Я нехотя, давясь, сжевала половину бутерброда. Все же швырнула остатки в контейнер и сунула в холодильник. Подцепила керосинку и пошла в комнату. Рухнула на кровать и смотрела в тусклый подрагивающий круг света на потолке. Наверное, Кармелла была права — в Муравейнике для меня одна дорога.
Я затушила керосинку на полу. Лежала в темноте и в тишине. Ни ругани, ни телевизора у бабки за стеной. Будто я попала в другое место, унеслась прочь из Муравейника. Я боялась даже дышать. Но что-то колкое пробежало по позвоночнику. Заставило прислушаться, напрячься. Я чувствовала чужое присутствие.
До моего слуха донеслось едва уловимое ширканье. Звуки осторожных шагов. Я похолодела, с ужасом понимая, что не одна здесь.
10
Я осторожно скатилась с кровати, проклиная скрипучее железо, пробралась к стене и прижалась, вытянулась, будто хотела с ней слиться. Я слышала осторожные шаги, видела мелькающий синеватый лучик фонаря. Грабители? Воспользовались тем, что вырубили энергию? Что брать в трущобах? Вещи? Почти ни у кого здесь не было путных вещей. Наличных — и подавно. Никто в здравом уме не станет снимать наличные.
Кажется, меня выдавало дыхание. Шумное, сбивчивое. Сейчас, как никогда, я чувствовала себя маленькой и одинокой. Беззащитной. Я положила ледяную ладонь на кулон, чтобы почувствовать поддержку отца, но стало только хуже. Пусто. Одуряюще страшно. Будто меня выбросили в бездонную пропасть.
Как минимум, их было двое — едва слышно переговаривались, но слов не разобрать. Просто пришипетывающий бубнеж. Я вжалась в стену, мучительно соображая, как быстрее и незаметнее скользнуть к входной двери. Коммуникатор со мной, а больше ценностей в доме нет. Но для этого нужно было пересечь коридор.
Когда бабка за стеной врубила телевизор, я вздрогнула так, что ударилась затылком о стену, думала, сердце оборвется. Теперь они не услышат меня. Пожалуй, это был единственный раз, когда я была благодарна этой глухой карге. Но плохо другое – я не смогу услышать их. В уши била трубная музыка заставки идиотского телешоу, стена будто вибрировала в такт. Я подалась вперед, аккуратно выглядывая, старалась заметить тонкие лучи фонарей.
Только сейчас я осознала, что если включился телевизор — значит, дали энергию.
Они были в ярко освещенной кухне — конечно, я забыла повернуть выключатель. Ни о каких блуждающих лампах в трущобах не могло быть и речи. Дверной проем находился как раз напротив, и отбрасывал на пол коридора длинный светлый прямоугольник, врывающийся острым углом прямо в комнату. Проскочить к двери было не так уж сложно, но для этого нужно было выйти на свет. В любом случае, если я сейчас же не выйду — они зайдут сами. И черт знает, что у них на уме.
Я сжала кулаки, несколько раз вздохнула и осторожно выглянула, намереваясь бежать, что есть сил. Один из грабителей стоял прямо в дверном проеме кухни, спиной ко мне, и загораживал свет. Другого шанса не будет.
Я почти не помнила себя. Сорвалась с места и кинулась в коридор, в сторону двери, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Пронеслась мимо света, вывернула за угол, в узкий коридор, ведущий к приоткрытой двери, но тут же запнулась и рухнула плашмя, не успев подставить руки, и прикладываясь виском об пол. В голове отозвался глухой звук удара, короткий, уходящий вглубь черепа. Страшный звук, страшное ощущение, будто раскалывается кость, а содержимое черепной коробки превращается в кашу. Мне казалось, я лежала так целую вечность, вслушиваясь в расходящиеся по телу вибрирующие отголоски удара. Меня мутило. Время растянулось, как мягкая сахарная конфета, будто липло к коже. Когда я нашла в себе силы подняться на руках, почувствовала, что не могу пошевелить правой ногой. Я дернула несколько раз, ощущая упругое сопротивление.
Растяжка. Эти уроды поставили в коридоре растяжку. Ими балуются карманники в переулках Муравейника. Жертва падает навзничь, и пока еще не пришла в себя, ловкие ребята беспрепятственно чистят карманы и даже снимают наручные коммуникаторы. Но чтобы растяжками пользовались домушники — полный бред. Я повернулась и едва не закричала, когда в глаза ударил жалящий синий свет фонаря. Я замерла, глаза слезились. Но это не помешало освободить ногу от эластичной проволоки. Я все еще смотрела на свет, но едва заметно поползла назад.
— Не глупи, девочка.
Из темноты вытянулась затянутая в перчатку рука. Теперь стало еще страшнее.
— Поднимайся. Мы не сделаем ничего плохого, если пойдешь с нами.
Я не собиралась принимать эту руку, ясно понимая, что тогда уже не вырвусь. Верила ли я этим словам — конечно нет. Тот, кто не хочет ничего плохого, не проникает в чужое жилище, как вор. И, конечно, не ставит растяжки. И куда «с ними»? Зачем?
Я облизала пересохшие губы:
— Я сама, ладно? Спасибо.
