— Они перепутают наши чемоданы, — сказала мама, схватив меня за руку. — Скажи им, что так нельзя.
— Тише, — шикнула на нее я.
Вооруженные охранники с собаками подошли к вагонам, выкрикивая команды:
Los! Los! Aussteigen! Aussteigen!
— Что они кричат? — спросил меня отец.
— Они велят всем выходить из поезда, — объяснила я.
— Ты должна с ними поговорить, — сказал отец.
— Нет, — ответила я.
— Но они сваливают все вещи в кучу, — возразила мама. — Мы не найдем своих чемоданов, а папе нужны лекарства.
— Нет, — повторила я.
Лучи прожекторов ощупывали платформу. Высокий немец повернулся в нашу сторону. Поверх голов прибывших и охранников, минуя все это скопище людей, лающих собак и плачущих младенцев, он посмотрел на меня. Потом направился к нам.
— А теперь молчите, — шепнула я родителям. — Ни слова больше.
— Raus! Raus!
— Тебе не следовало ехать с нами, — сказал отец. — Мы должны были запретить тебе ехать Тебе нужно было остаться…
— Шшш.
— Эйман! — воскликнула мама, узнав парня из нашей деревни, и помахала ему рукой. — Посмотри. Самуил, это Эйман!
— Мама, ты привлекаешь к нам внимание.
— Ничего подобного! Я только позвала Эймана.
Немец подошел к нам в сопровождении нескольких охранников. Он взглянул на родителей. Потом на меня. Эйман уже стоял рядом с мамой, комкая в руках шапку.
— Что здесь происходит, Йозеф? — осведомился высокий немец.
— Воссоединение семьи, господин комендант, — объяснил его помощник.
— Что он сказал? — спросил отец, теснее придвигаясь ко мне и дергая меня за рукав.
— Видно, он здесь самый главный, — сказала мама. — Скажи ему про багаж.
— Мы из одной деревни, — объяснил Эйман по-немецки.
— Еврей, говорящий по-немецки? — удивился комендант и похлопал его по плечу дубинкой. — Занятно, занятно.
— О чем они говорят? Что он сказал? — спросил меня отец.
— Скажи им, что произошла ошибка, — не унималась мама. — Пусть они ее исправят.
— Успокойся, мама. Прошу тебя.
— Значит, это ваши родители? — спросил комендант, отстраняя Эймана и подходя ближе ко мне. — А это — ваша прелестная жена?
— Что? А, нет, — сказал Эйман, оглянувшись на меня. — Нет. Мои родители умерли. Это…
— У вас очень красивая жена, — сказал комендант, разглядывая меня.
— Очень миленькая, — поддакнул кто-то из его свиты.
— Для еврейки, — усмехнулся стоящий рядом с комендантом человек по имени Йозеф.
— Это не моя жена, — сказал Эйман.
— О, прошу прощения. Должно быть, я не понял, — сказал комендант. — Это ваша невеста.
Эйман растерянно оглядывался по сторонам. Одна из собак зарычала, оскалив острые белые клыки. Комендант не сводил с меня глаз. Охранники ухмылялись.
— Наверное, не стоит ему надоедать, — сказала мама.
— Замолчи, Ханна, — одернул ее отец.
— Вы ошибаетесь, господин, — проговорил Эйман.
Еще несколько немцев подошли поближе, заинтересовавшись происходящим.
— Я никогда не ошибаюсь, — ответил комендант. — Не угодно ли вам перед смертью обвенчаться со своей невестой?
— Я… Я уже женат, — робко возразил Эйман. — Моя жена… дома… в…
— Как вам не стыдно! — воскликнул комендант. Охранники укоризненно покачали головой и зацокали языком. — Ваша подружка знает, что вы женаты?
— Он должен сделать из нее настоящую женщину, — сказал помощник коменданта. — Хотя она и еврейка.
— Да, он обязан на ней жениться, господин комендант, — поддержал его один из охранников.
— Порядочный человек поступил бы именно так, — поддакнул другой.
Комендант подал знак нам с Эйманом выйти вперед. Охранники схватили нас за руки и толкнули друг к другу. Я взглянула на коменданта. Его лицо, с резкими, суровыми чертами, казалось высеченным из камня. У него были холодные, типично немецкие глаза.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — молвил Эйман. — Я же объяснил, что…
— Согласны ли вы взять в жены эту женщину? — спросил комендант.
— Но я же сказал вам, что уже…
Удар пистолетом по лицу заставил его замолчать. Комендант разбил ему губу в кровь. Мама вскрикнула, а отец чуть слышно пробормотал что-то. Эйман попятился назад, моргая и зажимая ладонью окровавленный рот. Кто-то из охранников грубо подтолкнул его ко мне. Я во все глаза смотрела на коменданта. Он улыбнулся мне.
— Я полагаю, несмышленый жиденок, что на мой вопрос вам следовало ответить «да», — сказал комендант.
— Да, — чуть слышно произнес Эйман. — Да, господин.
— Прекрасно. По праву офицера Третьего Рейха и коменданта этого лагеря объявляю вас мужем и женой.
Комендант поднес пистолет ко лбу Эймана.
— Теперь можете поцеловать новобрачную, — сказал его помощник по имени Йозеф.
Комендант спустил курок. Мама заплакала. Эйман повалился на меня, потом соскользнул вниз, на платформу. Слезы хлынули у меня из глаз, но я старалась не двигаться. Позади меня, обняв плачущую маму, отец начал читать молитву.
