Эксперт и оперативники приступили к работе.
– Вы ничего не трогали? – дежурно поинтересовался Щукин.
– Что вы! Как можно! – широко распахнула глаза девушка.
Итак, пропала картина. То есть ее украли. Необычного в этом ничего нет, кража произведения искусства для работников милиции – вещь почти естественная. Но в данном музее кража совершена впервые за всю его историю. И второе – украли картину вместе с рамой. А это уже неестественно.
Глядя на стену, Щукин немножко затосковал. С аскетической внешностью, выше среднего роста, всегда аккуратный и суховатый, Архип Лукич Щукин внушал уважение уже одним своим видом, с ним даже начальство разговаривало почти всегда в вежливой форме. На самом деле внешний педантизм и сухость были для следователя прокуратуры всего лишь щитом от людской несдержанности. Разумеется, со временем они вросли в Щукина, но не являлись его сутью. Внутри Архип Лукич совсем другой – мягкий и ранимый. А затосковал он сейчас оттого, что на счету его и так много дел, оставшихся нераскрытыми, и вот это новое, с кражей картины из музея, по некоторым признакам вполне может тоже «зависнуть». Да, настроение у Щукина испортилось.
Пока эксперт с оперативниками исследовали зал и здание музея, выясняя, каким образом грабитель пробрался в святилище древностей, Щукин решил опросить заведующую. Она предложила пройти в ее кабинет, пригласив и девушку в очках, которая обнаружила пропажу. Идя к кабинету, следователь отметил: порядок в музее образцовый, стерильность тут чуть ли не как в больнице – ни пылинки, ни соринки. Заведующую, невысокую женщину лет этак за сорок, с грустными темными глазами и усталым лицом (когда-то, бесспорно, красивым), звали Зоей Федоровной. Щукин, не изволивший посетить этот музей ни разу в жизни, а потому и не знавший о ценностях, хранившихся здесь, задал закономерный вопрос:
– Что за картина пропала, кто автор?
– Автор неизвестен, – скорбно сказала заведующая. – Предположительно ее написал крепостной художник в начале девятнадцатого века.
– О, значит, она не очень ценная?
– Ну, если считать, что сейчас любой антиквариат стоит довольно дорого, то картина представляет некоторый интерес для любителей старины.
– Погодите… Вы хотите сказать, что украденная картина не является произведением искусства? – изумился Щукин.
– Видите ли, картина написана… не рукой мастера. Гораздо большую материальную и художественную ценность представляет ее рама – она искусно инкрустирована ценными породами деревьев и датируется, кстати, тоже началом девятнадцатого века.
– Выходит, украли прежде всего раму? – еще больше изумился Щукин. Это уж неслыханно: какую-то рамку свистнули! Вор что, заболел на голову перед кражей?
Архип Лукич был огорошен: картина не имеет ценности, а ее тем не менее выкрали из стен музея! Так не бывает. Рамки, какие бы они ценные ни были, вообще никто никогда не крал за всю историю человечества. Они же не из золота! И эта тоже. Крадут только произведения искусства сумасшедшей стоимости. Но ведь картину все ж таки украли… Интересно, что ж там за полотно было и чем оно примечательно?
– У вас есть фотографии картины? – спросил Архип Лукич.
– Конечно. Танечка, будь добра, принеси.
Танечка убежала за фотографиями, а Щукин спросил:
– Более ценные вещи имеются в музее?
– Разумеется! – вторично огорошила его Зоя Федоровна. – Меня потому так и поразила кража именно этой картины! У нас есть золотые украшения из курганов, старинные фарфоровые статуэтки, сейчас очень модные. Да и картин известных мастеров у нас несколько штук в экспозиции. Сигнализацию воры отключили, можно было взять их, но…
– А вы проверяли, может, под слоем краски там была еще одна картина, которая и представляла ценность для преступника? – пришло на ум Щукину. – Такое бывает…
– Исключено. Проверяли.
– Как давно она у вас висела?
– Четыре года. Сразу после ремонта мы решили восстановить интерьер бального зала, а картина находилась в запасниках, до этого ни разу не выставлялась.
– Как она попала в ваш музей?
– Сколько себя помню, а работаю я здесь около тридцати лет, столько она и хранилась в запасниках. Ее нашли в одном из купеческих домов.
Танечка – старший научный сотрудник – принесла папку, положила ее перед Щукиным. Он раскрыл, взял первую цветную фотографию.
Это был портрет. Белокурый ангел в женском обличье был изображен на репродукции картины. Волнистые светлые с золотистым отливом волосы окружали ореолом непорочное, по-детски наивное личико, рассыпаясь по розовым оголенным плечам. Капризные пухлые губки тронула, чуть показывая белые зубки, робкая улыбка. А васильковые глаза с удивлением смотрели на мир, в будущее. Казалось, это чудное, сошедшее с небес создание спрашивает потомков: как вы живете без меня? И почему без меня?
– По-моему, картина великолепна, – высказался Щукин.
