. И это все, что ей сейчас нужно… Все ли?
«Не будь такой дурой», — одернула себя Оливия. Предположим, своим поведением она действительно заставляет Гиффорда страдать. Сумеет ли она найти благовидный предлог отказаться от встреч с ним, сумеет ли хотя бы постепенно забыть, какое значение он уже имеет в ее жизни?
«Иван просто сошел с ума. Этому должен быть положен конец, — решительно произнесла про себя девушка. — Я не верю Дуброски. Мне просто все это показалось, потому что я переутомилась и истрепала все нервы».
Никогда в жизни она не чувствовала себя столь разбитой, столь неуверенной в себе, столь одинокой. В следующий момент в ней словно что-то сломалось, и Оливия бросилась ничком на диван, заливаясь слезами. Дуброски она уже просто ненавидела. Ненавидела потому, что он вознамерился лишить ее единственной опоры в жизни и добился своего. И как теперь, после всего, что наговорил этот человек, — не важно, сочинил он это или нет, — ей общаться с Гиффордом? В обрывках подобных, не оформленных толком мыслей Оливия выплакивала свою душу — душу, в которую она сама старалась не заглядывать, ибо боялась обнаружить, что же таится там на самом деле.
Звука открывшейся двери она не услышала. Гиффорд, сказавший Дэнверс, что о нем можно не докладывать, возник на пороге комнаты и в первый момент подумал, что в ней никого нет. Сдавленные звуки, донесшиеся с дивана, заставили его повернуть голову и увидеть распростертую на нем фигуру.
В следующее мгновение он уже оказался рядом и, забыв обо всем, подхватил Оливию на руки:
— Милая, что случилось? Не плачь, солнышко мое, дорогая моя! Кто посмел тебя обидеть?
Она судорожно прильнула к его груди и сквозь слезы взглянула ему в глаза. Словно ослепительная вспышка позволила ей увидеть то, что следовало увидеть давным-давно. Оливия поняла: пока она в его объятиях — ничто в этом внезапно изменившемся мире не имеет никакого значения.
Солоноватый привкус слез был в их первом долгом поцелуе; но как же естественно и жадно встретились их губы!
Глава 14
— Но я до сих пор не верю! Неужели правда, неужели это действительно правда, что ты меня любишь?
Теперь они сидели рядом на диване. Пять минут назад Оливия едва успела подбежать к окну и встать спиной к Дэнверс, которая принесла чай.
Чай остывал, нетронутый; Оливия с Гиффордом так к нему и не прикоснулись.
— Солнышко мое ненаглядное, я полюбил тебя в тот момент, как только увидел, — ответил Гиффорд.
— Но почему же ты никогда… никак не дал мне понять это? Ох, Гифф, ты действительно страдал, да? Неужели ты не понимал, что я готова на все, чтобы не причинить тебе боль?!
Последний вопрос вернул Гиффорда с небес, куда он столь неожиданно и прекрасно вознесся благодаря Оливии, на грешную землю. Резко поднявшись, доктор сделал несколько шагов по комнате.
— Именно поэтому я и старался сделать так, чтобы ты ни о чем не догадывалась; и даже сейчас мне кажется, что я не должен был тебе этого говорить. Имею ли я право? — Он обернулся и пристально посмотрел ей в глаза. — Я боялся именно того, что ты не захочешь «причинить мне боль». Я опасался, что ты способна увлечься мной просто из-за преувеличенного чувства благодарности, а если почувствуешь, что это прошло, — будешь переживать, уже зная о моих чувствах к тебе. Ты действительно уверена, что этого хочешь?
— Конечно уверена, — удивленно вскинула голову Оливия. — Я была слепа и глупа, не понимая, что все это время любила тебя. Потому что я была счастлива только рядом с тобой!
Оливия подошла к Гиффорду и положила руки ему на плечи.
— Посмотри мне в глаза. Я люблю тебя! Я так хочу быть с тобой, что готова сделать ради этого все, что ты пожелаешь!
— Видит Бог, я совсем не хочу, чтобы ты что-то делала ради меня! — возразил Гиффорд.
Это была его обычная манера, и Оливия подумала: «Мне досталось восьмое чудо света — бескорыстный мужчина!» При всей своей неопытности Оливия за последние четверть часа приобрела мудрость, которую дает женщине любовь. Она понимала, что еще не пришло время рассуждать о будущем. Но настоящее принадлежало им безраздельно, потому что они наконец нашли друг друга.
Они решили до премьеры никому, кроме миссис Морнингтон, не сообщать о помолвке.
В течение нескольких последующих дней они старались проводить вдвоем каждую свободную минуту. Единственное, чего опасалась Оливия, — возможной реакции Дуброски, поэтому они избегали появляться в таких местах, где можно попасться на глаза любопытному журналисту или знакомым, способным обратить внимание на то, что слишком часто видят их вместе.
Пока Оливия решила ничего не говорить жениху о беседе с Дуброски. В конце концов, какая польза от того, что Гиффорд станет еще хуже относиться к балетмейстеру? Более того, Оливии в каком-то смысле следовало бы быть благодарной Ивану. Она даже нашла в себе силы отнестись с юмором к сложившейся ситуации. Интересно, что бы сказал Дуброски, если бы узнал, что своим визитом не только не оттолкнул ее от доктора, но, наоборот, свел их. И навсегда!
Оливии очень хотелось поделиться со своими коллегами по сцене той новостью, которую она узнала от Дуброски в частном порядке; сказать, что им не долго осталось терпеть придирки их скандального наставника. Если то, что он сказал, окажется правдой, это будет довольно мудрым поступком с его стороны, потому что растущее недовольство методами работы балетмейстера могло бы очень скоро подвигнуть его жертвы на открытый конфликт с руководством театра.