— Примите мои соболезнования, — сказал комендант, потрепав меня по щеке в черной перчатке. — Теперь вы — вдова.
Его подчиненные загоготали.
— Обожаю свадьбы! — изрек Йозеф.
— А теперь за работу, — скомандовал комендант.
— Мне нравится, как вы работаете, — сказала пожилая женщина в книжном магазине, протягивая мне книгу. — Надпишите ее для меня, пожалуйста.
— Боюсь, что вы ошиблись, — ответила я. — Это не моя книга.
— Как же так? — удивилась она. — Мне сказали, что ее написали именно вы.
— Очень жаль, но вас ввели в заблуждение.
— Разве вы не…
— Я — Рашель Леви. Вот эта книга действительно написана мной.
Она обвела взглядом стол, на котором лежали стопки романа «Ничейная земля», прижимая к груди ту, другую книжку. К столу подошла еще одна женщина и, протягивая мне купленный ею экземпляр, попросила дать ей автограф. Я надписала книгу. Она поблагодарила меня и, радостная, поспешила к мужу. Тот улыбнулся, и они медленно направились к выходу, рассматривая на ходу мой автограф. Первая женщина не отходила от стола. Она смотрела на меня.
— Вы можете приобрести мою книгу, я с удовольствием вам ее надпишу, — сказала я.
Она перегнулась через стол и наклонилась ко мне.
— Я была там, — шепнула она.
Я молча смотрела на нее. Я поняла, что, хотя она и кажется старухой, на самом деле ей не так много лет. Ее старили усталые, страдальческие глаза. Стоящий в магазине гомон словно куда-то вдруг исчез, я слышала только ее голос.
— Нет, не в одном с вами лагере, но я тоже прошла сквозь этот ад.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала я.
— Вам нечего стыдиться, — продолжала женщина. — В этом не было нашей вины.
— Я не была в лагере, — сказала я. — Вы что-то путаете.
— Никто, кроме вас, не смог бы так написать. — Она положила книжку на стол. — Прошу вас, надпишите ее. Для меня это очень важно.
Я оттолкнула от себя книжку с заголовком «Стоящие вдоль улиц мертвецы».
— Я не стану ее подписывать. Я не была в лагере.
— Все уже подписано! Они приняли этот закон! — К нам в квартиру ворвался Томаш, наш сосед. — Я точно знаю. Теперь все пропало.
— Что пропало? — спросила мама, выходя их кухни и вытирая руки о фартук.
— «Все лица чуждой нам крови, и прежде всего евреи, автоматически лишаются права гражданства», — процитировал по памяти Томаш.
— Я знаю, — сказала я.
Отец, совершенно ошеломленный, опустился в кресло.
— Что значит «лишаются права гражданства»? — спросила мама. — Мы здесь родились.
— Это значит, что теперь, когда Гитлер сделал нас частью своей семьи, пришло время от нас избавиться, — объяснил Томаш.
— Мы можем уехать, — сказала я. — Давайте уедем отсюда. Все трое.
— Куда?
— В Венгрию. Или в Польшу.
— Ты могла бы уехать, — медленно проговорила мама. — Та семья готова тебя принять. Они уже получили все необходимые документы.
— Я никуда не поеду без вас.
— Не понимаю, почему они лишили нас гражданства, — сказал отец. — Мы ни в чем не провинились перед немцами.
— Таким способом немцы защищают нас, — сказал Томаш.
— Это наша страна, — возразил отец, — а не их.
— Мы — евреи, — сказала я. — У нас нет своей страны.
Отец нахмурился и покачал головой. Я села на корточки перед ним и взяла его руки в свои.
— Я говорила тебе, что так и будет. Теперь немцы сделают с нами то же, что сделали с евреями у себя в Германии.
— Порядочные немцы всегда были далеки от политики, — заявил отец.
— Папа, ты живешь в каком-то выдуманном мире, — сказала я. — Мы должны уехать. Сегодня же.
— Существует две категории нацистов, — не уступал отец, — к одной принадлежат порядочные люди, а к другой — подонки.
— Папа, существует только одна категория нацистов.
— В конечном итоге порядочные люди одержат верх над подонками.
— Папа…
— Может быть, стоит к ней прислушаться, Самуил? — сказала мама.
Отец погладил меня по лицу.
— Не болтай чепухи, — сказал он. — Здесь наш дом. Да и куда мы поедем?
— Куда бы я поехал? Что бы я стал делать без тебя? — сказал Давид, увидев, что я очнулась.
Я лежала на больничной койке. Перевязанные запястья болели. Давид сидел около меня, сжимая мою правую руку.
— Рашель, бедняжка, — говорил он. — Если бы я не забыл свои бумаги и не вернулся за ними домой…
Я закрыла глаза. Давид без конца целовал мою руку и прижимал ее к своему мокрому от слез лицу. Медицинские сестры то и дело подходили ко мне, шурша своими накрахмаленными халатами. Чья-то прохладная рука потрогала мой лоб, поправила простыни, взбила подушку. Из соседней комнаты послышался крик мужчины. Сестра выбежала за дверь. Рыдания мешали Давиду говорить.
— Я люблю тебя, Рашель. Я не могу жить без тебя. Не знаю, что бы я делал, если бы ты… О, Рашель…
Он уткнулся лицом в мое одеяло. Я открыла глаза и посмотрела на него. Всклокоченные волосы торчали в разные стороны, одежда помялась. Должно быть, он провел около меня несколько бессонных дней и ночей. Я протянула к нему левую руку с белоснежной повязкой и погладила его по голове.