Глаза слипались. Няньки, горничные, гувернантки — все уже выполнили свои обязанности. Оставалось только пожелать спокойной ночи и погасить свет. Наконец и свет был погашен, и стало тихо, очень тихо. Она ещё так и не привыкла к новому жилищу, но всё же за полтора почти месяца оно хоть чуточку обжилось, хоть чуточку потеплело и стало немножечко своим, хотя и не таким своим, как комната в Зимнем дворце, в которой она себя осознала вступившей в этот мир почти тринадцать лет назад. В которой было столько приятного и радостного.
Она вспомнила счастливые детские годы, ещё не омрачённые бедами и трагедиями, и с этими мыслями заснула в тот промозглый вечер 11 марта 1801 года, не зная, что с той своей комнаткой в Зимнем дворце она ещё встретится, но к встрече с ней и к переезду в неё приведёт событие совсем не радостное — событие горькое и трагичное.
Заговорщики решают: убивать ли всю семью?
Когда император Павел Петрович ещё сидел за ужином с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, совершенно не посвящённым в заговор, и подтрунивал над присутствующей на ужине его дочерью-фрейлиной, в столице продажными вельможами, верными слугами Туманного Альбиона и лютыми врагами России и русского государя готовилось величайшее преступление века (или, можно сказать, одно из величайших и отвратительнейших преступлений, открывшее путь серии других цареубийств помазанников Божиих).
В Михайловском замке всё было тихо и спокойно. Никто не подозревал о готовящемся злодеянии. А между тем, пока государь ужинал, пока он желал спокойной ночи своим детям, сановные преступники группировались на заранее назначенных явках, с которых и собирались начать государственное преступление. Одна шайка мерзавцев ужинала у полковника Николая Захаровича Хитрово, лишь недавно, 2 января 1801 года, пожалованного императором Павлом во флигель-адъютанты. Две другие шайки собрались у генералов Ушаковых, четвертая у Депрерадовича.
После того как сдобрили и раззадорили себя горячительными напитками на этих явках, все дружно двинулись в пункт сбора. Там продолжили пьянство, чтобы придать себе смелости. Коварные и жестокие люди, как известно, такими качествами, как храбрость, честность и порядочность, не обладают.
На общем «ужине» все три шайки были встречены главными заговорщиками — генералом Беннигсеном и фон дер Паленом.
Пили много и, по свидетельству современников, почти все выпили «больше, чем следует».
В довершение всего, когда уже было окончательно решено, что императора необходимо убить этой же ночью, полковник лейб-гвардии Измайловского полка Бибиков вскричал:
— Что толку избавляться от одного Павла. Надо покончить со всеми. Всех нынче же ночью перерезать!
Возражений не последовало, однако и в поддержку открыто никто не высказался. Донёсся лишь один робкий голос:
— И детей! Там же есть совсем маленькие…
Действительно, Николай Павлович родился в 1796 году, Михаил Павлович — в 1798-м, Анна Павловна — в 1795-м… Самой старшей из младших была Екатерина Павловна, которой шёл тринадцатый год.
Бибиков посмотрел в ту сторону, откуда раздался возглас, но, не разглядев ничего в табачном дыму, пьяным голосом, раздувая ноздри, истерично гаркнул:
— Всех, всех зарезать, чтоб духу не было!
В ответ снова молчание. Видимо, собравшиеся, какими бы мерзавцами они ни были, пока ещё на такое не были способны.
Лишь спустя двадцать четыре года подобные планы нашли своё более конкретное выражение в Южном обществе, где Пестель даже схему экономической виселицы вычертил — и она сохранилась в архивах, — согласно которой собирался в случае победы вершить расправу над семьёй Николая Павловича. По его плану на самой высокой мачте должен был быть повешен император, на привязанных к его ногам верёвках императрица и наследник престола, ну и далее остальные дети, в том числе и самые маленькие.
Сравнить эти шайки — что 1801 года, что 1825 года — со зверьем означало бы зверей обидеть незаслуженно. В животном мире милосердия значительно больше, нежели в мире революционеров.
Уловив общее настроение, главарь фон дер Пален предпочёл своё мнение по поводу ненавистной ему императорской семьи не высказывать и не поддержал предложение. Тем более он, вполне вероятно, был уверен — тот, кто вступит на престол после убийства Павла, окажется полностью в его руках! К чему усложнять получение личной власти? Перебить всех — значит привести к всеобщему дележу пирога. Нет, уж лучше управлять самому, полностью управлять через подвластного во всех отношениях императора.
Портрет Павла I с семьёй. Художник Г. фон Кюгельген
Беннигсен тоже промолчал. Он старался держаться так, чтобы и с заговорщиками быть в дружбе, и в то же время в будущем — как оно ещё повернётся — сохранить возможность близости ко двору.
И вот перепившаяся, жадная свора нелюдей, потерявшая обличие человеческое, двинулась к Михайловскому замку.
