Ольга Николаевна рассказала о визите государя-отца в Вену:
«За пышными приемами, торжественными спектаклями и балами в честь Папа скрывалось не что иное, как отказ и боязливое ожидание грядущих мрачных событий. Меттерних в разговорах с Папа производил впечатление собственной тени, его влияние ослабевало и опиралось только на былую славу его имени. В Венгрии — брожение, в Богемии вспыхивало стремление к независимости, положение Стефана там было далеко не прочным. Что бы случилось со мной, если бы я была женой Стефана, после катастрофы, когда он, скомпрометированный и преследуемый, должен был окончить свою жизнь в изгнании! Но еще менее приятным, чем все это, был разговор, который Папа имел с Императрицей-матерью Каролиной Августой. В своих апартаментах она подвела его к алтарю, сооруженному на месте кончины Императора Франца I, и начала говорить о гонениях, которым подвергается Римско-католическая церковь в России. С театральными жестами она спросила, видит ли Папа возможность изменить это положение. Папа возразил ей, попросив доказательств таких гонений. На это Императрица не смогла ему ответить и стала говорить о русских законах, которые были направлены против католичества. „Назовите мне их!“ — сказал Папа. „Я не могу сейчас точно вспомнить, — ответила она и прибавила к этому вопрос: — Должна ли эрцгерцогиня, выходя за Великого князя, переменить свою веру?“ — „Конечно нет“, — был ответ Папа. Императрица чувствовала себя побежденной и попробовала занять более дружественные позиции. Но Папа был очень рассержен, тем более что в разговоре Императрица даже не упомянула обо мне. Совершенно откровенно он сказал ей, что это она порвала с традициями, которые связывали покойного Императора с Русским Царствующим Домом. Папа доказал свою верность своим визитом в Вену и хотел это сделать перед глазами всей Европы, но сама Австрия оттолкнула его. Он уехал, и все было кончено».
Политика, политика и ещё раз политика. Ольга Николаевна призналась:
«Меня желали видеть невестой Стефана и видели в этом залог продолжения Священного союза».
Священный союз — союз России, Пруссии и Австрии, созданный в 1815 году с целью поддержания установленного на Венском конгрессе международного порядка — теперь уже вряд ли что-то могло спасти. И причина не только в отказе от бракосочетания великой княжны Ольги Николаевны и эрцгерцога австрийского Стефана (1817–1867), просто европейские страны искали в каждом союзе прежде всего свои корыстные цели, а потом уже думали о тех задачах, ради которых вступали в союзы.
И вот в начале 1846 года появился тот, о котором государь-отец сделал весьма лестный отзыв в письме.
Прибыл кронпринц Вюртембергский.
«Что-то неописуемое произошло в тот миг, как я услышала этот голос: я почувствовала и узнала: это он! — призналась в воспоминаниях Ольга Николаевна. — Несмотря на то что моё сердце готово было разорваться, я вошла спокойно и без смущения. Он взял мою руку, поцеловал её и сказал медленно и внятно, голосом, который я тотчас же полюбила за его мягкость: „Мои Родители поручили мне передать вам их сердечнейший привет“, — при этом его глаза смотрели на меня внимательно, точно изучая.
Вечером за столом были только самые близкие. Он был скорее застенчив, мало говорил, но то немногое, что он сказал, было без позы и совершенно естественно. При этом он ел с аппетитом, что не согласуется с законом, говорящим о том, что влюблённый не может есть в присутствии дамы своего сердца. Это обстоятельство было также замечено и отмечено нашим окружением (и чему удивляться, ведь жених-то из Европы! Где ж поесть, как не в России. — А. Ш.). Перед тем как идти спать, я сказала Анне Алексеевне: „Очень прошу вас: ни слова о сегодняшнем дне; я не буду в состоянии что-нибудь сказать вам об этом раньше, чем по крайней мере через неделю“».
Объяснение произошло не сразу, но результат его был уже вполне предсказуем, поскольку Ольгу Николаевну всё располагало в кронпринце, даже когда слышала его голос, в ней «углублялось чувство доверия, которое испытала к нему в момент первой встречи».
Карл Вюртенбергский. Художник Г. Бон
И однажды, спустя четыре дня после первой встречи, как вспоминала Ольга Николаевна, «подошла молодая крестьянка и с лукавой улыбкой предложила Карлу букетик фиалок „пер ла Донна“ [для госпожи (ит.)], он подал мне букет, наши руки встретились. Он пожал мою, я задержала свою в его руке, нежной и горячей».
Порой ведь и слов не надо — достаточен язык жестов. Так и не объяснившись словами, Карл Вюртембергский обратился к императрице-матери с вопросом, вполне понятным без уточнения:
— Смею я написать Государю?
— Как? Так быстро?! — воскликнула императрица.
А в следующую минуту, поздравляя и благословляя, заключила дочь и будущего зятя в свои объятия.
