ь собственная красота, и единственное исключение составляла чёрная лента вокруг шеи с золотым крестиком. Грудь изящной формы ни в чём не нарушала соразмерности пропорций. Мода и воспитание приучили её показывать наполовину сие сокровище с той же непосредственностью, что и пухленькую белую ручку или ланиты, на которых алость розы сочеталась с белизной лилии. Изучая её манеры, дабы узнать, можно ли питать хоть малейшую надежду, я совершенно потерялся и не был в состоянии сделать какое-либо заключение. Ни одно слово и ни одно движение не могло зародить во мне даже тень ожидания. Впрочем, она не дала никакого повода и для отчаяния.
Её манеры были столь же естественны, сколь и сдержанны, и это ставило в тупик мою проницательность. Однако же небольшая вольность, которую я позволил себе за ужином, дала мне проблеск надежды. У неё упала салфетка, я поспешил поднять оную и положить ей на колени. При этом я нежно сжал её ногу и не приметил на лице даже малейшего знака неодобрения. Довольный сим предзнаменованием, я пригласил назавтра всё общество обедать и ужинать у меня, предупредив мадам Морэн, что не буду выезжать целый день, а посему она сделает мне удовольствие, воспользовавшись моим экипажем.
Я проводил Вальанглара и возвратился к себе, строя воздушные замки касательно мадемуазель Роман.
Своему консьержу-повару я сообщил, что за обедом и ужином нас будет шесть персон, и затем отправился спать.
Раздевая меня, Дюк изрёк:
— Сударь, вы хотите наказать меня, но я больше всего недоволен тем, что из-за этого вы лишаете себя услуг этих очаровательных девиц.
— Ты нахал.
— Но зато я служу вам от чистого сердца и беспокоюсь о ваших удовольствиях, как о своих собственных.
— Ты просто наловчился выгораживать себя. Уж очень я тебя избаловал.
— Так мне причёсывать вас завтра?
— Нет, и можешь ходить в город каждый день, но возвращайся к обеду.
— А малютку я всё-таки приберу к рукам.
— И попадёшь в сумасшедший дом.
Дерзость, хитрость, разврат и дурное поведение — всё прощал я сему испанцу ради его преданности, послушания и умения держать язык за зубами.
Наутро вошедшая с шоколадом Роза, смеясь, рассказала, что мой слуга послал за наёмной каретой, оделся важным господином и со шпагой на боку отправился, по его выражению, с визитами.
Под каким-то предлогом вошла Манон, и я понял, что обе красавицы сговорились не оставаться наедине со мною, чем, естественно, я не мог быть доволен, однако же не показал к тому вида. Встав, я едва успел облачиться в халат, как вошла кузина со свёртком под мышкой.
— Весьма рад вас видеть, мадемуазель. Что в этом свёртке?
— Вещи нашей работы. Посмотрите, здесь вышитые перчатки.
— Они очень хороши, особливо вышивка. И сколько стоит ваш товар?
— А вы торгуетесь?
— Всегда и подолгу.
Они немного пошептались, потом кузина взяла перо и, посчитав, сказала:
— Сударь, всё это стоит двести десять ливров.
— Вот девять луидоров. Вы должны мне шесть франков.
— Но вы же говорили, что имеете обыкновение торговаться!
— Вы напрасно мне поверили.
Она покраснела и подала мне сдачу. Закончив бритьё и причёсывание, Роза и Манон совершенно непринуждённо расцеловали меня, а когда я обратился за тем же к кузине, она поцеловала меня в губы так, что не могло оставаться никаких сомнений — при первой же возможности она будет моею. Манон и кузина вышли, и мы остались вдвоём с Розой, которая должна была одеть меня. Я предпринял наступление, но, встретив чрезмерно упорную оборону, закончил просьбой простить меня и обещанием никогда больше не повторять этого. Когда мой туалет был окончен, я подарил ей луидор и отпустил с благодарностью.
Оставшись один, я заперся и приступил к составлению гороскопа, обещанного мною мадам Морэн. Восемь страниц я с лёгкостью заполнил учёной чепухой и особенно распространялся о том, что уже произошло с её дочерью, поскольку во время вчерашней беседы мне удалось получить некоторые о том сведения. Остальное было написано согласно вероятности и пересыпано многочисленными “если”, которые и составляют всю науку астрологов, как помешанных на этом, так и откровенных обманщиков.
Я с тщательностью перечёл своё произведение и нашёл его блестящим. Занятия кабалистикой не прошли даром и выработали во мне нужную лёгкость.
