«Мэри, вновь ожидая ребенка… Она жила очень замкнуто в своём прекрасном имении Сергиевское в обществе своего мужа и своей дочурки. Амели Крюднер, ее соседка, разделяла с ней это одиночество. Обе они проводили свое время в критике того, что делалось при Дворе, осуждая и роскошь торжеств и приемов, и потерю времени, связанную с этим, и главное, вечный сплин, который доминировал надо всем. Родители были обижены этим, они страдали от того, что Мэри точно отвернулась от семьи, но ведь они сделали все, что было в их силах, для ее счастья с Максом. Что Макс не чувствовал себя счастливым, они были невиновны. Существует ли что-либо более унизительное, как быть только мужем своей жены? С каким восторгом приехал он в Россию! И тем не менее ему постоянно давали чувствовать, что он иностранец, его обременяли второстепенными постами или неприятными обязанностями. Макс командовал бригадой в Петергофе, конно-гренадерами и уланами. Он должен был ежедневно принимать парад под окнами Папа. Устав был очень запутанным, а дядя Михаил очень придирчивым. Поэтому постоянно были недоразумения, даже грубости, офицеров сажали под арест, часто командиры не знали даже почему, так велика была запутанность и разница в толковании этого устава прусского образца! Сколько было ненужных волнений, сколько прекрасных людей доходили до границы отчаяния! Можно себе представить, что испытывал Макс, выросший в Германии на свободе в своих Альпах, попав в страну с совершенно иными обычаями и нравами и оказавшись среди людей, думавших и говоривших по-другому, чем он, а к тому же суровый климат вредил его здоровью. Папа, прекрасно понимавший тогда последствия, которые вызывала преувеличенная строгость дяди Михаила, старался часто умерить ее. Последнее вызывало только ярость дяди, он начинал кричать, Папа в свою очередь выходил из себя, после чего дядя предлагал уйти в отставку, и только Саша мог, внутренне смеясь, снова восстановить мир. Но такие сцены обижали Папа, оттого что он любил своего брата и всегда старался беречь его».
Вот такие испытания обрушились на семью, хотя всё способствовало тому, чтобы между супругами царили мир и согласие.
Рождались дети… Первой, как уже упомянуто, в 1840 году родилась дочь, которую в честь сестры Адини назвали Александрой. Статс-секретарь Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876), впоследствии директор Императорской публичной библиотеки (1849–1861) и главноуправляющий Вторым отделением (1861–1864), подметил в своём дневнике одну небольшую деталь:
«Вчера, 28 марта 1840 года в три часа пополудни разрешилась великая княгиня Мария Николаевна дочерью. Примечательно, что девять месяцев со дня свершения брака (2 июля) минет еще только 2 апреля. После обеда часу в 6 видел уже Государя, покупавшим в Английском магазине браслет, вероятно, для новоразрешившейся».
Дочь Александра прожила недолго и ушла из жизни 31 июля 1843 года от коклюша. От Марии Николаевны смерть дочери скрыли, потому что она как раз в это время должна была родить третьего ребёнка — Николая (1843–1891), 4-го герцога Лейхтенбергского.
Вторым ребёнком была Мария, родившаяся через год после Александры, прожившая 73 года.
А всего детей было семь: четыре сына — Николай, Евгений, Сергей и Георгий и три дочери — Александра, Мария и Евгения.
О рождении первого сына Николая в книге «Сон юности» читаем:
«23 июня (1843 г. — А. Ш.) у Мэри родился сын, его назвали Николаем. Папа покинул маневры, чтобы обнять этого своего внука. Обе дочки Мэри были больны коклюшем, и в ночь после рождения Николая состояние маленькой Адини настолько ухудшилось, что опасались за ее жизнь. Макс ходил от кроватки ребенка к постели матери и старался улыбаться, чтобы успокоить встревоженную мать. Но ребенок умер в ту же ночь. В то время как перевозили маленькое тельце в Крепость, Мэри казалось, хотя она ничего не знала об этом, что звонят колокола и горят огни факелов. Только на двенадцатый день после рождения ее сына врачи позволили сказать ей правду. Макс пришел к ней с маленькой Марусей на руках. „А Адини?“ — сейчас же вскричала она. „Доктора обеспокоены её состоянием“, — ответил Макс смущенно. Она упала на колени и сказала беззвучно: „Она умерла!“ Ее печаль разрывала душу. Никогда больше она не произнесла имени ребенка. Мэри приказала построить часовню на месте павильона, в котором умерла маленькая. Она сама следила за эскизами для часовни и с большой тщательностью выбрала туда иконы. Так же сдержанно она держалась, когда двадцать лет спустя потеряла своего маленького Григория, сына Строганова, за которого вышла после смерти Макса».
