А потом весна. И, прежде чем она вступила в свои права, снова навалились на столицу непогода и сырость. Адини с нетерпением ждала лета, надеясь, что недомогание отступит. Она упорно не соглашалась признать, что больна, очень больна, своей стойкостью, своим поведением часто путая родных и близких, заставляя их верить, что ничего серьёзного нет.
И лето пришло, да вот только болезнь не прошла. Напротив, она продолжала наступать. Да и организм подвергся новым испытаниям — Адини ждала ребёнка. Хорошо, когда ждёт этого важного момента в своей жизни молодая, здоровая женщина, и совсем другое дело, когда организм подвергается двойной нагрузке.
В Летнем дворце Адини лишь на короткое время почувствовала некоторое облегчение, возможно, оттого, что дали надежду перемена мест, свежий воздух, ставший сухим и тёплым.
Фриц буквально не отходил от своей молодой жены, старался предупреждать все её желания. Её же поведение менялось на глазах. Она даже любимому своему супругу иногда заявляла, чтобы он оставил её в покое, дал возможность побыть наедине с самой собой.
Он протестовал. Он старался отвлечь её от грустных мыслей. Когда-то в первые дни знакомства она играла ему на рояле. Теперь он, примерно в то же время дня, в послеобеденное время, читал ей вслух книги. И она перестала прогонять его. Она стала слушать с необыкновенным вниманием и благодарностью за такую заботу.
Самое ужасное, что Адини понимала, что происходит с ней. Ольга Николаевна вспоминала, что однажды, когда она принесла её прекрасный, душистый букет полевых цветов, Адини тихо, с трудом сдерживая слёзы, попросила её:
— О, пожалуйста, не нужно больше; они вызывают во мне только грусть, оттого что я не могу больше собирать их сама.
А когда император-отец подарил ей прекрасный изумрудный, выполненный талантливым мастером крест, молвила:
— Вы так хороши все ко мне, ваша любовь прямо давит меня.
Давит любовь! Она, видимо, действительно давила тем, что ещё более оттеняла тяжёлое положение больной.
Ольга Николаевна отметила, что Адини была «любимицей отца», а потому и он и императрица-мать переживали состояние дочери особенно остро. Они уже знали, что таят в себе недомогания. Врачи наконец поставили точный диагноз — диагноз в ту пору убийственный.
В воспоминаниях «Сон юности» читаем:
«Близость смерти сделала её совершенно иной. Смысл жизни и мысли о потустороннем стали занимать ее. Вся исполненная особого благоговения, готовилась она к посту, вместе со мной к причастию. Бажанов, наш духовник, заметил, что она производит впечатление, точно едва ступает по земле. И несмотря на это, она отнюдь не была натурой, которые теряются в неведомом, она осталась по-прежнему веселой, стала только более спокойной и гармоничной, чем прежде. Мы много говорили с ней, особенно о будущем, так как мы были ещё очень молоды, чтобы говорить о прошлом. Чаще всего речь шла о наших будущих детях, которых мы уже страстно любили и верили, что внушим им уважение ко всему прекрасному и прежде всего к предкам и их делам и привьем им любовь и преданность семье. Наши будущие мужья не занимали нас совершенно, было достаточно, что они представлялись нам безупречными и исполненными благородства».
Адини всё ещё находилась в Летнем дворце, когда болезнь на короткое время отступила, Виллие посоветовал императору и императрице хотя бы на несколько дней поехать в Петергоф. Он старался убедить, что больная воспримет эту поездку родителей как «хорошее предзнаменование». Мол, коли уж решились оставить её без своего постоянного внимания, значит, дела не так уж и плохи. Да ведь и им, по его мнению, необходим был отдых. Ольга Николаевна писала:
«Смотреть на Папа было правда ужасно: совершенно неожиданно он стал стариком. Мама часто плакала, не теряя, однако, надежды».
Погода всегда оказывает влияние на больных, особенно тяжёлых. Остались позади дождливые, ветреные, слякотные дни, промозглые сырые ветры сменились сначала тёплыми, ласковыми, но вот прокатившийся вал жары оказался тяжким для Адини. Ей стало хуже. Но вдруг снова пошли дожди, но уже не промозглые весенне-осенние, а тёплые, летние. Адини сразу стало легче.
Но это облегчение было недолгим. Снова накатилась жара, и Ольга Николаева написала:
«Красные пятна на её щеках возвестили о возвращении жара. Врачи прописали ингаляцию креозотом; Адини все исполняла с большим терпением, но ее слабость усиливалась. Сначала она отказалась от прогулок в сад, затем от балкона и могла пройти только несколько шагов от постели к дивану, который стоял у открытого окна. Скоро она перестала даже читать, и Фриц, „её Фриц“, когда он бывал при ней, утомлял её. Мисс Хигг и старая камер-фрау Аяна Макушина менялись, ухаживая за ней. Она так похудела, что её губы не закрывали больше зубов, и прерывистое дыхание заставляло её держать рот открытым. Но всё это не делало её некрасивой. От худобы обручальное кольцо спадало с её пальца; Папа дал ей тогда совсем маленькое колечко, которое держалось на нём. Это кольцо я ношу по сей день ровно сорок лет. В середине июля она неожиданно выразила желание выйти в сад и попросила Папа и Фрица к себе, чтобы они снесли ее вниз по лестнице. Поддерживаемая с обеих сторон, она сделала только несколько шагов и попросилась обратно в комнату. Врачи увидели в этом последнюю вспышку ее сил и не надеялись на то, что она переживет ночь. Но она прожила ещё пятнадцать дней».
