Каждый из заговорщиков был готов к совершению преступлений ради того, чтобы возвыситься. «Фельдмаршалы при пароле», как называл Александр Васильевич Суворов Н. В. Репнина и Н. И. Салтыкова, использовали всякую возможность, чтобы подняться по служебной лестнице. Именно они подсунули в генерал-адъютанты шестидесятилетней императрице двадцатилетнего смазливого офицерика Платона Зубова, сына «бесчестнейшего дворянина империи», как звали его отца современники. Зубов стал разыгрывать невероятную влюблённость, а потом и пламенную любовь к пожилой женщине. Брат Платона Николай Зубов сумел извлечь выгоды из сложившейся ситуации. С помощью интриг, оговоров честных людей фон дер Пален тоже прорвался на высокие посты. Пален лицемерно разыгрывал преданность императору Павлу Петровичу, а сам делал всё, чтобы император выглядел сумасшедшим. Именно в результате идиотских приказов, о которых Павел Петрович и не подозревал.
А. В. Суворов в Кончанском беседует с крестьянами (фрагмент). Художник Н. А. Шабунин
Пален оклеветал Суворова, организовал его ссылку, причём установил строгий надзор во время пребывания полководца в Кончанском. А когда Суворов по приглашению государя спешил в Петербург после своих победоносных походов, заслал отравителей, и Александр Васильевич, едва добравшись до столицы, ушёл из жизни.
Обычно Павел Петрович ложился спать в двадцать два час — в 10 пополуночи, — а вставал между четырьмя и пятью утра, потому что очень много было работы. Как-никак на его плечах великая Держава, о которой он думал и которую желал вести к благоденствию.
В одиннадцатом часу пополуночи, по свидетельству тех, кто был во дворце, Павел разослал пажей с различными деловыми письмами и обошёл часть постов в Михайловском замке. Замок охранялся надёжно, но охранялся от врагов явных, кто ж мог предполагать, что главные его враги были приближены к себе им самим.
Наконец государь закрыл внешнюю дверь и стал молиться у иконы в прихожей. Впоследствии в качестве доказательств его набожности показывали истёртый коленями молельный коврик.
После молитвы пришёл к нему лейб-медик Гриве с лимонно-мятной настойкой, которую император обычно выпивал перед сном.
А заговорщики между тем вели к Михайловскому замку уже начинавших немного трусить офицеров, посвящённых в тайну заговора, и совершенно непосвящённых, но угрюмых солдат.
А детвора в замке уже видела сны — первые, а может, и не первые. У каждого были свои радости, свои заботы, каждый, засыпая, думал о завтрашнем дне, о своих нехитрых детских заботах.
В ушах многих звучала беседа на совместном ужине, произошедшая между единственными двумя трезвыми из всей компании — между Паленом и Беннигсеном. Пален не пил сам и, по свидетельству Беннигсена, запретил пить и ему.
Обращаясь к пьяной уже компании, Пален громко заявил:
— Напоминаю, господа, чтобы съесть яичницу, нужно сначала разбить яйца.
Один из заговорщиков, не поняв намёка, прямо спросил, как они поступят с императором, когда захватят его.
Пален ответил известной в ту пору французской поговоркой:
— Когда готовят омлет, разбивают яйца.
Теперь многие, посвящённые в планы лишь частично, пытались понять, что же это означало.
Прискакал офицер, доложил Палену, что полки на подходе.
Пален заявил:
— Покуда, господа, вам надобно разделиться — некоторые пойдут со мной, другие с князем Платоном Александровичем. Разделяйтесь…
Тишина. Все стояли на своих местах толпой. И у каждого почти — сердце в пятках.
Пален засмеялся:
— Ну, ну, что же вы. Давайте так…
И сам стал распределять заговорщиков по группам, распределять произвольно. И, завершив, указал Николаю Зубову:
— Вот эти господа пойдут с вами, а прочие со мной; мы и пойдём разными комнатами. Идём!
Всё продумано. Пален направляется с группой к парадному входу в замок. Зубов впереди, во главе «ударной группы». С ним Беннигсен. По Садовой улице они выходят к Рождественским воротам Михайловского замка. Группа Палена идёт через Невский проспект к Воскресенским воротам.
Часы бьют полночь. И в этот момент адъютант Преображенского полка, в обязанности которого входило докладывать о пожарах в городе, вбегает в переднюю государева кабинета и кричит: «Пожар!»
Часовые, узнав его голос, открывают дверь, и 180 человек заговорщиков толпой врываются в замок.
Николай Саблуков рассказал в своей книге: «В темном коридоре, у дверей спальни Павла I, находилась икона; близ неё стоял на часах рядовой Агапеев. Когда заговорщики вступили в коридор, один из них, а именно граф Зубов, ударил Агапеева саблей по затылку так сильно, что тот упал, обливаясь кровью. Затем они постучались в спальню. Комнатный гусар (Кириллов), приотворив дверь, чтобы узнать, кто стучит, подвергся участи Агапеева».
Кириллова впоследствии вдовствующая императрица сделала своим камердинером.
«Найдя первую дверь, ведшую в спальню, незапертую, — рассказал далее Саблуков, — заговорщики сначала подумали, что император скрылся по внутренней лестнице (и это легко бы удалось), как это сделал Кутайсов. Здесь важно сразу оговориться, что низкий трус и предатель Иван Павлович Кутайсов, который мог спасти своего благодетеля государя, бежал босиком, в чём был одет, и скрылся у своей любовницы».
