Портрет великой княжны Александры Николаевны. Художник В. И. Гау
А годы шли, и в 1843-м Адини исполнилось семнадцать. «Счастливый возраст, когда можно было, как она говорила, пропускать без угрызения совести уроки, ложиться спать вместе со взрослыми и не нужно было покидать балы до ужина, — отметила в своих воспоминаниях Ольга Николаевна. — Во время этих ужинов нас обеих всегда хотели разделить разными людьми постарше; но мы делали все возможное, чтобы нас посадили вместе, и достигали этого, обещая, что не будем пренебрегать нашими соседями справа и слева. Сколькими впечатлениями мы должны были обменяться на этих балах, которые мне, благодаря Адини, вновь доставляли удовольствие. Для меня прелесть новизны после трех лет, которые я посещала такие балы, давно улетучилась. (…) Адини и я очень старались быть вежливыми со старыми дамами, особенно с кавказскими княгинями, которые не говорили ни на каком языке, только на своем собственном, и по-русски едва могли сказать слово. Адини всегда смешила их. Наше внимание к тем, кто по каким-то причинам мог считать себя обиженным, принесло нам благодарность многих, и, вероятно, поэтому нас любили. Много трогательных подарков, которые мы получили, доказывают это».
Адини выросла, и скоро произошло то, что уже описано в очерке, посвящённом великой княжне Ольге Николаевне. Фриц Гессенский, который приехал свататься к ней, выбрал Адини.
Родные и близкие, даже придворные, которые имели возможность высказать свои мысли и пожелания, успокаивали Ольгу Николаевну, полагая, что она переживает случившееся. Её убеждали, что принц слишком для неё молод, что он совсем недостоин её.
Она отвечала:
— Адини была в тысячу раз ценнее меня и заслужила быть счастливой.
Переживал за дочь и император-отец. В тот день, когда было принято решение о бракосочетании Адини и принца, Николай Павлович, как вспоминала Ольга Николаевна, вечером постучался к ней и сказал:
— Если у тебя есть потребность в беседе, здесь перед тобой друг, которому ты можешь излить своё сердце!
Ольга Николаевна прекрасно поняла его переживания: «Папа страдал за меня, и всё-таки он был счастлив удержать меня при себе. Конечно, он любил также и Адини, но она была для него ещё ребёнком, а не равной ему, с кем можно было поговорить, как со мной…»
29 июня на торжественном обеде было объявлено о помолвке, которую назначили на 26 декабря.
Началась подготовка к венчанию.
Обряды в императорской семье соблюдались чётко. Что же касается отношения к религии, то была, по мнению великой княжны Ольги Николаевны, некоторая легковесность. Вот как она рассказала об этом:
«Наше религиозное воспитание было скорее внешним. Нас окружали воспитатели-протестанты, которым едва были знакомы наш язык и наша церковь. Мы читали в их присутствии перед образами „Отче Наш“ и „Верую“, нас водили в церковь, где мы должны были прямо и неподвижно стоять, без того чтобы уметь вникать в богослужения. Чтобы не соскучиться, я повторяла про себя выученные стихотворения. Наш первый преподаватель закона Божия и духовник о. Павский читал нам Евангелие, не давая ничего нашему детскому представлению, и только позднее о. Бажанов стал объяснять нам Богослужение, чтобы мы могли следить за ним. Вероятно, из оппозиции к религиозному безразличию нашего окружения в нас, детях, развилось сильное влечение к нашей православной вере».
И тут же Ольга Николаевна добавляет:
«Благодаря нам наши Родители выучились понимать чудесные обряды нашей Церкви, молитвы праздников и псалмы, которые в большинстве случаев читаются быстро и непонятно псаломщиками и которые так необычайно хороши на церковнославянском языке».
Благодаря нам! Вот тут и повествует Ольга Николаевна, как относилась к православной вере Адини! Удивительным было это отношение. Истинная, искренняя, нелицемерная религиозность отличала её, хотя, судя по воспоминаниям, и сёстры были достаточно религиозны. Хотя Ольга Николаевна прямо указывает на первенство в этом именно Адини, младшей дочери императора Николая I:
«В молитве, когда я закрывала глаза, чтобы сосредоточиться, она, наоборот, широко открывала глаза и поднимала руки, точно желая обнять небо. Она, которая так нетерпеливо ждала момента, когда попадет в общество, уже после одного года, вернее, одной зимы была разочарована той пустотой, которую встретила. „Жизнь только коридор, — говорила она, — только приготовление“. Она любила религиозные книги. Ее „Исследование Христу“ было совершенно испещрено карандашными пометками, особенно глава о смерти. И несмотря на все это, у нее не было никаких трагических предчувствий, каждый считал её обладательницей здоровой натуры. Она никогда не садилась во время богослужения, даже если оно продолжалось часами».
И главное, она была необыкновенно жизнерадостной и никакие предчувствия о предстоящей трагедии её не посещали.
