Никита Муравьев в воспоминаниях допускал, что Павел мог согласиться подписать акт, но:
«Один из заговорщиков поспешил известить об этом (отречении) Беннигсена, остававшегося в смежной комнате и с подсвечником в руке рассматривавшего картины, развешанные по стенам. Услышав об отречении Павла, Беннигсен снял с себя шарф и отдал сообщнику, сказав: „Мы не дети, чтоб не понимать бедственных последствий, какие будет иметь наше ночное посещение Павла, бедственных для России и для нас. Разве мы можем быть уверены, что Павел не последует примеру Анны Иоанновны?“ Этим смертный приговор был решён… Шарфом Беннигсена из серебряной нити его задушили».
Убийство Павла I. Французская гравюра
А дети спокойно спали, спала и Катиш, когда вдруг к ней вошла Шарлотта Карловна и, разбудив, сказала, что надо быстро одеться.
— Зачем?
— Срочно переезжаем в Зимний.
Катиш едва не воскликнула «ура», но не воскликнула, потому что заметила смятение, даже отражение ужаса на лице Шарлотты Карловны.
— Что случилось?
— У государя удар. Апоплексический удар!
Что ещё скажешь ребёнку? Не говорить же о зверском убийстве. О том, что это убийство и что зверское, приближённые уже знали.
— А где мама, где Александр, где Константин?
— Мама ждёт, а Александр и Константин уже выехали в Зимний.
Младшие не понимали, что произошло. Им не стали говорить об ударе. Просто собрали и повезли, испуганных, полусонных. Повезли в простой карете, как, собственно, и Александр с Константином уехали в самой простой.
Эту карету видела из окна княгиня Дарья Христофоровна Ливен — супруга сына Шарлотты Карловны Ливен. Она, «знаменитая светская львица» первой половины XIX века, тайный агент русского правительства в Лондоне и Париже, прозванная «дипломатической Сивиллой», рассказала о том в своих записках:
«Но вот послышался отдалённый шум, в котором мне почудился стук колес. Эту весть я громко возвестила мужу, но прежде, чем он перешёл в спальню, экипаж уже проехал. Очень скромная пароконная каретка (тогда как все в ту пору в Петербурге разъезжали четвериком или шестериком); на запятках, впрочем, выездных лакеев заменяли два офицера, а при мерцании снега мне показалось, что в карете я вижу генерал-адъютанта Уварова. Такой выезд представлялся необычайным. Мой муж перестал колебаться, вскочил в сани и отправился в Зимний дворец.
Моя роль на этом и окончилась. Все последующее я сообщаю со слов мужа и свекрови.
Экипаж, который я видела, вёз не Уварова, но великих князей Александра и Константина. Выехав по Адмиралтейскому бульвару к противоположному краю Зимнего дворца, муж действительно увидел в кабинете великого князя Александра освещение, но по лестнице поднимался очень неуверенно».
Марии Фёдоровне в ту страшную ночь было неспокойно, ведь вокруг — одни враги. Она ещё не знала, что заговорщики, собравшиеся на пьянку перед своим ужасающим преступлением, готовы были на всё.
Она перебралась в Зимний, потому что оставаться даже лишний час в Михайловском замке было жутко.
То, что должно что-то произойти, Мария Фёдоровна, конечно, чувствовала, но даже в страшном сне не могло присниться такое!
Теперь бы это квалифицировалось как убийство группой лиц с особой жестокостью, а в ту пору старались давать обтекаемые формулировки, главная цель которых — убедить в том, что император убит чуть ли не по собственной вине.
Да, по собственной! По собственной, потому что место тех, кто окружал его, было в лучшем случае в каземате Петропавловской крепости или на каторге, а то и на плахе.
В каком положении оказалась императрица, в одночасье ставшая вдовствующей?! На руках дети… Две дочери ещё не окрепшие, хоть и подросшие, а одна совсем маленькая, ровно так же, как и её ещё более младшие братья.
На кого надежда? На императора? Нового императора — известна формула: король умер, да здравствует король! Так и здесь: император умер (убит) — да здравствует император.
И она, Мария Фёдоровна, в ту страшную ночь, в тот страшный час, когда её не пускали к Павлу Петровичу, когда выгоняли, а она снова приходила, поздравила новоиспечённого императора, именно императора, ибо до того, чтобы назвать его государем, было ещё ох как далеко!
