Все это длилось так долго и так не совпадало с моим внутренним ритмом, что я соскучилась раньше, чем он решил прикоснуться к груди. Опьянение постепенно проходило, но я была настроена решительно и даже позволила стянуть с меня и свитер, и бюстгальтер, а когда Егор накрыл ртом мой сосок уже было обрадовалась — у меня очень чувствительная грудь и пару раз Антон на спор доводил меня до оргазма, не касаясь больше никаких частей тела.
Тьфу, Антон, кыш из моей головы!
Но перестать сравнивать не получалось. Егор что-то такое делал с одним и тем же соском уже добрых пять минут, а я не ощущала ни-че-го. И даже не могла понять, что именно он делает не так — вообще все!
— Потрогай его, — Егор поднял на меня помутневшие глаза, поймал мою руку и положил себе на пах. И снова вернулся к мусоленью груди.
Ситуация становилась неловкой. Особенно в свете того, что идти мне прямо сейчас было некуда. И я бы даже рассмотрела вариант «быстро дать, чтобы успокоился», но с «быстро» тоже не получалось.
Оставалось надеяться на то, что он какой-никакой джентльмен.
— Егор!
Он не услышал.
— Егор! — я потянула его за волосы вверх, чтобы он обратил на меня внимание. — Егор, хватит, прости, я не готова.
— Что? — в глазах все еще стояла муть, он меня не слышал.
— Прости, не получится. Я не могу.
Я отстранила его, нашла свой свитер и натянула прямо на голое тело. Егор выпрямился — член все еще оттопыривал его спортивные штаны, но в глазах уже прояснилось. Он оперся на стол и смотрел на меня с недоумением:
— Лесь? Я что-то не так сделал?
— Нет, все так… — я маялась, не зная, что еще сделать. — Мне уехать?
— Куда уехать? — не понял Егор. — Ты что такое говоришь? Ну не буду я больше приставать, все в порядке. Я завтра улетаю уже. Сейчас разойдемся по комнатам и ляжем спать.
— Хорошо… — я выдохнула. — Можно я пойду проветрюсь? Что-то нехорошо… Слишком много вина, наверное.
— Да, тут странное вино. Ключи не забудь, пожалуйста. Если что — звони.
— Хорошо! — я вылетела из квартиры и даже не стала ждать лифт.
С улицы пахло костром и свежестью как в майские ночи. И немного тревогой. Я научилась ненавидеть этот запах майских ночей. Он напоминал мне обо всей этой боли, о предательстве, о бесконечных трех месяцах весны, которую я когда-то любила.
А теперь ненавидела сильнее зимы.
Но сейчас этот запах звал меня, вытягивал наружу и что-то обещал как когда-то. Еще до того, как все испортилось май был месяцем, у которого все только впереди, вечером пятницы, началом.
Что-то такое сегодня случилось, что вернуло мне мой май, и он меня звал за собой в темноту февральского Кипра.
На улице сразу стало холодно, несмотря на все еще кружащее голову вино.
Сначала я направилась, куда глаза глядят. Мне хотелось просто проветриться и не думать. Подождать, пока Егор уснет, а это вряд ли случится быстро, все-таки мы далековато зашли. К тому же гулять ночью в совершенно незнакомом городе и в чужой стране — в этом было что-то будоражащее. Даже слова Антона про опасность меня не пугали. Все-таки тогда я прошла половину города и никого не встретила, вряд ли сейчас мне так не повезет, чтобы попасться.
Из-за заборов свисали ветви деревьев — когда-нибудь они взорвутся малиновыми и сиреневыми цветами. Луна выглядывала из-за пальмы, а у кого-то на балконе еще светилась забытая с Рождества гирлянда. Было хорошо и тихо, и я шла и шла, но нервная взбудораженность этой ночи и не думала никуда уходить!
Довольно скоро я наткнулась на дорогу, по которой редко, но проезжали машины, очнулась и вспомнила про речку под окнами.
Точно, мне нужна река! Вода все унесет, все успокоит.
Развернулась и пошла в обратную сторону.
В полутьме на струи, бегущие меж камней, ложились отсветы окон из нависающего над оврагом дома. Мерцающие зеленые листья пальм, яркие в свете редких фонарей оранжевые апельсины, шуршащая высокая трава на берегу, дорожка из мелких камней под ногами — казалось, я в волшебном эльфийском лесу.
— Мяу, — сказал какой-то эльф из-под куста и еще один прошмыгнул прямо под ногами.
Я спустилась по глинистому склону к самой воде и постояла, натягивая рукава свитера на мерзнущие пальцы. Журчание воды должно было успокаивать. Но не получалось. Чем дольше я стояла, тем сильнее мне становилось себя жаль.
Почему все так получилось? Почему я почти плачу ночью в чужой стране, а у Антона все хорошо и невеста?
Что со мной не так?
Сломанная.
Неправильная.
Испорченная игрушка.
Мужчина после развода свободный, женщина — брошенная.
Я очень хорошо почувствовала это тогда. Я до сих пор это чувствую.
Неужели я так никогда не найду себя? Свое спокойствие и исцеление?
Ведь я видела других женщин после развода. Рано или поздно они все вылечивались.
Некоторые уже через полгода снова выходили замуж.