Я поднялась по стене, все еще ослепленная фонарем. Теперь я не видела вообще ничего, кроме жалящего яркого круга. Ноги тряслись, казалось, что я вот-вот снова рухну на пол. Дверь была за моей спиной. Два, может, три шага. Я лихорадочно восстанавливала в голове картинку, как слепой. Главное знать, где что лежит. Слева – вешалка. Три крючка. На них две куртки, моя и папина, и моя школьная сумка. Рядом с вешалкой — выдвижная решетка, которая перегораживала коридор. Такие были почти во всех квартирах Муравейника, но мы ею не пользовались. И я не помнила, с какой скоростью она выезжает. Диод в кнопке давно перегорел, она не подсвечивалась, но кнопка должна быть рабочей.
Я показушно утерла нос рукой, делая вид, что давлюсь соплями, кивнула в сторону вешалки:
— Платок в сумочке. Можно?
Мне не ответили, и я сочла это разрешением. Подойдя к вешалке, нашарила нужную кнопку под курткой и делала вид, что ковыряюсь в сумке, пока не услышала скрежет. Как только решетка начала выезжать, я кинулась к двери, но там было предусмотрительно заперто на засов. К счастью, привычка дошла до автоматизма, я безошибочно нащупала засов, выскочила в подъезд и понеслась вниз по лестнице. Железо гудело, будто шла бомбардировка. Я цеплялась за перила, время от времени посматривала наверх, отчетливо слыша погоню. Меня трясло, я ежесекундно думала, что вот-вот рухну. До того момента, как недалеко от меня выстрел угодил в стену и нехарактерно мелко рассыпался, будто лопнула колба тонкого стекла. Кажется, это не обычная пуля. Что-то похожее мальчишки таскали в школу, грозясь настрелять в задницу алгебраичке, в надежде, что та будет беспробудно спать неделю. Дарка тогда сперла одну и из интереса раздавила каблуком на бумажке. Растворимая капсула с какой-то медицинской дрянью внутри. Мы даже водой брызгали.
Я забыла, как дышать, и втопила по лестнице, больше не прислушиваясь и не приглядываясь. Меня могла спасти только скорость. Сейчас я была до одури рада, что не сняла кеды, и как свинья, в обуви влезла на кровать. Я выскочила на улицу и долго бежала, петляя узкими крысиными переулками, которые знали только местные, пока не добежала до Дарки.
Спокойно стало только тогда, когда меня обняла Кармелла.
11
Я по-прежнему сидела на ковре в изножье кровати, не понимая, что делать. Нутром, бьющимся пульсом ощущала, что все это не случайность — подарок из прошлого. Оно догоняло меня, но это обреченное осознание не вносило ясности. Я не имела ни малейшего понятия, что все это значит. Как не понимала и тогда — помнила лишь страх. Все, от чего бежала, возвращалось. У меня не возникало и мысли, что к этому погрому причастен аль-Зарах. Глупое совпадение.
Я прижала ладони к вискам, будто старалась удержать биение пульса. Промолчать невозможно, потому что сейчас у меня не могло быть ничего личного — лишь мятая коробка со старым барахлом. Было лишь два варианта: звонить в департамент или звонить Фирелу. И то и другое грозило самыми непредсказуемыми последствиями. Хотя, все предсказуемо — меня просто вышвырнут. Я уткнулась лицом в ладони, шумно дышала, чувствуя, как они намокают от проступивших слез. Все было напрасно. Я представлялась себе такой ничтожной, никчемной. Я покачала головой: не знаю, как департамент закрыл глаза на заключение отца. Сыграло ли роль то, что он долгое время был ведущим сотрудником геологического ведомства? Или им было плевать? Но не думаю, что в департаменте были готовы к подобным последствиям. Сообщить в дерпартамент — меня тут же отзовут. Сообщить Фирелу — он свяжется с департаментом, и меня тут же отзовут… Но Фирел сейчас главнее департамента.
Я развернула панель наручного коммуникатора и бездумно водила пальцем, проматывая туда-сюда список контактов. Следуя должностной инструкции, я должна поставить в известность своего партнера. Дальше он станет действовать так, как сочтет нужным. Пусть Фирел сам объясняется с департаментом. Плевать. Пусть этот кусок льда делает хоть что-то.
Я вытащила из списка нужный контакт, помеченный красным, как самый важный, и активировала голосовой вызов — не хотела, чтобы он видел сейчас мое лицо. Впрочем, его лицо я тоже не хотела видеть. И так знала, что ему плевать.
— Я слушаю, Мелисса.
Протокольный тон, плоский, как столешница. После унизительной сцены в ресторане я с трудом представляла, как вообще смогу заговорить с ним. И я молчала, как идиотка.
— Мелисса, я вас слушаю. Если вы намерены дышать в коммуникатор, то вы отнимаете мое время.
Кажется, я покраснела. Его чертово время, которое, конечно, ценнее всего! К щекам прилила жгучая волна. То ли стыда, то ли отчаянного гнева на непробиваемый снобизм.
— Простите, Пол… что отнимаю ваше время, — все же голос дрогнул. — Но в моей квартире кто-то был. Вспорота кровать и перерыты вещи. Я не знаю, что мне делать.
Теперь Фирел «дышал в коммуникатор». Я слышала только отдаленный гул голосов.
— Мелисса, оставайся на месте и ничего не трогай. Я пришлю своих людей.