Годы спустя в воспоминаниях «Сон юности» Ольга Николаевна описала своего суженого:
«Как он выглядел? Выше среднего роста, он был выше меня на полголовы. Глаза карие, волосы каштановые, красиво обрамляющие лоб и виски, губы полные, выгнутые, улыбка заразительная. Руки, ноги, вся фигура была безупречна. Таким я вижу его перед собой, с одной только ошибкой: он был на шесть месяцев моложе меня. О, какое счастье любить! (…) Идти с ним под руку или, прижавшись головой к его коленям, сидеть у его ног и слушать, как он повторяет: „Оли, я люблю тебя“, — всё это подымало меня на небеса. Для невесты дни проходят как один-единственный сон; она живет в привычной обстановке своего окружения, но поднятая высоко надо всем своей любовью и душевным озарением. Для жениха, конечно, это время более смелых желаний и надежд».
1 июля 1846 года, в день рождения императрицы-матери и в день её бракосочетания с Николаем Павловичем, в ту пору ещё великим князем, в Петербурге состоялось венчание Ольги Николаевны и Карла Вюртембергского.
Государь сказал дочери, уже не великой княжне, а великой княгине: «Будь Карлу тем же, чем все эти годы была для меня твоя Мамá».
И она выполнила этот отцовский завет. Жили дружно, да вот по не озвученным биографами обстоятельствам, детей не имели. Правда, они взяли к себе на воспитание двух племянниц Карла, и Ольга Николаевна привязалась к ним как к родным — о её отношении к девочкам говорили, что души в них не чаяла.
В 1864 году после смерти короля Вильгельма I супруг Ольги Николаевны вступил на престол и стал именоваться королём Карлом I, а Ольга Николаевна стала королевой Вюртемберга.
Конечно, она скучала по России, что видно по письмам к родным и письмам к своему учителю Василию Андреевичу Жуковскому:
«Утешительно в минуту разлуки думать, что незабвенная бабушка (императрица Мария Фёдоровна — супруга Павла Первого. — А. Ш.) родилась в этой земле, где мне суждено жить и где Екатерина Павловна (Катиш, сестра её государя-отца. — А. Ш.) оставила о себе так много воспоминаний. Там любят русское имя, и Вюртемберг соединен с нами многими узами».
Вот и её воспоминания «Сон юности» посвящены России, посвящены родителям, сёстрам, а особенно одной из них, ставшей на каком-то этапе даже соперницей…
«Жизнь только коридор, только приготовление»Великая княжна Александра Николаевна (1825–1844)
Она родилась в суровый для России год, родилась 24 июня 1825 года и вполне могла оказаться на виселице на шестом месяце своей ещё даже не детской, а младенческой жизни. В очерке я коснулась воспоминаний её старшей сестры Ольги Николаевны о дне 14 декабря. Так вот если бы в этот день бунтовщики одержали победу, расправа была бы жестокой. На следствии фигурировали документы, страшные по своей сути, фигурировал даже чертёж виселицы, с издёвкой названной Пестелем «экономической».
Мужество, твёрдость, распорядительность государя-отца спасли семью от гибели, а Россию от превращения в сырьевой придаток Запада.
И вот всё позади. Адини росла в доброй дружной семье, в скромной, простой обстановке. Старшие сёстры всегда помогали младшим, заботились о них. Воспоминания Ольги Николаевны о своей младшей сестре Александре проникнуты теплом и любовью:
«В то время (а это был уже 1839 год. — А. Ш.) как Саша (цесаревич Александр. — А. Ш.) отсутствовал, а Мэри (старшая сестра. — А. Ш.) была всецело поглощена своим женихом, я снова сблизилась с Адини, которая постепенно превращалась в подростка. Прелестная девочка, беспечная, как жаворонок, распространявшая вокруг себя только радость. Ранняя смерть — это привилегия избранных натур. Я вижу Адини не иначе как всю окутанную солнцем. Совсем еще маленьким ребенком она привлекала к себе прелестью своей болтовни. Она обладала богатой фантазией и прекрасно представляла не только людей, но даже исторические персонажи, словно переселяясь в них. В одиннадцать лет она могла вести за столом разговор, сидя рядом с кем-нибудь незнакомым, как взрослая, и не казаться преждевременно развитой: её грациозная прелесть и хитрая мордочка говорили за себя. Все в доме любили её, дети придворных ее возраста просто обожали. Я уже упомянула, что у нее было прекрасное сопрано. Придворные дамы, понимавшие толк в пении, время от времени занимались с ней, отчего она даже была в состоянии, если и не без сердцебиения, петь дуэты со старым певцом Юлиани. Он преподавал пение в Театральном училище, и Адини была очень польщена тем, что он принимал ее всерьез. Грациозность сказывалась во всем, что она делала, играла ли она со своей собакой, влезала ли на горку или же просто надевала перчатки. Ее движения напоминали Мама, от которой она унаследовала гибкую спину и широкие плечи. В семье она называлась всеми „Домовой“. Её английская воспитательница, поставившая себе задачей закалить Адини, выходила с ней на прогулку во всякую погоду, что в один прекрасный день вызвало сильный бронхит и ее жизнь была в опасности. Благодаря своему прекрасному организму она оправилась совершенно, но с болезнью исчез в ней ребенок».