еменовские флеши».
Бородинское сражение. Художник Петер Гесс
И далее в книге говорится о необыкновенной храбрости Багратиона, о его презрении к смерти.
«Для людей, наблюдавших в эти страшные часы князя Багратиона, хорошо знавших его натуру, помнивших всю его карьеру, в которой самое изумительное было то, что он каким-то образом прожил до сорока семи лет, не могло быть сомнений, что на этот раз третьего решения быть не может: или флеши останутся в руках Багратиона, или он сам выбудет из строя мёртвым или тяжелораненым».
«Князь Пётр», как называл его Суворов, был любимым его военачальником, которого впоследствии заслуженно назвали «генералом по образу и подобию Суворова». Вспомним Измаил! В напряжённый момент штурма, когда русские были оттеснены назад и, казалось, штурм может захлебнуться, Кутузов доложил о том Суворову и попросил подкреплений. Но Суворов вместо подкреплений прислал приказ о назначении Кутузова комендантом Измаила и сообщил ему, что отправил в Петербург доклад о взятии крепости.
Когда крепость уже была в руках русских, Кутузов спросил у Суворова:
«Почему изволили поздравить меня комендантом Измаила и отправили Государыне известие о взятии крепости, когда я едва не начал отступать от неё?»
Суворов ответил:
«Я знаю Кутузова, а Кутузов знает меня. Я знал, что Кутузов будет в Измаиле! Если же мы не взяли бы Измаила, Суворов умер бы под его стенами и Кутузов — тоже!»
А между тем сражение продолжалось, и, по словам Е. В. Тарле, «на Багратионовы флеши Наполеон направил уже не 130 и не 150, как до сих пор, а 400 орудий, т. е. больше двух третей всей своей артиллерии».
Багратион понял, что артиллерийская подготовка нового решительного штурма, в который враг вложит всю силу, до сих пор неистощённую.
И он решил применить оружие смелых и дерзких — он решил встретить врага контратакой.
Фёдор Глинка в «Очерках Бородинского сражения» писал:
«Вот тут-то последовало то важное событие, о котором мы уже слегка говорили. Постигнув намерение маршалов и видя грозное движение французских сил, князь Багратион замыслил великое дело. Приказания отданы, и все левое крыло наше во всей длине своей двинулось с места и пошло скорым шагом в штыки! Сошлись!.. У нас нет языка, чтоб описать эту свалку, этот сшиб, этот протяжный треск, это последнее борение тысячей! Всякий хватался за чашу роковых весов, чтоб перетянуть их на свою сторону. Но окончательным следствием этого упорного борения было раздробление! Тысячи расшиблись на единицы, и каждая кружилась, действовала, дралась! Это была личная, частная борьба человека с человеком, воина с воином, и русские не уступили ни на вершок места. Но судьбы вышние склонили чашу весов на сторону французов. Мы вдруг стали терять наших предводителей. После целого ряда генералов ранен и сам князь Багратион. Видите ли вы здесь, в стороне, у подошвы высоты Семёновской, раненого генерала? Мундир на нем расстегнут, бельё и платье в крови, сапог с одной ноги снят; большое красное пятно выше колена обличает место раны. Волосы в беспорядке, обрызганы кровью, лицо, осмугленное порохом, бледно, но спокойно! То князь Пётр Иванович Багратион. Его поддерживает, схватя обеими руками сзади, Преображенский полковник Берхман. Левая рука раненого лежит на плече склонившегося к нему адъютанта, правой жмет он руку отличного, умного начальника 2-й армии генерала Сен-Приеста и вместе с последним прощанием отдаёт свой последний приказ… Изнеможенный от усталости и потери крови, князь Багратион еще весь впереди, весь носится перед своими дивизиями. Видите ли, как он, забыв боль и рану, вслушивается в отдалённые перекаты грома? Ему хочется разгадать судьбу сражения…»
Генерал от инфантерии князь Пётр Иванович Багратион прекрасно понимал, сколь опасным может быть известие о гибели военачальника. Священной традицией для генералов русской армии стало до последнего вздоха думать об Отечестве, думать о том, как, хотя бы ценой собственной жизни, добиться этой победы. Мы ещё увидим немало примеров таких подвигов в священной памяти Двенадцатом году и во время Заграничного похода Русской армии. А сейчас обратимся к прошлому, тогда уже великому для князя Багратиона, к подвигу генерала русской армии Отто-Адольф Вейсмана, о котором Суворов сказал: «Вейсмана не стало — я остался один».
В одной из ожесточённых схваток с турками в ходе Русско-турецкой войны 1768–1791 годов янычарам удалось прорвать строй русского каре, где в первых рядах сражался сам Вейсман. Генерал бросился на угрожаемый участок, воодушевляя солдат личным мужеством. Русский солдат особенно стоек, когда видит бесстрашный пример командира. И Вейсман старался быть постоянно на виду у своих солдат, но видели его и враги. Один из турок бросился к генералу и выстрелил в него в упор из пистолета…
Гибель командира в бою может иметь непредсказуемые последствия. Вейсман прекрасно понимал это. Сражённый пулей врага, он остался на ногах лишь благодаря тому, что его подхватили сражавшиеся рядом офицеры. Мгновенно осознав, что рана смертельна, Вейсман воскликнул:
— Не говорите людям!..
Он не успел закончить фразу — остановилось сердце.
В последний миг своей жизни он просил окружающих скрыть от войск его гибель, поскольку настал напряжённый момент боя.