Вечером перед премьерой Гиффорд ужинал в одиночестве. Он так нервничал, что с трудом мог сосредоточиться на своей статье, которую надо было вычитать после машинистки. Набивая очередную трубку, он даже подумал, не пойти ли прогуляться, но в этот момент послышался звонок у входной двери.
«Кого это черт несет?» — удивился доктор. Подъезд запирался на ночь; внизу оставался ночной сторож. Нахмурившись, Гиффорд прислушивался к приглушенному голосу своей экономки. Через некоторое время она вошла в кабинет, оставив дверь полуоткрытой.
— Кто там? — нетерпеливо поинтересовался Гиффорд. — Кто-то хочет меня видеть?
— Совершенно верно, и этот кто-то не поверит, что ты занят, — раздался из коридора веселый голос. — Гиффорд! Я вломилась в очень неподходящий момент?
— Афина! — воскликнул он, вставая из-за стола и внутренне проклиная ее появление. — Какой сюрприз!
— Надеюсь, не слишком неприятный?
— Конечно нет. Заходи. — Кивком он отпустил миссис Ситон. Когда та аккуратно прикрыла за собой дверь, Афина сбросила роскошную соболью накидку, надетую ввиду вечерней прохлады, и негромко рассмеялась.
— Ситон меня ни за что не простит, верно?
— Она слишком хорошо воспитана, чтобы осуждать моих друзей, — успокоил гостью Гиффорд.
— А я до сих пор вхожу в их число? — с удивлением вздернула брови Афина. — Что с тобой случилось, дорогой мой? Тебя нигде не видно.
— Я страшно заработался. Хочешь выпить? Бренди, имбирное пиво или еще что-нибудь?
— Пожалуй, выпью рюмочку, — быстро согласилась гостья. — Надеюсь, я не очень помешала? Мы ужинали с Алариком, а потом он укатил на какую-то деловую встречу. Проезжая мимо, я подумала: почему бы не попробовать застать тебя дома, поскольку, я уверена, ты меня избегаешь.
Прежде чем ответить, Гиффорд встал, дотянулся до звонка и попросил принести спиртное, а потом вернулся на свое место.
— Ничего подобного. На самом деле я бездельничал. И как раз думал, не пойти ли мне прогуляться.
Вошла миссис Ситон с подносом. Афина подождала, пока она покинет комнату, а потом проговорила:
— А я хотела тебе позвонить, чтобы узнать, не собираешься ли ты завтра на премьеру в Оперный театр. Выступает Королевский балет, я беру нашу ложу. Но этот негодник Аларик смывается, и наша компания окажется неполной. Могу ли я надеяться, что ты присоединишься к нам? — Она грубовато хохотнула. — Предложение звучит, конечно, довольно странно, но мне действительно хотелось бы, чтобы ты пошел.
— Очень мило с твоей стороны, — откликнулся Гиффорд, — но я уже взял билеты.
— Ты хочешь сказать, что идешь один? — прищурилась Афина.
— Нет. Я сопровождаю миссис Морнингтон. Это приемная мать Оливии Элейн. У Оливии, как ты знаешь, серьезная премьера.
«Оливия! — От острого приступа ревности Афину передернуло. — Значит, все продолжается по-прежнему!»
Она откинулась в кресле, расстегнула свою вечернюю сумочку, достала тонкий, инкрустированный бриллиантами портсигар и принялась тщательно выбирать сигарету. Гиффорд поднес ей зажигалку.
— Я и не ждала, дорогой, что ты предложишь мне пойти с тобой, — проговорила Афина. — Значит, тебя интересует эта постановка «Лебединого озера»?
— Да, — кратко ответил Гиффорд.
«Но что именно интересует? Вот в чем вопрос!»
— Ну естественно. Ведь она была твоей пациенткой, я и забыла, — с напускным равнодушием заметила гостья. — Мой отец тоже должен там быть; во всяком случае, его ждут в Англии. Поступило распоряжение приготовить к его приезду наш дом в Суффолке. Я получила от него довольно любезное письмо; полагаю, мы помиримся.
— Очень хорошо.
— Он интересуется и тобой, полагает, что мы по-прежнему встречаемся. Ну а поскольку он, как ты знаешь, один из директоров Оперного театра, ему будет очень интересно посмотреть на твою подружку.
— Наверное. — Словно не решаясь раскурить при столь экзотической посетительнице свою трубку, Гиффорд встал, чтобы взять сигару. Афина пристально наблюдала за ним. Нельзя было не обратить внимания на зрелище, которое она собой представляла. Она была в черном облегающем вечернем платье, затканном цветочными узорами из золотой парчи. Сшитое по последней моде, с глубоким декольте и длинными рукавами, оно выразительно подчеркивало все великолепные формы владелицы.
Если Афина и выглядела безусловно сексапильной, то, на взгляд Гиффорда, ее сексуальность была совсем иной, нежели у тех девиц легкого поведения, которые беззастенчиво выставляют свои сомнительные прелести напоказ. Однако, сравнивая своеобразную гаремную красоту этой молодой женщины с тонкой и таинственной прелестью своей любимой, Гиффорд не мог не зафиксировать грустный факт: за прошедший год Афина заметно огрубела. Ночные загулы, неумеренность в спиртном — все суматошное прожигание жизни сильно поубавило влияние тех колдовских чар, которые когда-то испытал на себе Гиффорд и чуть было не поддался им.