Ближе к зиме царская семья переехала из Петергофского дворца в Зимний дворец. Петербург встретил великолепием зимнего убранства, деревья в парках и садах оделись в белоснежные наряды, лёгкий морозный воздух бодрил.
И сразу началась подготовка к помолвке, приготовление подарков.
Вскоре приехал из Копенгагена и жених принц Фриц в сопровождении отца ландграфа Гессенского. Ольга Николаевна рассказала:
«Отец Фрица, старый ландграф Гессенский… был человек с прекрасными манерами, очень простой в обращении, ему нельзя было дать его семидесяти лет. Очень естественный и безо всяких претензий, он принадлежал к натурам, которые любил Папа, и оба отца улыбались счастливо, глядя на Адини, прелестную невесту».
Адини была действительно прекрасна, но бросалась в глаза неестественная бледность её лица. Заметив это, лейб-медик Яков Васильевич Виллие взял её за руку — рука была неестественно холодной и влажной. Виллие был опытнейшим врачом, доктором медицины и хирургии, почетным членом Петербургской академии наук. Ему доверяли в императорской семье.
Виллие, не скрывая своего беспокойства, сказал императорской чете:
— Она, должно быть, нездорова.
И снова праздничные мероприятия отодвинули на второй план заботы о состоянии Адини.
По прошествии многих лет Ольга Николаевна пыталась понять, что же произошло, почему и родные, и близкие, и окружение Адини — все проявили такую беспечность?
И ответ напрашивался лишь один — все считали её жизнеспособной и здоровой, ну а недуги относили к обычным простудам и недомоганиям, периодически поражающим практически всех людей. Ольга Николаевна вспоминала, что Адини умела вселять бодрость и весёлость во всех, с кем общалась, и «когда она бывала в комнатах детей, она всегда поднимала маленьких на воздух, кружилась с ними, шалила с младшими братьями и совершала с ними самые дальние прогулки верхом».
Отмечала и выносливость:
«Обежать парк в Царском Селе было для нее пустяком, в то время как я считалась хрупкой и была обязана беречься…»
И вспоминала, как постепенно, но настойчиво заявляла о себе болезнь:
«С июня этого (1843) года Адини начала кашлять. Мисс Броун, вместо того чтобы обратить на это внимание, заставила её продолжать принимать морские ванны, которые считала закаливающими, и по её почину Адини принимала их каждый день. Когда мы поехали поздней осенью в Москву, кашель настолько усилился, что Адини несколько раз просила освободить её от вечерних приёмов. Зимой она снова поправилась и в рождественский пост могла принимать участие в службах, которым отдавалась с ещё большим рвением ввиду предстоящей разлуки с нами и своим девичеством».
Ольга Николаевна вспоминала о своей младшей сестре с любовью. Не могли поссорить и обстоятельства. Она поняла, что должна отойти в сторону, когда увидела, какие чувства возникли у Адини к принцу, который ответил ей взаимностью.
Отгремели свадебные торжества. Адини уходила из семьи, уходила в новую, уже семейную жизнь. Точно так же недавно сёстры простились с Марией Николаевной, которая была теперь далеко от России, но после отъезда старшей сестры Ольга и Адини остались вдвоём, теперь же Ольге предстояло остаться одной. В воспоминаниях она отметила это с особой печалью. Впрочем, во время их написания она уже знала, что предстоящая разлука была бы не так страшна, чем та, которую уготовила судьба и о которой в начале 1844 года никто ещё не подозревал, а потому речь в воспоминаниях идёт лишь о разлуке, связанной с отъездом Адини в Копенгаген.
«Кто жил в полном согласии с любимой сестрой, — писала Ольга Николаевна, — поймёт, что я пережила перед приближающимся прощанием с Адини. 16 января была отпразднована свадьба. На последнем балу, заключительном после всех празднеств, во время полонеза, от радости, что все торжества кончены, танцевали бешеный галоп через все большие залы, с Папа во главе. Камер-пажи с трудом поспевали за нашими шлейфами, и за ними, задыхаясь от усилий, следовал весь Двор».
Впрочем, и до предполагаемого отъезда Адини была уже постоянно со своим супругом.
После праздничного обеда Адини и Фриц находились в комнате у Ольги Николаевны. Чтобы сестре не было скучно, развлекали. Адини играла на рояле. Да и Адини не хотелось расставаться со старшей сестрой.
У молодых постоянно были какие-то культурные мероприятия. То они мчались в итальянский театр, то спешили на балет. На балах и раутах тоже были постоянно вместе.
Все беды, связанные с частыми недугами, казалось, ушли навсегда. Быть может, способствовал хорошему самочувствию зимний морозный воздух, убивший постоянную петербургскую слякоть, высушивший сырость петербургских осенних ветров.
Но после одного из пышных балов Адини, вернувшись домой, почувствовала сильные недомогания, сопровождавшиеся кашлем. Решили, что она простудилась, когда разгорячённая возвращалась с бала.
Врачи уложили Адини в постель, хотя она и пыталась убедить, что совсем не чувствует себя больной. Но выздоровление шло очень медленно, необычно медленно для простой простуды.