Великая княжна Мария Николаевна. Художник Кристина Робертсон
И далее великая княгиня Ольга Николаевна рассказала о том, как Мэри относилась к своим детям:
«Мэри была идеальной матерью, нежная, исполненная заботы и очень ловкая. Она не только сумела добиться от своих детей послушания — они любили её и уважали, и её авторитет всё увеличивался с годами. Её дети были для неё также оплотом и защитой от всех жизненных разочарований, вытекавших из непостоянства её натуры. Как я любила потом прелестную картину, когда она в детской, окруженная всей своей румянощекой детворой, с новорожденным на руках, сидела с ними на полу».
Камердинер А. Е. Степанов вспоминал о Марии Николаевне:
«Светские дамы перенимали нарасхват Её гениальный вкус и, конечно, не успевая в этом, — более или менее удачно подражали оригиналу элегантности, ни одна из них не умела одеваться, как Она, так своеобразно и мало заимствовано… Как умела она придавать значение даже незначительному предмету, живописно умея его поставить в привлекательном свете. Её дворцовые комнаты служили для всех образцом классического вкуса и легкости стиля: всякая мебель или вещь были поставлены относительно к другим как нельзя более лучше; художественная расстановка везде гармонировала в своих цветах, характере или узорах; по целым часам и иногда и несколько дней видоизменяя обстановку, Она наконец достигала того идеала совершенства или того ей необходимого nis plus ultra в отделке и как художник оставалась довольна своим удачным созданием… Как и все красивое, она также любила и цветы и, будто жалея даже срезанные цветы, всегда приказывала развязывать букеты, — туго и уродливо сжатые ради формы или симметрии… — Весной и летом Ее царственные покои постоянно благоухали ландышами или полевыми васильками (Ее любимый цвет, расставленными везде и повсюду, и окрестные поселяны, зная Ее страсть к этим цветам, снабжали более, чем было надобно, Ее комнаты; скромные незабудки и душистые фиалки пользовались также ее расположением. Но как Она гордилась розами своего сада в Quatro и которые действительно поражали эстетическое воображение своим громадным количеством или разновидностью. Первейший италианский король il re Galante Uomo во время своих ежегодных визитов всякий раз был обязан дожидаться свидания настолько лишнего времени, насколько Ей требовалось отыскать в саду пышную палевую розу и, приколов ее к поясу черного бархатного платья, лишь только тогда Она грациозно выходила навстречу рыцарственному своему гостю-королю и окончательно уже очаровывала любезностью и умом этого странного потомка Савойского дома…»
Всё бы хорошо, но поползли слухи относительно супружеской неверности Максимилиана. Точнее их назвать, наверное, сплетнями. Но…
Максимилиан был хорош собой, общителен, привлекал внимание женщин. Одно это уже у сплетников вызывало желание посудачить о том, что он не просто привлекал внимание к себе, но и сам одаривал вниманием красоток.
Существуют свидетельства современников и о том, что Максимилиан пристрастился к азартным играм. А где карты, там вино. И конечно, сплетни, которые не достигают ушей той, которую они должны наиболее ранить, создателям их кажутся обычно бесполезными.
Максимилиан Лейхтенбергский. Художник К. П. Брюллов
Нашлись среди придворных таковые, кто постарался донести до Марии Николаевны то, о чём судачат вокруг.
Максимилиан часто задерживался на службе, но прежде это особенно не волновало. Когда же появились слухи об изменах, она стала переживать, да и как иначе.
В Википедии говорится:
«Брак Марии Николаевны, заключенный по любви, с годами превратился в формальность. По словам А. Ф. Тютчевой, герцог Максимилиан был „красивый малый, игрок и кутила“, страдавший от властного характера жены. Сама Мария Николаевна занималась благотворительностью и уделяла много времени светской жизни. Она курила сигары и кокетничала с кавалерами. Порой она вела себя неприлично, и её излишне свободные манеры заставляли домысливать то, чего в действительности не было. Все это служило источником сплетен. В обществе ходили слухи о романе Марии Николаевны с князем А. И. Барятинским и А. Н. Карамзиным. К 1847 году герцог Лейхтенбергский был уже тяжело болен чахоткой, от которой безуспешно лечился в Эстляндии и на Мадейре. Он умер в октябре 1852 года в Петербурге».
Тайное венчание с «широкой русской натурой»
Измены изменами, были они или нет, кто ж может сказать наверняка. А вот в обществе Марии Николаевны стал появляться сын фрейлины графини Строгановой юнкер граф Строганов, крестник императора Александра I и графини М. Г. Разумовской, о котором историк С. М. Соловьев написал, что он «не имел в себе ничего строгановского, живой, болтун, шумиха, красив, строен».
Он стал всё чаще приглашать Мэри на танцы во время балов, иногда оказывался в узком кругу близких ей людей.
Но ведь Мэри любила мужа? Да, любила, но любовь нуждается в обоюдном внимании, в обоюдном стремлении друг к другу. А тут вдруг равнодушие со стороны супруга. Причём равнодушие, быстро прогрессировавшее.
Что ж, и Мария Николаевна позволила себе более, чем может позволить верная жена. Но тут и до ушей Максимилиана донеслись сплетни. Где сплетни, а где и правда. Он с ужасом узнал, что сердце его супруги раскрылось для любви к другому…