Но просьба императору, видимо, показалась более чем серьёзной, и он ответил сестре из Петербурга уже 24 сентября. Учитывая расстояние и занятость императора, ответил почти немедленно. К тому же успел за это время кое-что даже исполнить.
«…То, что вы мне сообщили в вашем письме от 13-го, так тронуло меня, что я тут же отложил свои дела. В тот же момент я приказал найти Салагова. Он был болен, в постели, и смог приехать ко мне лишь на следующий день, 22-го. Он мне сказал, что было время, когда он был хранителем бумаг усопшего, но что потом по его приказу он отдал их некоему Чекуанову, грузину, служащему псарного двора. Он предложил себя в качестве посланника к этому субъекту, утверждая, что знает шкатулку, в которой должны находиться наиболее интересные бумаги покойного. Вчера, 23-го, он дал мне знать, что нашел некоторое количество бумаг покойного у этого субъекта, что он провёл остаток дня, опечатывая их, но что там были только текущие служебные бумаги и что маленькую шкатулку усопший забрал в свой последний приезд сюда. Он прибавил, что самое верное средство вернуть её обратно — это послать означенного Чекуанова с фельдъегерем в Симу, где он (Багратион) умер, чтобы забрать её, и что это единственный человек, который может её опознать. И даже, что он боится, как бы семья Бориса Голицына не наложила на неё руку».
28 сентября 1812 года великая княгиня Екатерина Павловна вновь написала брату письмо, в котором были такие слова благодарности:
«…У меня нет слов, чтобы сказать вам, как я тронута деликатностью, которую вы проявили, исполняя мою просьбу по поводу бумаг Б.
Вы превзошли все мои ожидания, и я за это очень признательна, только я сожалею, что мои старые ошибки доставили вам столько затруднений».
8 ноября 1812 года император успокоил сестру следующим сообщением:
«…В то время как я послал фельдъегеря с этим грузином, Салагов принёс мне шесть громадных кип и уверил меня, что это служебные бумаги, не имеющие никакой ценности и что они были доверены усопшим этому грузину. Поверив ему на слово, я их не коснулся, но, видя свои бесплодные поиски среди бумаг, привезённых фельдъегерем, я принялся просматривать эти шесть кип и после того, как я занимался этим шесть дней кряду, я увидел, что Салагов прав и что там нет абсолютно ничего… Салагов сказал мне, что в бытность его в Молдавской армии он сам видел, как тот (Багратион) сжёг некоторое количество бумаг и вследствие этого всё, что не нашли, должно быть, было сожжено. Таково, друг мой, состояние дел…»
Остаётся только поблагодарить переводчика писем Тимофея Корякина за их публикацию, сделанную со всею деликатностью, без лишних домыслов.
Ну что ж, видимо, для волнений были все основания. Известно, что в шкатулке, которую князь Багратион постоянно возил с собой, после его кончины были обнаружены портреты Александра Васильевича Суворова, супруги Екатерины Павловны, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Там же был и портрет и великой княгини Екатерины Павловны.
Так почему же так встревожилась великая княгиня?
Во многих воспоминаниях современников можно найти сообщения о том, что Екатерина Павловна была влюблена в князя Багратиона. А как же он? И он платил ей взаимностью. То есть, кроме дел, касающихся Отечества, кроме разговоров, которые могли не остаться только разговорами, о спасении России от прозападного правления, было и ещё что-то важное, личное, интимное, если оно попало в письма. Ведь Екатерина Павловна беспокоилась потому, что, видимо, слишком откровенная была в своих посланиях к боевому генералу, идущих от сердца.
Трагедия Екатерины Павловны
Война не пощадила и семью великой княгини Екатерины Павловны. Она не щадила себя во имя Отечества. Егерский батальон, созданный ею, действовал отважно, выполняя поставленные задачи. Он прикрывал дорогу из Москвы на Тверь и Петербург, отличился в ожесточённом сражении под Малоярославцем, в дальнейшем, участвуя в Заграничном походе Русской армии, заслужил похвалу императора, отметившего, что он «доволен храбростью, оказанной батальоном в битвах, в которых он участвовал». 294 воина пали смертью героев на полях чести. В строю осталось 418 солдат и офицеров. Самую искреннюю заботу проявляла Екатерина Павловна о раненых, причем тех, кому особенно это было необходимо, отправляла за свой счёт на европейские лечебные курорты. Но это было позднее. А в конце 1812 года прекрасную Катиш постигло личное горе.
Находясь в Твери, она вместе с мужем занималась подготовкой резервов, отправкой продовольствия и фуража на театр военных действий. В городе были размещены госпитали, в которые эвакуировали с полей брани раненых солдат и офицеров. Заботу о раненых и супруг Екатерины Павловны, и она сама почитали как за одну из важнейших. Регулярно посещали госпитали, беседовали с теми, кто выбыл из строя, защищая Отечество. А победа приближалась. Екатерина Павловна писала в те дни:
«Неприятель бежит — мы его преследуем и уничтожаем. По-видимому, настал последний час для чудовища. Россия восторжествует над всем миром, ибо ей будет принадлежать честь произнесения последнего приговора над врагом!»