Или бросались во все тяжкие, меняли любовников каждую ночь, и это помогало.
Или с головой погружались в работу, и когда разбитое сердце срасталось обратно — у них была отличная карьера.
Кого-то спасала психотерапия — рядом шел знающий человек и страховал на каждом шагу, помогая пройти все стадии расставания.
Я была уверена, что мой собственный способ помог мне выгрести на сушу.
Все закончилось тем, что я нашла себя. Хорошую интересную работу. Изменилась и стала более яркой. Научилась заводить друзей. И даже очаровывать таких мужчин, какие мне в мои двадцать и не снились, несмотря на все очарование молодости.
Все было хорошо!
Я спустилась еще немного по склону, и под ногами у меня расстелилась дорожка из мелких камней, приглашая забраться подальше в густые заросли чего-то тропического. Она завела в тайное местечко, спрятанное от всех: от окон дома напротив, от велосипедной дорожки вдоль реки, и от противоположного берега тоже. Там, у самой воды, меня ждала узкая лавочка. Одну половину ее занимал черно-белый кот, свернувшийся клубком, а на второй устроилась я.
Никогда я себя не жалела, ни минуты.
Да, упала. Да, все плохо, и моя настоящая любовь оказалась китайской подделкой. Ничего. Встала и пошла дальше. Купила блядскую помаду, новое платье и пригласила на свидание красивого мужика прямо на парковке торгового центра.
Следовала всем советам.
«Леся, тебе надо напиться хорошенько!» — ладно, напьемся.
«Лучшее средство после развода — новая стрижка и цвет волос», — ну и отлично, иду в парикмахерскую.
«Тебе нужны оргазмы. Это главное. Оргазмы и хороший массаж» — никаких проблем!
Свидания, новая сумочка, выплакаться, съездить в отпуск, маникюр, не оставлять свободных вечеров, не думать, жить как обычно, сменить квартиру, сменить гардероб, заняться спортом, попить успокоительные, научиться рисовать, заняться рукоделием, выучить новый язык… я попробовала все советы.
Они все помогли — на шесть долгих лет.
Вот только сейчас все вдруг развалилось. Скелеты выпали из шкафов, сундук с секретами распахнулся, земля вытолкнула зарытые чувства.
И оказалось, что ни черта не сработало!
Ну что за жизнь такая, а? Только все приведешь в порядок — опять разваливается! Только решишь, что все на месте — является это чудовище и рушит весь мой порядок к чертям! Да прожила бы как-нибудь без этого, справилась бы. Вон, с Егором бы все получилось, если бы не сравнивала постоянно с этим уродом.
Все напряжение последних дней, гнев и обиды вдруг поднялись к самому горлу и выплеснулись в слезах.
Я выталкивала из себя воздух такими порциями, будто я его генерю где-то внутри — сразу соленый и горький с привкусом безысходности. А может быть все эти годы во мне копилась эта бездна невообразимого отчаяния, черной горечи, печали, что сильнее любой жизни. И эта бездна отравляла меня.
Меня тошнило слезами и черной болью, но с каждым рыданием становилось чуть-чуть легче, словно я вычерпывала черную горькую воду из моей бездны.
— Эй, я твой плач узнаю из тысячи. Иду и слышу — кто-то рыдает. И сразу понял — Леся, больше некому плакать на половину Никосии.
Утешение
Он бережно переложил черно-белого котика на землю, хотя тот все равно остался недоволен, сел рядом со мной, обнял за плечи и привлек к себе.
Я вдохнула его родной запах, и слезы полились еще сильнее. Он ничего больше не сказал — только гладил и гладил меня по волосам, прижимал к себе все крепче, пока я не оказалась у него на коленях, да вдыхал запах моих волос. А потом поднял мое зареванное лицо — я попыталась вывернуться, но Антон не дал — собрал губами катящиеся слезы и поцеловал по очереди опухшие глаза.
В темноте было легко смотреть на него. Казалось, что и в моих глазах ничего не прочитать.
— Ну что ты, пушистый, ты чего ревешь? — нежно спросил он, продолжая гладить меня по волосам.
И слезы хлынули снова.
Я стала называть себя «пушистый», когда прочитала один очень грустный рассказ, где так себя называла инопланетная кошка. Или как там было: «Мышь размером со спаниеля. Кошка с расцветкой енота».
И еще она там говорила: «Ты же не бросишь пушистого?»
Я приходила к Антону, делала грустные глазки и тоже спрашивала: «Ты же не бросишь пушистого?»
Тогда он тоже стал называть меня пушистым. Потому что, конечно, он никогда меня не бросит. Никогда-никогда.
Вот чего я реву.
Он продолжал шептать что-то бессвязное — то ли «тише», то ли «малышка», то ли еще какую-то такую ерунду. Просто заговаривал мои слезы, как делал это раньше, когда я ревела от несправедливости мира, когда меня обижали на работе или просто весь день все было не так. И я цеплялась за его шею, прижималась к большому и теплому, потому что надо было прижиматься хоть к кому-то сейчас, когда я выплакивала всю обиду прошедших лет.
Щекой, прижатой к его щеке, я чувствовала колючую щетину и представляла, как я завтра с утра буду выглядеть — наревевшаяся до опухших глаз и натеревшая кожу до раздражения.