Ольга Николаевна полагала, что Адини уже понимала, что её осталось немного на этом свете. Однажды, как рассказала Ольга Николаевна, она совершила трогательнейший поступок. Попросила прислать к ней маленьких братьев. Держалась бодро, ведь перед ней дети. Проговорила:
— Хотя ваши дни рождения и осенью, я сегодня уже хочу передать вам маленькие сувениры, кто знает, где я буду тогда!
Но ещё не все связи с этим миром были разорваны, ещё её удерживало событие, которое является главным для каждой женщины. И она ждала его с тревогой. Она ждала родов, хотя по всем расчётам до них оставалось ещё много времени.
Ольга Николаевна вспоминала:
«Ночью с 28 на 29 июля у неё начались сильные боли; это были первые схватки. Ей ничего не сказали об этом, но она догадалась сама по встревоженным лицам сиделок, и начала нервно дрожать при мысли о преждевременных родах. „Фриц, Фриц, — вскричала она, — Бог хочет этого!“ И неописуемый взгляд её поднятых кверху глаз заставил догадаться о том, что она молится. Ее пульс ослабел, послали за священником, и о. Бажанов исповедал и причастил её. Это было в восемь часов утра. Между девятью и десятью часами у неё родился мальчик. Ребёнок заплакал. Это было её последней радостью на земле, настоящее чудо, благословение Неба».
Ребёнок родился шестимесячным. И ныне сложно выходить такого крошку, а в ту пору это было невероятным. Тем не менее Адини на какие-то мгновения оживилась и даже сказала сестре, которую впустили в её комнату в столь важный и ответственный момент и которая пролила слёзы последней надежды на её руку:
— Оли. Я — мать!
Измученная родами, Адини уснула. Она не знала, что ребёнок прожил всего до обеда. Она вскоре отправилась в мир иной вслед за ним.
«Мне страшно нравится Великий Князь…»Великая княжна Мария Александровна (1853–1920)
Мария Александровна покидала Россию со слезами на глазах. И хотя рядом был муж, на сердце такая тяжесть. Муж Альфред Саксен-Кобург-Готский успокаивал, говорил о том, как хорошо там, куда они едут, обещал, что она будет счастлива. Но какие бы надежды ни были в сердце, очень не хотелось расставаться со своими близкими, со своим родным домом.
Когда пересекли границу России, Мария Александровна расплакалась. Муж дотронулся до её плеча, но она попросила не тревожить её и дать ей побыть с самой собой.
А она вспоминала, с чего всё началось…
Но, прежде чем коснуться воспоминаний Марии Александровны, необходимо сказать два слова о её отце, императоре Александре II и матери Альфреда — королеве Виктории.
Это было давно. Цесаревич Николаевич путешествовал по Европе. Это было не просто путешествие, это было знакомство с будущей супругой.
Уже будучи представлен своей будущей супруге, цесаревич прибыл в Лондон. Так, визит вежливости. Ведь все царствующие дворы были связаны между собой родством — когда дальним, а когда и довольно близким. У цесаревича и юной английской королевы Виктории родство было дальним. А она была молодая и привлекательная барышня и свободна, потому что до сих пор решительно отказывала всем претендентам, добивающимся руки и сердца монархини.
Королевская власть в Англии была в ту пору уже весьма относительной, это далеко уже не абсолютная монархия и не самодержавие. Тем не менее в стране с английской педантичностью поддерживалась видимость монархического правления, и королева имела определённый вес и во внутренней и в международной политике. Она была королевой более по имени, нежели по существу.
Ну а уж бракосочетаниям королевских особ уделялось истинными хозяевами страны внимание серьёзнейшее.
Ну что ж, визит цесаревича как визит. Не он приезжал первым, не он последним. По тогдашним законам он по ряду причин, которые назову позже, даже и не мог претендовать на супружество с королевой.
Да и королева Виктория вряд ли предполагала, во что выльется знакомство. Она встретила гостя, дальнего родственника, встретила радушно, с подлинным гостеприимством. Встретила и была поражена. Цесаревич сразил её с первого взгляда.
Каков он был?! Автор записок о России французский писатель Маркиз де Кюстин (1740–1793), встречавшийся с цесаревичем во время путешествия, писал о нём:
«Выражение его взгляда, доброта. Это в полном смысле слова — Государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец Государя из всех когда-либо мною виденных».