Двинулись не только убийцы всей своей многочисленной шайкой. Они привлекли и гвардейские полки. Немецкий драматург и романист Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу́ (1761–1819), газетный агент на русской службе в Остзейском крае, издававший в Берлине ряд газет, в которых проводил прорусскую пропаганду, вспоминал:
«Гвардейские полки были собраны; шефы и большинство офицеров были расположены в пользу заговора; из нижних чинов ни один не знал о предприятии, которому должен был содействовать. Поэтому офицеры получили наставление во время марша к Михайловскому замку смешаться с солдатами и их подготовить. Я слышал от одного офицера, что настроение людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил и много и долго; никто не отвечал. Он наконец спросил: „Слышите?“ Старый гренадер сухо ответил: „Слышу“. Но никто другой не подал знака одобрения».
Русский дипломат князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский (1824–1896), Рюрикович из рода Лобановых-Ростовских, действительный тайный советник, занимавшийся изучением событий цареубийства, по этому поводу писал:
«Нужно полагать, что собрание полков имело целью придать перевороту до некоторой степени характер народного движения и устранить нарекания в одной только дворцовой интриге».
Чем ближе был Михайловский замок, тем угрюмее солдаты, тем трусливее гвардейские офицеры. Не удивляйтесь такому определению. Гвардия была разложена ещё в последние годы царствования императрицы Екатерины Великой, поскольку ею никто не занимался. Заговорщики опирались на гвардию именно потому, что очень многие офицеры гвардейских полков не отвечали своим высоким званиям.
В гвардейские полки отпрыски знатных родов записывались с рождения и проходили службу «на домашнем коште» так, что к своему совершеннолетию зачастую имели высокие чины. Императрица Екатерина Великая таковые порядки отменила, но не сразу, а потому в гвардии ещё много было таковых, мягко говоря, странных офицеров, не знавших настоящего боевого строя, настоящей армейской службы. Гвардия со времён Семилетней войны в боях не бывала.
Один из гвардейских офицеров так вспоминал о своей службе: «При императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, в общество, ходили во фраках…» Ну а среди знати немало было тайных врагов России. Вот взять хотя бы Н. И. Салтыкова, который, кстати, никакого отношения к великому нашему полководцу, победителю Фридриха в завершающих сражениях Семилетней войны, Петру Семёновичу Салтыкову не имеет. Так вот этот Н. И. Салтыков умышленно «завел весьма обременительные для казны порядки и правила». Он отдал приказ, согласно которому «каждый гвардейский офицер должен был иметь шестёрку или четвёрку лошадей, самую модную карету, с десяток мундиров, роскошных и дорогостоящих, несколько модных фраков, множество слуг, егерей и гусар в расшитых золотом мундирах». Андрей Тимофеевич Болотов писал: «Господа гвардейские полковники и майоры делали что хотели; но не только они, но даже самые гвардейские секретари были превеликие люди и жаловали, кого хотели, деньгами. Словом, гвардейская служба составляла сущую кукольную комедию».
Не вся, конечно, гвардия была таковой, но об этом позже. А пока о тех, кто шёл убивать, стремясь одновременно повязать кровью и тех, кто понятия не имел, куда идёт.
Точно так же поступили в 1825 году декабристы, ведя солдат, обманутых заявлениями, что они идут спасать Конституцию — жену Константина, а после провала, всех поимённо на допросах сдали, обеспечив им суровые наказания.
Вечером 11 марта 1801 года обстановка становилась всё более напряжённой и какой-то гнетущей. Главари хорохорились, но у некоторых хмель на свежем воздухе, на пронизывающей измороси проходил. Деваться же было некуда. И главари не позволили бы отойти в сторону, а им уж и самим поздно было — остановись, и завтра начнутся неизбежные наказания, ведь шила в мешке не утаишь. Офицеры шли вперёд, понимая, что теперь уже другого пути у них нет.
Барон Карл Гейкинг (1751–1809), оставивший мемуары о дворе Павла I и тоже, как многие в ту пору изучавший историю преступления, рассказал:
«В половине одиннадцатого гвардейский пехотный батальон, который вели вдоль Летнего сада, спугнул стаю ворон, поднявшихся с пронзительным криком. Солдаты в испуге начали роптать и не хотели идти дальше. Тогда Уваров воскликнул: „Как! Русские гренадеры не боятся пушек, а испугались ворон. Вперёд! Дело касается нашего Государя!“ Это двусмысленное восклицание убедило их».
Банда сановных уголовников шла убивать, шла истязать государя, а в Михайловском замке постепенно всё затихало, и прислуга, и детки совсем ещё малы — Михаил, Николай, Мария, да и двенадцатилетняя Катиш даже не подозревали, какая смертельная опасность нависла над их отцом, да ещё никому не ведомо было, как всё повернётся и не ринутся ли опившиеся и обозлённые трусливые подобия офицеров, как предлагал Бибиков, вытаскивать из постелек малышей и надругаться над ними. От банды, как бы теперь их назвали, отморозков, возглавляемых нелюдями, которыми были фон дер Пален, барон Беннигсен, Платон и Николай Зубовы, всего можно было ожидать.