Цесаревич Александр Павлович. Художник В. Г. Левицкий
Он появился там же, перед непреклонными часовыми, бледный, растерянный. Мария Фёдоровна резко повернулась к нему, и на щеках её сразу высохли слёзы. Сделала шаг и сказала ледяным тоном:
— Теперь поздравляю! Вы — император!
Тот, кого поздравила она, и тот, кто в глазах всех считался её сыном, после этих слов рухнул как подкошенный на пол, и никто не успел поддержать его. Ужас отразился на лицах всех присутствующих при этой сцене, ужас оттого, что каждый был уверен, что стал свидетелем второй смерти за эту ночь, всего за несколько часов этой ночи.
Сын рухнул на пол. Сын не подавал признаков жизни. Что должна сделать мать? На её глазах сын испустил дух… так подумали все, а как ещё могла подумать она? Что должна сделать мать? Нет, не должна — должна здесь не подходит. Что сделает любая мать, каждая мать в такую минуту? Пусть сын виноват! Она это чувствовала, понимала, но она понимала и то, в какие он был зажат рамки теми жестокосердными, потерявшими человеческое обличие, еще до конца не протрезвевшими нелюдями.
Любая мать бросилась бы к сыну, подняла с полу его голову, прижала к себе, что-то закричала, стала звать его, стала звать на помощь…
Мария Фёдоровна спокойно переступила через безжизненное тело и вот теперь уже сама, без принуждения удалилась, опираясь на руку своего камердинера.
На эту страшную загадку никто почему-то не хочет обращать внимания. Как же так — сын «испустил дух». Именно так пишут сплошь да рядом: «испустил дух», а мать даже не нагнулась, да что там, даже не остановилась, даже не поинтересовалась, что случилось, и ушла.
Почему? Ответ мы найдём в великолепной книге нашего современника, учёного, дешифровщика древних текстов и тайнописей Геннадия Станиславовича Гриневича. Гриневич расшифровал тайнописи сибирского старца Феодора Козьмича и доказал, что под этим именем скрывался тот, кто правил Россией с 1801 по 1825 год. Но правил Россией вовсе не Александр Павлович, а действительно старший внук государыни, старший, правда, внебрачный сын Павла Петровича Симеон Афанасьевич Великий.
Тёмные силы подготовили его к правлению, когда он попал к ним в руки во время учёбы в Англии, а потом, пользуясь тем, что он как две капли воды похож на своего брата Александра, подменили им Александра.
Подмена прошла незамеченной — слишком большое сходство. Но она прошла незамеченной для всех, кроме, разумеется, родителей и кроме младшего брата Константина, который был к тому времени уже вполне взрослым. Но все вынуждены были сделать вид, что ничего не заметили. Много было причин. Во-первых, когда это случилось, ещё была жива Екатерина Великая, которая не простила бы подмену и убийство своего любимого внука. А вину очень легко было свалить именно на Павла Петровича. А тогда… Не берусь сказать, что было бы тогда!
Ну а что касается Михайловского замка, вспомним пророчество вещего Авеля-прорицателя, предрекшего… «Зрю в нём преждевременную гробницу твою, Благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет».
Действительно, к утру 12 марта никого из членов царской семьи в замке не оставалось, и замок вскоре был передан в Министерство Императорского двора.
В оде «Вольность» Александр Сергеевич Пушкин посвятил дворцу и его державному хозяину такие строки:
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъёмный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наёмной…
Но почему же Пушкин отзывается о государе как о тиране? Почему Михайловский замок назван «Пустынным памятником тирана». Ну а сам император Павел Петрович совершенно незаслуженно отождествлён с жестокосердным римским императором Калигулой, убитым его же собственными телохранителями.
В комментариях говорится:
«Этим именем Пушкин называет Павла I и в рукописном своём автографе начертал профиль Павла I. Правда, он показал своё отношение к убийцам. Янычары! Янычары, турецкая пехота, которая формировалась из детей угнетаемых славянских народов, взятых в плен в раннем возрасте. Это были жестокие, бессердечные, немилосердные воины. Что сделали с Павлом Петровичем его убийцы, было в ту пору достаточно хорошо известно. Убийцы омерзительны!»
Дело в том, что один из лучших государей русской истории не сразу был разгадан обществом, убийцы о том позаботились. Недаром вещий Авель-прорицатель предрёк императору Павлу:
«Коротко будет царствование твоё, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную Субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою… Но народ русский правдивой душой своей поймёт и оценит тебя и к гробнице твоей понесёт скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких».