Он рывком расстегнул на мне шубу и влажными горячими губами накрыл мой рот, пытаясь втиснуть в него язык. Обдавая меня дыханием, он задрал мне подол платья, сдернул с меня трусы и принялся шарить по моей груди. Я невольно попятилась, но стол преградил мне дорогу. Он проворно повалил меня на стол, смахнув лежавшие на нем бумаги. Тяжело дыша, он раздвинул мне ноги. Снаружи доносился лай собак, крики охранников, звуки выстрелов. Когда комендант стал расстегивать брюки, я закрыла глаза. Он навалился на меня всей тяжестью своего горячего тела и, грубо орудуя рукой, облаченной в перчатку, вторгся в мою плоть.
Его вторжение было столь стремительным и сопровождалось таким глубоким толчком, что я больно ударилась головой о стену и вскрикнула, но он не слышал меня. Где-то совсем рядом плакали дети, их матери что-то кричали охранникам. Щека коменданта терлась о мою щеку в унисон с яростными толчками его тела. Пуговицы его мундира впивались мне в живот. Когда я попыталась изменить положение, его толчки сделались и вовсе неистовыми.
Я заслонила голову рукой в надежде смягчить силу удара, но это не помогло. Даже сквозь толстый мех шубы я чувствовала жесткую поверхность стола и опасалась, что мои хрупкие кости не выдержат двойного пресса.
Комендант обхватил мою голову руками и приподнял, чтобы она оказалась на одном уровне с его головой. Он накрыл губами мой рот, заталкивая в него свой язык тем глубже, чем глубже он входил в меня. Его плечо сдавило мне подбородок и щеку. У меня раскалывалась голова от грохота пулеметов, от лая собак. Глаза слезились от едкого дыма. В какой-то момент мой нос оказался зажатым, и я не могла дышать. Но вскоре он отпустил мои плечи и, схватив меня за ягодицы, приподнял их, чтобы иметь возможность двигаться свободнее — глубже — быстрее. Теперь я по крайне мере могла дышать.
Я смотрела в залепленное сажей окно, сжимая руками края стола, чтобы голова не ударялась поминутно о стену, но тяжесть его тела сводила на нет все мои усилия. Лучи прожекторов пронизывали темноту, собаки лаяли, пуговицы царапали, охранники орали, шерстяная ткань мундира душила меня, ногти впивались мне в кожу, все глубже и больнее. Щелкали винтовки, пистолет врезался мне в бок, его руки обжигали, ордена кололи, дети надрывно плакали, шуба выбивалась из-под меня. И снова то же самое, только еще быстрее-глубже-больнее.
Когда из труб повалил густой темный дым, Бог отвернулся от меня.
Arbeit macht frei.
ГЛАВА 2
— Хочешь посмотреть, чем мы занимаемся, пока ты прохлаждаешься в кабинете коменданта? — спросил меня один из зондеркомандовцев, перегнувшись ко мне через подоконник.
Полосатая униформа болталась на нем как на скелете. Но у него были сильные, мускулистые руки. Когда он говорил, беззубый рот зиял у него на лице черной дырой. От него пахло дымом.
— Да, нужно сводить ее в «пекарню», — сказала Шарон, холодно взглянув на меня.
— Вы же знаете, я не могу уйти отсюда, — запротестовала я.
Но они схватили меня за руки и вытащили из окна наружу. Я оказалась в лагерном дворе.
— Что, если он спустится вниз?
— Он обнаружит, что его птичка улетела, — ответила Ревекка.
— Нет! Пустите! Пустите меня!
Но они увлекали меня все дальше и дальше в темноту.
— Идем, идем, птичка, — приговаривала Ревекка. — Мы устроим тебе экскурсию в «пекарню».
— Ты сможешь отведать тамошнего хлебца, птичка, — сказала Шарон, и все засмеялись.
Они цепко держали меня за руки. Каждый раз, когда я оступалась, поскользнувшись на мокрой глине, они подхватывали меня и грубо ставили на ноги. Волоча меня за собой, они крались вдоль бараков, прячась от света прожекторов. Я упиралась, но они были сильнее меня.
— Он наверняка спустится вниз и обнаружит мое отсутствие. Тогда он убьет меня.
— Не волнуйся, — сказала Ревекка. — Он всего лишь отправит тебя в «пекарню».
— Проверить, как работают печи, — ухмыльнулась Шарон, повернувшись ко мне.
Я споткнулась и с грохотом полетела на один из металлических баллонов, стоявших позади грузовиков со знаком Красного Креста. Конвоиры от неожиданности выпустили мои руки. Я рухнула на мокрую скользкую землю рядом с колесами грузовика. Наступила такая тишина, что мне было слышно дыхание моих спутников. В другом конце лагеря залаяли собаки. Луч прожектора упал на злополучный баллон, и я увидела изображенный на нем череп со скрещенными костями и надпись:
Циклон Б
Ядовитый газ
Содержит циан
Опасен для жизни!
СЛУЖИТ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ БОРЬБЫ
С СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫМИ
ВРЕДИТЕЛЯМИ!
— Я никуда не пойду, — сказала я, поднявшись на ноги, и бросилась назад, к зданию канцелярии. — Вы не можете заставить меня идти с вами.
— Еврейская шлюха! — прошипела мне вслед Шарон и швырнула в меня комок грязи.