И всё же известие о гибели любимого командира мгновенно разнеслось по рядам.
Генерал Голицын бросился к Вейсману, которого всё ещё поддерживали офицеры и солдаты, и скомандовал:
— За мной, ребята! Отомстим за генерала!..
Он повторил привычное для Вейсмана обращение — именно так тепло, по-отечески тот называл своих воинов.
С удвоенным ожесточением бросились на врага русские воины. Турки не выдержали натиска и, несмотря на четырёхкратное численное превосходство, в панике бежали, спасаясь от русского штыка.
Вот точно так же придал уверенность русским воинам, видевшим ранение Багратиона, спокойный и уверенный голос генерал-лейтенант Петра Петровича Коновницына.
Евгений Викторович Тарле так описал всеобщий порыв воинов, стремившихся отомстить за ранение любимого командующего.
«Багратиона унесли, и это был критический, самый роковой момент битвы. Дело было не только в том, что солдаты любили его, как никого из командовавших ими в эту войну генералов, исключая Кутузова. Они, кроме того, еще и верили в его непобедимость. „Душа как будто отлетела от всего левого фланга после гибели этого человека“», — говорят нам свидетели.
Ярое бешенство, жажда мести овладели теми солдатами, которые были непосредственно в окружении Багратиона. Когда Багратиона уже уносили, кирасир Адрианов, прислуживавший ему во время битвы (подававший зрительную трубу и пр.), подбежал к носилкам и сказал: «Ваше сиятельство, вас везут лечить, во мне уже нет вам надобности!» Затем, передают очевидцы, «Адрианов в виду тысяч пустился, как стрела, мгновенно врезался в ряды неприятелей и, поразив многих, пал мертвым».
Потрясшее до глубины души известие о кончине Петра Ивановича Багратиона, получившего ранение в Бородинском сражении, великая княгиня Екатерина Павловна получила в Ярославле, где находилась вместе со своим супругом принцем Ольденбургским.
Для потрясения были особые причины, касающиеся не только сожаления о гибели выдающегося полководца, генерала «по образу и подобию Суворова» и всенародного любимца. Были причины личного характера.
Супруг Екатерины Павловны был занят с самого раннего утра и до позднего вечера. Нагрузка была колоссальной. В город непрерывным потоком шли беженцы, сюда везли раненых, хотя госпитали были переполнены. Под лечебные учреждения были переоборудованы казармы, Дом призрения и другие подходящие для этой цели помещения, в том числе и частные особняки, монастыри, загородные имения.
Не хватало перевязочных материалов, свечей для освещения помещений. Горожане и жители окрестных сёл старались помочь, чем только могли.
Всегда деятельная Екатерина Павловна не могла в полной мере помочь супругу, но поддерживала его морально. И вдруг в эти напряжённые дни такое известие. Багратион скончался в имении князя Бориса Андреевича Голицына, возглавлявшего в ту пору Владимирское ополчение. Имение располагалось в Юрьев-Польском районе Владимирской области. Такое внимание к раненому князю Голицын проявил неслучайно. Его женой была родная тётка Багратиона Анна Александровна, урождённая княжна Грузинская. Багратиону нравилось гостить у Голицыных, он полюбил и сам дом, и красивейшие места окрестные. Вот и решил князь Борис Андреевич, что раненому будет комфортнее среди своих, родных в знакомом доме. Хозяин имения повелел своим крестьянам выстлать соломой дорогу от большака до своего имения, чтобы Багратион не страдал от тряски кареты на ухабах, а когда увидел, что и это не помогает, приказал нести раненого до самого имения на руках.
Едва узнав о кончине князя, великая княгиня Екатерина Павловна решилась, как уже говорилось в начале повествования о ней, несмотря на сложную обстановку, побеспокоить своего державного брата. Обстоятельства были непростыми. И требовали немедленных действий.
Недавно в интернете в статье была выложена статья «В. К. Екатерина Павловна и Багратион. Девушка писала бойко», в которой приведены письма великой княгини Екатерины Павловны, перевод которых с французского языка, как указано, сделан Тимофеем Корякиным.
Цитирую письмо великой княгини Екатерины Павловны, адресованное брату Александру Павловичу по указанной выше публикации в интернете:
«…Багратион умер вчера ночью; вестник видел его смерть, и один из его адъютантов сказал, что он отошёл в мир иной, итак, это правда. Вы помните о моих отношениях с ним и то, что я вам сообщила о том, что у него в руках остались документы, которые могли бы жестоко меня скомпрометировать, если бы попали к посторонним. Он клялся мне сто раз, что уничтожил их, но я знаю его характер, и это позволяет мне сомневаться в истинности его слов. Мне бесконечно важно (и вам тоже, смею заметить), чтобы эти акты остались неизвестными. Прошу вас: прикажите наложить печать на эти бумаги и передать их вам, и позвольте мне их просмотреть, чтобы отобрать те из них, что принадлежат мне. Они должны быть или у князя Салагова, который, я уверена, был их хранителем, не знающим, что ему было доверено, в прошлых кампаниях, или у него самого. Если вы найдёте, что это нельзя сделать таким образом или что есть какой-то другой способ их забрать, сделайте это, и немедленно, дело не терпит отлагательств; ради бога, пусть никто не узнает об этом, это может меня ужасно скомпрометировать. Простите, мой дорогой друг, что в такой момент я вам докучаю с такой несерьёзной просьбой…»