглядывалась женщина неопределенного возраста. На плечах лежали гладкие черные косы, каждая толщиной в мою руку. Сложно определить на глаз возраст тахильских женщин. Немолодая, с лицом, изрезанным резкими морщинами. Черненые бездонные глаза, кожа цвета глины. Казалось, когда-то она была очень красивой.
— Кто ты такая, алязи? — Она долго смотрела, поджав губы, наконец, не дождавшись ответа, повернулась к мужчине: — Ты сошел с ума, Мерджан. Мамну! Мамну!
Тот ничего не ответил. Лишь убрал ткань с лица и сел на подушки. Мне показалось, ему лет шестьдесят. Или немногим меньше. Усталое, будто сожженное лицо, кустистые брови, седая щетина по щекам. Только теперь я огляделась — шатер. За бахромчатой кромкой полога начиналась лазурная синь.
— Я не мог оставить умирать человека в пустыне, — он что-то налил в маленький металлический стакан, с наслаждением хлебнул.
— Это не человек — это женщина! Чужестранка! Муж мой, неужто Всевышний отнял у тебя глаза. Эта женщина из дворца. Неужели не понимаешь? Видно, и тахве не знает. Мамну! Мамну!
Мерджан вновь отхлебнул, поставил стакан на низкий столик:
— Понимаю, Айя, — он опустил голову, — все понимаю. Но и бросить не мог.
— Мало тебе. Все мало! Всевышнего искушаешь, — голос полетел гортанно, напевно, как молитва. Она поднялась, села возле Мерджана: — Отдохни, бери варшана и поезжай в Ашамун-Сиде. Заклинаю тебя. Верни ее во дворец, нимат альжана!
Айя поглаживала его руку, а тот лишь сокрушенно кивал, признавая правоту.
Я подалась вперед, поджав ноги:
— Умоляю, не возвращайте меня во дворец. Нимат альжана. Меня казнят. Нимат альжана!
Оба вздрогнули, переглянулись. Айя подскочила, села рядом со мной:
— Тахве знаешь?
Я кивнула.
Она поджала губы:
— Ну же! Говори! Кто такая? Откуда?
Я сглотнула:
— Меня зовут Мелисса. Я подданная Альянса. Меня похитил аль-Зарах. Я сбежала из Ашамун-Сиде.
Врать было бессмысленно. Мое лицо, моя кожа, мои волосы говорили красноречивее слов. Вранье могло только оскорбить, окончательно отвратить этих людей. Вранье — это недоверие.
Айя прикрыла рот ладонью, скорбно звякнули браслеты:
— Значит, тебя ищут.
Я кивнула:
— Скорее всего.
Она обернулась к мужу:
— Эта женщина должна уйти. Дай ей воды и пусть идет, — голос срывался на высоких визгливых нотах. — Слышишь? Немедленно пусть идет!
Я снова кивнула: она права, во всем права. Если меня найдут у них, наверняка ничем хорошим это не закончится. Эти люди не должны рисковать из-за меня. Спасибо уже за то, что Мерджан не позволил мне умереть от жажды.
Мерджан-саед налил в стакан из серебряного кувшина с тонким изящным носиком, похожим на хоботок бабочки, подошел и молча протянул мне. Я вдохнула запах — чай. Крепкий горячий чай. Жадно припала губами, ощущая, как обжигающий ароматный напиток наполняет рот.
— Как ты прошла по пустыне такое расстояние, алязи?
Я опустила голову:
— Я угнала эркар, Мерджан-саед. Иду с ночи.
Кажется, женщина мне просто не поверила, а Мерджан только качал опущенной головой:
— Мамну. Мамну…
Мамну — он прав. Все, что я сделала, в их понимании грешно и недопустимо. И им лучше не знать, что я свалила на их эмира горящую жаровню. Это наверняка считается покушением и святотатством. Мамну. Надеюсь, он сильно пострадал. Я бы очень хотела, чтобы его яйца превратились в сморщенные тлеющие угли.
Я залпом осушила стаканчик, отставила на ковер и кивнула:
— Я сейчас уйду, Мерджан-саед. Только, умоляю, дайте мне с собой воды. Ради Всевышнего.
Он шумно вздохнул, потер пальцами переносицу, кустистые брови:
— И куда ты пойдешь, женщина?
Я пожала плечами и промолчала.
Айя-алязи поднялась, поджав губы, и вышла из шатра, приглашая мужа за собой. Они долго переговаривались. Айя то и дело нервно вскидывала руки, Мерджан беспрерывно кивал. Знать бы, что она говорила. Вдруг она убедит его вернуть меня во дворец? Айя время от времени бросала на меня тревожные взгляды, качала головой, вновь вскидывала руки. Наконец, Мерджан-саед сцепил пальцы за спиной, отвернулся, глядя в пустыню. Айя-алязи тронула его за плечо, но тот лишь отмахнулся. Она опустила руку, направилась в шатер. Достала за подушками расшитый матерчатый тюк, вытянула мятую черную чадру и швырнула мне:
— Надевай.
Я не задавала лишних вопросов. Чадра — уже крошечная надежда. Я оделась, откинула на макушку чиммет.
Айя лишь бросила острый взгляд:
— Проклятье на нашу голову!
Я вновь промолчала.
Она пошла к корзинам у очага, что-то складывала в небольшой холщовый мешок. Я заметила пресные лепешки и вяленое мясо. Кажется, это для меня. Наконец, вернулся Мерджан-саед. Взял мешок, приторочил к седлу варшана. Положил в седельную сумку три фляги.
— Вставай, алязи. Здесь нельзя оставаться. Ты устала, но времени нет.
Я не задавала вопросов. Послушно поднялась. Айя-алязи посмотрела на мои ноги, села на подушку и принялась разматывать завязки своих башмаков, обхватывающие щиколотку. Бросила передо мной:
— Надевай это.
— Спасибо, Айя-алязи.
Видно, она, как и Салех, сразу приметила дворцовые туфли. Но значило ли это, что Мерджан-саед не намерен везти меня в Ашамун-Сиде? Я этого не понимала. И опасалась спрашивать. Я стянула с рук золотые браслеты, вынула серьги из ушей и протянула ей:
— Возьмите. У меня больше ничего нет. Наверное, это можно продать.
Айя приняла драгоценности без вопросов. Просто продела руку в браслеты, а серьги зажала в кулаке:
— Может, тебе повезет. Нимат альжана.
— Нимат альжана. Спасибо.
Я развернулась и направилась к варшану, у которого ждал Мерджан-саед.
66
Я могла полагаться лишь на слова Мерджана. Он сказал, что мы движемся на
запад. В случае чего, велел не поднимать чиммет, прятать кисти рук и молчать. Всегда молчать, потому что акцент выдавал меня с головой. Я верила. Или делала вид, что верила.
Я мерно покачивалась, сидя на широкой спине варшана впереди седла Мерджан-саеда. Будто сгорала заживо под черной тканью. Молчала. Теребила щетку-гриву, словно набранную из тонкой упругой проволоки. Время от времени смотрела на солнце через сетку чиммета, тщетно пытаясь хоть что-то высчитать по его положению.
Я повернулась к Мерджану:
— Который час, саед?
— Не доверяешь?
Я услышала, как он усмехнулся. Решила быть честной — и так все очевидно:
— Если вы везете меня в Ашамун-Сиде — просто убейте прямо сейчас. Это будет милосерднее.
Он молчал. Причмокнул, понукая животное, пришпорил пятками.
— Прошу, Мерджан-саед. Хотя бы дайте мне уйти, если я прошу о невозможном. Пустыня справится сама.
— Жена настаивала, чтобы я вез тебя в Ашамун-Сиде.
Я забыла, как дышать. Внутри все замерло, будто зазвенело от напряжения:
— Мы едем в Ашамун-Сиде?
Он отвернулся, смотрел вдаль:
— Нет.
— Почему?
Варшан вдруг остановился. Мерджан-саед подцепил пальцами полу кафтана и обнажил правую ногу до самого колена. Я охнула, вдоль позвоночника пробежали отвратительные мурашки. Я увидела протез, защищенный от песка тканевым чехлом. Тонкая неестественная палка, оканчивающаяся искусственной стопой, обутой в традиционный башмак на завязках.
Мерджан опустил кафтан и вновь пришпорил варшана. Но я все равно не понимала, как его нога связана с решением не везти меня в Ашамун-Сиде. Что-то спрашивать казалось нетактичным.
— Раньше я работал на эмира так же, как много лет до этого работал на его отца, обслуживал сирадолитные вышки. Пять лет назад на аварии потерял ногу. Отсекло листом железа, — прозвучало равнодушно, будто сказанное ничего не значило.
Я опустила голову:
— Мне жаль. Это ужасно.
Мерджан-саед лишь усмехнулся:
— Много народу погибло, но каждый остался один на один со своей бедой. Они хотят выдоить эту землю без остатка, не понимая, что бури хоть до ядра — сирадолита не прибавится. Недра не бездонны. Я не первый, кто пострадал. И не последний. Даже не нашлось эркара отвезти меня в больницу. И меня просто бросили. Я подавал прошения на пенсию, но не добился ничего, как и остальные. Чтобы купить этот протез, мы с женой продали дом в Ашамун-Сиде и ушли в пустыню. Завели коз. Эмир мне больше не указ. И я буду рад, если помогу тебе бежать.