— Лети, лети, птичка, — напутствовала меня Ревекка, — а то мы отрежем тебе крылышки и дадим понюхать газа.
— У нас возникла проблема с газом, — сообщил коменданту его адъютант.
— В чем дело, Йозеф? — спросил тот.
— Видимо, сказывается сырость.
Уже три недели не переставая лил дождь. В такие дни комендант редко выходил за пределы своего кабинета и становился раздражительным. В такие дни составы с интернированными евреями выбивались из графика, а печи выходили из строя. В такие дни дети коменданта были лишены возможности играть в саду и жена без конца кричала на него. В такие дни комендант плохо спал и нередко среди ночи спускался в кабинет. Я не любила, когда идет дождь, а он, не переставая, лил уже три недели.
Комендант с недовольным видом положил ручку.
— Может быть, по ошибке пустили в ход старый газ?
— Никак нет. Старая партия давно израсходована. Это новый газ.
— Когда его привезли?
— Всего шесть недель назад.
— Так в чем же дело, черт возьми?
— По-видимому, на него воздействует влажность, — сказал адъютант. Комендант нахмурился.
— А вентиляторы все исправны?
— Да, господин комендант.
— Их не забывают включать?
— Насколько мне известно, нет.
— Ладно, — буркнул комендант и взял ручку. — Я займусь этим завтра. А сейчас мне нужно закончить докладную записку.
— С печами тоже не все благополучно.
— Опять?
— Да. С внутренней стороны крошится огнеупорный кирпич. Трубы могут рухнуть.
— Печи опять работают с перегрузкой?
— Я передал ваше распоряжение надзирателям.
— Тогда в чем же дело?
— По словам представителя компании, необходимо соорудить новую трубу, если мы намерены использовать печи круглые сутки.
— Итак, кирпич начал крошиться, я правильно вас понял?
Адъютант кивнул.
— Не иначе, как эти печи строили евреи, — резюмировал комендант.
— И наконец, последнее: прибыл представитель местной администрации.
— В столь поздний час? Что ему нужно?
— Местные жители обеспокоены…
— Я уже говорил, что ничего не могу поделать с этим запахом, — сердито сказал комендант.
— Нет, на сей раз речь идет о реке Сола, — объяснил адъютант. — Для здешнего населения она служит источником питьевой воды и…
— Как они узнали про речку?
— Наверное, кто-то проболтался.
— Они не могли заметить, что с водой что-то не так, — сказал комендант. — Мы же предварительно размельчаем кости. Скажите ему, что это всего лишь слухи, распускаемые евреями.
— А если это объяснение его не удовлетворит?
— Удовлетворит. А теперь я должен сосредоточиться, чтобы закончить докладную записку к приходу гостей, — добавил комендант и принялся быстро что-то писать. — В противном случае Марта убьет меня.
— Я убью тебя! — крикнула мне жена коменданта, влетев в кабинет.
Комендант оторвался от работы и посмотрел на нее.
— Макс, что делает здесь эта грязная еврейка?
— Я просил стучать, перед тем как войти, Марта, — сказал он и снова углубился в работу.
— А я прошу тебя объяснить, что здесь делает эта грязная еврейка.
— Это служебный кабинет, Марта. У меня много дел. Я занят.
— Интересно, чем? Любовными утехами с еврейкой?
— Как ты смеешь? — воскликнул комендант.
Он бросил ручку и поднялся из-за стола. Его жена невольно попятилась назад. Я забилась в угол, подтянув ноги к груди, положив голову на колени и прикрыв голову руками, чтобы смягчить силу ожидаемых ударов. Сжав кулаки, женщина шагнула ко мне. Комендант быстро обошел стол и стал у нее на пути.
— Мало того, что ты обманываешь меня, — бушевала жена коменданта, — ты изменяешь мне с еврейкой!
Комендант схватил ее за руку и повлек к двери.
— Как ты смеешь меня оскорблять? — воскликнул он. — Я немецкий офицер.
— Грязная шлюха! — кричала женщина. — Мерзкая, грязная, еврейская шлюха!
Она плюнула в меня.
Комендант ударил ее по щеке.
— Что я вижу? Неужели ты наконец покинула свое убежище? — воскликнул Давид, когда я вошла в кухню. — Признаться, я думал, что никогда тебя не дождусь.
Я молча подошла к столу и взяла чашку с кофе. Давид отложил газету.
— Спящая красавица очнулась от векового сна и восстала из стеклянного гроба…
— Сегодня я не расположена к шуткам, Давид.
— Ку! Да она заговорила!
— Не ерничай. У меня не то настроение, Давид.
— У тебя должно быть прекрасное настроение, Рашель, ты все утро работала.
— Боюсь, что это не совсем подходящее слово, если учесть, что все утро я переписывала одну и ту же фразу.
— Если в конце концов фраза получилась, не важно, сколько времени на нее потрачено, — сказал Давид.
Я вздохнула и отломила кусочек подсушенного хлеба. На моей тарелке лежала яичница и несколько долек яблока, посыпанных корицей. Тарелка Давида была пуста. Он поел без меня.
— Теперь мы можем наконец поговорить? — спросил он.
— Нет, если ты намерен снова обсуждать то, о чем мы говорили последние три дня, — ответила я.
— Когда-нибудь все равно придется это обсудить.
— Сейчас мои мысли заняты другим, к тому же у меня жутко болит голова.