Причём И. П. Кутайсов бежал, даже не открыв дверь на лестницу, чем обрезал все пути отхода императору. Увидев, что единственный путь спасения перекрыт, заговорщики бросились в спальню государя.
Впереди была прихожая, дальше — спальня государя. Двери закрыты. Снова действует Аргамаков. Он стучит в двери. Тишина. Во дворце не готовы к разбойному нападению. Тут уже с пожаром дело не пройдёт. Но полковой адъютант обязан утром докладывать о положении дел в полку. Когда раздаётся полусонный голос камердинера, Аргамаков раздражённо говорит:
— Открывайте быстрее, уже шесть часов. Пора докладывать государю!
— Какие шесть часов. Только за полночь перевалило!
— Вы ошибаетесь, вероятно, ваши часы остановились, уже седьмой час. Из-за вас государь посадит меня под арест.
Все в напряжении. Уже нашумели. Платон Зубов старается потихоньку уйти, но Беннигсен говорит:
— Стойте, вы куда? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые ведут нас к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперёд!
Павел Петрович, услышав шум, всё понял. Первая мысль была скрыться в комнатах супруги, но, уже направившись к двери, он вспомнил, что сам по совету Палена приказал заколотить её намертво.
Государь спрятался за каминным экраном. Все пути к отступлению были перекрыты. Да и куда бежать, если уже были расставлены во всех коридорах, на лестнице, у всех дверей офицеры-заговорщики.
И вот в половине первого ночи первые двенадцать заговорщиков ворвались в спальню императора.
Императора не было.
Платон Зубов снова затрясся в страхе.
— Птичка упорхнула! — вскричал он по-французски и уже по-русски прибавил: — Нам всем конец!
Беннигсен подошёл к постели. Она была ещё тёплой.
— Гнездо тёплое, птичка недалеко. А-а-а, да вот он!
Павла вернули на постель. Он был в ночной рубашке.
И тут послышался шум. Платон Зубов снова запаниковал и бросился прочь. За ним остальные, кроме Беннигсена.
Возникла последняя возможность спастись. Император был не робкого десятка, да и физически развит покрепче Беннигсена. Время идёт. Они вдвоём, заговорщики разбежались. Ну же, ну… Ещё есть возможность, ну…
Беннигсен прекрасно понял, каково положение. Он дотронулся до эфеса шпаги, но перехватил взгляд Павла и понял, что не успеет воспользоваться ею. Но коварство остзейского чудовища велико. Не снимая руки с эфеса, он сказал:
— Будьте на месте. Здесь вас защитит моя шпага, а там… Вы же видите в каком они состоянии.
Наконец вернулись трусоватые бунтовщики. Оказалось, что шум подняла вторая группа заговорщиков.
Зубов достал из кармана заранее подготовленный акт об отречении. Молча протянул.
Павел мельком взглянул и решительно сказал:
— Я ничего не подпишу!
Беннигсен требует:
— Государь, вы — пленник, и вашему царствованию наступил конец; откажитесь от престола и подпишите немедленно акт отречения в пользу великого князя Александра.
Павел резко повторяет:
— Не подпишу!
Платон Зубов грубо говорит:
— Ты больше не император. Александр наш государь.
Ты! Это ничтожество говорит «ты» государю России! Павел бьёт его по руке и резко отталкивает так, что Платон едва удерживается на ногах.
Властный голос государя приводит всех в чувство. Заговорщики отступают. И снова остзейское чудовище Беннигсен выступает вперёд. Он уже не скрывает ненависть к Павлу, хотя ещё несколько минут обещал защиту, указывая на свою шпагу.
— Вы что! — обращается он к шайке. — Дело идёт о нас, ежели он спасётся, мы пропали.
Яшвиль приводит всех в чувство:
— Князь! Полно разговаривать! Теперь он подпишет всё, что вы захотите, а завтра головы наши полетят на эшафоте.
Подходит Николай Зубов. Он в суматохе присмотрел дорогостоящую золотую табакерку Павла и, как сын своего отца — «самого бессовестного дворянина в России» и вора, положил её в карман.
Он говорит Павлу:
— Что ты так кричишь?
Павел и его отталкивает. И тогда Зубов достаёт из кармана табакерку и сильно бьёт государя в висок. Государь падает, но тут же поднимается и разбрасывает ближайших бандитов.
— Я арестован? Я император!
Яшвиль с каким-то майором бросается, чтобы удержать его, но оба отлетают в сторону.
Спокоен лишь Беннигсен:
— Не противьтесь, государь, дело идёт о вашей жизни!
Декабрист М. А. Фонвизин, оставивший записки, племянник Д. И. Фонвизина, отметил:
«…Несколько угроз, вырвавшихся у несчастного Павла, вызвали Николая Зубова, который был силы атлетической. Он держал в руке золотую табакерку и с размаху ударил ею Павла в висок, это было сигналом, по которому князь Яшвиль, Татаринов, Гордонов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу: началась с ним отчаянная борьба. Павел был крепок и силён; его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина. В начале этой гнусной, отвратительной сцены Беннигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой развешаны были картины, и со свечкою в руке преспокойно рассматривал их. Удивительное хладнокровие!»