– Если внимательно присмотреться, – пояснила Зоя Федоровна, – можно обнаружить недочеты художника. Например, веер из павлиньих перьев выходит на первый план, несколько затеняя натуру, а в портрете главное – модель. Веер велик, эклектичен, с натурщицей не вяжется. Теперь рука… Взгляните, она выписана не в соответствии с пропорциями, а грубо, неумело, будто художник торопился, писал руку абы как. По мне, так портрет писал один художник, а руку с веером – другой. И фон незаконченный. С одной стороны листва, а с другой – просто темный фон, без глубины, без перспективы. Такое ощущение, что художник грубо замазал черной краской эту часть картины. В общем, ему удалось выписать только лицо и волосы. К остальному он либо отнесся наплевательски, либо у него не получилось достичь желаемого эффекта из-за отсутствия мастерства.
– Более крупный снимок есть? – не удовлетворился рассказом Щукин.
Танечка вынула из папки большую черно-белую фотографию, и Архип Лукич, вытянув руку, в которой держал снимок, начал внимательно изучать изображение. Он давно заметил: цветное фото зачастую отвлекает красочностью, а на черно-белых снимках детали, недостатки и достоинства как бы укрупняются. Теперь он был согласен с Зоей Федоровной в оценке картины. Кроме, пожалуй, фона. Фон как фон, темная сторона, и все. Зачем обязательно нужна глубина и прочие изыски? На темном фоне белокурый ангелок выделяется чарующей красотой. Но веер действительно отвлекает. И рука похожа на клешню, не вяжется с белокурым ангелочком. Танечка подала еще один снимок:
– А вот та же картина, но в рамке.
Рамка… Это было что-то с чем-то! Широкая, усеянная выпуклыми гроздьями винограда и листьями, выступающими за границы рамы. Вычурность резьбы никак не сочеталась с портретом.
– Как думаете, почему вор просто не вырезал картину, как обычно поступают похитители живописных полотен? – спросил он.
– Нож забыл, – высказала предположение Зоя Федоровна. Щукин, бросив в нее насмешливый взгляд, смутил заведующую, и она стала оправдываться: – Мне самой непонятно. Воры действительно предпочитают вырезать холст…
– Без подрамника и рамы картину легко спрятать, – пояснил Щукин.
– Знаете, мы однажды хотели «одеть» картину в более скромную раму, но обнаружили, что эта резная рама очень плотно прижимает края полотна с двух сторон. Ну, мы и не стали пытаться разъединить раму и картину. Все же дереву без малого два века, боялись, вдруг все рассыпется.
– Как называется картина? – осведомился Щукин.
– В нашей экспозиции она висела под названием «Женский портрет начала девятнадцатого века. Русская живопись, художник неизвестен», – ответила Зоя Федоровна. – А неофициальное ее название «Любовница Синей Бороды». Мы не стали употреблять истинное название картины, слишком зловеще оно звучит.
– Хм, странное название, – задумался он. – Синяя Борода? Там была какая-то криминальная история, если не ошибаюсь. Кажется, этот господин убивал своих жен.
– Видите ли… – В глазах Зои Федоровны блеснули смешливые искры. – Вы сейчас упомянули сюжет сказки Шарля Перро. Кстати, эта сказка не так проста, как кажется. В ней интересна мораль. Ведь граф Синяя Борода наказывал жен за непослушание. Он запрещал им входить в одну из комнат замка, но женское любопытство оказывалось сильней. Конечно, он действовал как провокатор, давая ключ от заповедной комнаты и уезжая из замка. Но разве граф не вправе был убедиться в преданности и послушании жен? В те века его поступок никто бы не осудил. Но эта сказка, правда, очень похожа на быль, и прообразом Синей Бороды считают нескольких человек. Например, английский король Генрих Восьмой жен менял на протяжении жизни несколько раз – то разводился, то казнил, головы рубил. Чем не Синяя Борода?
– Да уж… Но вернемся к нашей краже.
– А история создания портрета вам известна?
– Абсолютно ничего не известно.
– Но должен же кто-нибудь знать о ней! Может, название «Любовница Синей Бороды» числится где-то в каталогах…
– Насколько мне известно, ее нет ни в одном каталоге, кроме как в нашем. Эксперты еще в советское время оценили картину скромно – не шедевр. То есть за нее не дадут огромных денег. Но, может быть, вору достаточно небольшого вознаграждения…
Архип Лукич задумался. Что-то сомнительно… Тогда какого черта было вору рисковать? Чтобы украсть вещь, которая не принесет баснословных денег? Золото из курганов на западных аукционах стоит огромные деньги, за какую-то фитюльку можно получить тысяч сто долларов… Почему же дорогие скифские поделки не взяли? Есть в этой нелогичности нечто противоестественное…
– Можно мне забрать фотографии? – спросил Щукин.
– Конечно, – разрешила Зоя Федоровна, а минуту спустя, пока Щукин не отрывал глаз от изображенного на них ангелочка, с грустью проговорила: – Знаете, у меня омерзительное ощущение. Будто прокрались в твой дом, беспардонно рылись в твоих вещах грязными лапами, потом забрали частицу твоей души… Кстати, украденный портрет нравился посетителям, у камина народ надолго задерживался.
– Все же странное у него название – «Любовница Синей Бороды». Почему не «Дама с веером», скажем? – произнес Щукин. – На мой взгляд, женщина, изображенная на картине, чиста и непорочна, а тут любовница… да еще изувера…