И казалось, что может произойти в глубоком уже тылу, за сотни вёрст от тех мест, где русская армия довершала полное истребление незваных пришельцев.
Но война неумолима, война жестока. Принц Ольденбургский рвался на поле брани, но смерть нашла его в далёкой от боёв Твери. Во время одного из посещений госпиталя он заразился тифом и умер…
Екатерина Павловна тяжело перенесла этот второй уже, начиная с Бородинского сражения, удар. На поле брани получил смертельное ранение князь Багратион, занимавший особое место в её сердце, теперь на фронте всеобщей борьбы с врагом, которая не ограничивалась только театром военных действий, погиб её супруг…
После похорон принца Ольденбургского в Петербурге Екатерина Павловна серьезно заболела, и мать, Мария Фёдоровна, настояла на её поездке в Европу на воды, тем более там уже восстанавливалась постепенно мирная жизнь, а война откатывалась всё дальше на запад.
После того как генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов Смоленский в приказе по армии от 21 декабря 1812 года написал точную и ясную фразу: «Война закончилась за полным истреблением неприятеля».
После того как Иван Андреевич Крылов с такой же удивительной точностью выразил русскую военную доктрину в басне «Волк на псарне»:
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой.
После того как пал Париж и было низвержено «корсиканское чудовище», названное потомками к тому же ещё и французским Гитлером, началось послевоенное переустройство Европы, в котором приняла участие вдова ушедшего в мир иной «князя Петра» княгиня Екатерина Павловна Багратион, с гордостью носившая титул супруга.
По свидетельству современников, она блистала на знаменитом Венском конгрессе в ореоле своей необыкновенной красоты, которую освещали лучи бессмертной славы Петра Ивановича Багратиона. Итак, 30 марта 1814 года Париж пал, а Наполеон не застрелился, не отравился и не повесился, а просто отрёкся от престола и был сослан на остров Эльба.
Брат казнённого на гильотине короля Людовика XVI взошёл на французский престол под именем Людовика XVIII.
Обычно войны заканчивались мирными договорами с побеждённой стороной, но в данном случае договор заключать было не с кем. Правительство, которое возглавлял император-самозванец, ушло в небытие. Наследная династия Бурбонов в отгремевших войнах была неповинна. Однако войны эти настолько всё смешали в Европе, потребовалось как-то упорядочить положение дел. Вернуться к тому, что было во Франции до революции, уже было невозможно. Предстояло выработать что-то новое, и выработать коллективно. Двадцать пять лет минуло со времени Французской революции. Народились и выросли новые поколения.
Конференция, получившая название Венского конгресса, собралась в столице Австрии в сентябре 1814 года и работала по июнь 1815 года. Австрийцы, резво бегавшие от наполеоновских войск всегда и везде, благодаря несомненному дипломатическому таланту Меттерниха, не только добились проведения конгресса в своей столице, но и председательствования на нём. Председательствовал, естественно, граф Меттерних.
Участники Венского конгресса. Старинная гравюра
Вчерашние союзники ещё демонстрировали единство и согласие, но скорее лишь демонстрировали. Соперничество было неизбежно, ведь каждый, использовав силу и мощь России, фактически в одиночку сокрушившей наполеоновскую банду, теперь стремился урвать себе кусок пожирнее, при этом отодвинув Россию от дележа пирога.
Если венский двор на конгрессе представляли император Франц I и Меттерних, безусловные радетели на австрийские интересы, то Россию — император Александр I, отстаивающий интересы никак не русские, а, как тогда говорили, «вселенские», недаром же он уже отдал и Русскую Америку, и все завоевания России в Архипелаге, о чём старательно забывают историки. Кроме него русские интересы представлял австрийский министр русских иностранных дел Нессельроде, лютый враг всего русского, в недалёком будущем организатор подлого убийства Пушкина. Ну и Андрей Кириллович Разумовский, посланник в Вене в 1797–1799 и 1801–1807 годах, дипломат, о котором говорили, что он «более, чем сами австрийцы, привержен к интересам Австрии». Для работы в спецкомиссиях был назначен Иоганн фон Анстетт, который был родом из Страсбурга…
В конгрессе участвовали представители Великобритании, Пруссии, Франции, Португалии и Швеции.
Рассказывая о работе конгресса, Антон Антонович Керсновский коснулся деятельности Александра I:
«Царствование Императора Александра Павловича делится на две половины, гранью между которыми надо считать 1815 год. Венский конгресс завершил первую половину — эпоху борьбы с Наполеоном и дал основание деятельности второй — эпохе Священного Союза и военных поселений. Ум высокий, но химерический. Душа, преисполненная самых высоких стремлений — сперва спасти Европу, затем осуществить Царствие Божие на земле. Наряду с этим — женственность характера, фальшь и двуличие, перед которыми становится в тупик благожелательнейший из его историков — Шильдер. Глубокий мистицизм и сильное, но извращенное религиозное чувство. Болезненное самолюбие и подозрительность…