Сразу же после полудня приехали гости, и в час мы сели за стол. Никогда ещё не видел я столь роскошного и изысканного обеда. Консьерж оказался таким человеком, которого надобно сдерживать, а не подгонять. Мадам Морэн с большой любезностью обращалась к знакомым ей девицам, а Дюк стоял за её стулом, одетый не менее пышно, чем королевский камергер. К концу обеда мадемуазель Роман поздравила меня с тем, что в этом прекрасном доме мне служат три грации, и я имел случай похвалить их талант, в доказательство чего принёс вышитые ими перчатки, которыми она искренне восхитилась. Я не упустил случай и тут же попросил у тётушки разрешения предложить в подарок по дюжине перчаток для каждой из её девиц. Затем я представил гороскоп, и г-н Морэн прочёл его. Хотя он и не проникся доверием к моему предсказанию, но вынужден был признать, что всё выведено из расположения планет ко времени рождения его дочери. Мы два часа говорили об астрономии, а ещё два занимались игрой в квадриль, после чего спустились прогуляться в сад, где все были достаточно учтивы, чтобы оставить мне полную свободу для беседы с очаровательной Роман.
Наш разговор, а вернее мой монолог, вращался лишь вокруг того глубокого впечатления, которое произвела на меня её красота, а также чистоты моих намерений и глубокой потребности быть любимым, дабы не оставаться до могилы несчастнейшим из людей.
“Сударь, — произнесла она наконец, — не скрою, если небу угодно будет дать мне мужа, я хотела бы видеть его похожим на вас”. Воспламенённый сим наивным признанием, я схватил её руку и покрыл страстными поцелуями. Я с горячностью сказал, что, надеюсь, она не оставит меня томиться в неопределённости. Она обернулась, ища взглядом свою тётушку. Уже темнело и, очевидно, ей было неспокойно из-за того, что могло произойти. С нежной настойчивостью увлекала она меня к остальному обществу. Когда все собрались, мы перешли в салон, и для развлечения я составил небольшой банк фараона. Мадам Морэн дала дочке и племяннице немного денег, а Вальанглар столь ловко повёл игру, что, когда мы пошли ужинать, каждая из трёх дам выиграла два-три луидора.
За столом мы просидели до полуночи. Из-за холодного ветра с Альп я не мог настаивать на предполагавшейся мною ночной прогулке по саду. Мадам Морэн наговорила мне тысячу благодарностей, и я расцеловал всех дам с подобающей благоприятностью.
Услышав на кухне пение, я из любопытства зашёл туда и увидел Дюка в парадном костюме и совершенно пьяного. Заметив меня, он попытался встать, но потерял равновесие и свалился под стол, где тут же оставил избыток своей несдержанности. Его пришлось отнести в постель.
Наутро ко мне явилась Роза за плиткой шоколада и сказала, что Дюк совсем болен. Она подала шкатулку и, вручая ей шоколад, я взял её за руку так, что она ощутила мои чувства. Сочтя себя оскорблённой, она вырвалась и убежала. Через минуту вошла Манон, якобы для того, чтобы показать разорванную во время вчерашних любезностей манжету, и спросила, не требуется ли починка. Я хотел поцеловать у неё руку, но она предупредила меня и подставила свои пылающие губы. Всё-таки я не отпустил её руку, и вскоре она стала действовать ею, но тут как раз вошла кузина. Манон сделала вид, что ждёт моего ответа, и я попросил её зачинить манжету. На этом ей оставалось лишь удалиться.
Выведенный из равновесия этой двойной неудачей, я надеялся, что кузина вознаградит меня, поскольку вчерашний поцелуй был красноречивым к тому залогом. Я попросил её подать мне платок и, взяв за руку, нежно привлёк к себе. Губы её соединились с моими, а рука, оставленная моему произволу, с покорностью ягнёнка сразу же пришла в движение. Но, увы, появление злополучной Розы, принёсшей шоколад, заставило меня возвратиться к благопристойности. Я был в ярости и показал Розе своё неудовольствие, вполне ею заслуженное, поскольку лишь четверть часа назад она отвергла меня самым недвусмысленным образом. Шоколад показался мне дурно приготовленным, хотя на самом деле был отменно хорош. К тому же я нашёл, что она неловко подаёт его, а когда встал, то не пожелал бриться у неё и произвёл сие действо собственноручно, чем крайне её обидел. Затем Манон причесала меня.
Когда она заканчивала мой туалет, вошёл Вальанглар. Сей честнейший офицер, обладавший изрядным умом, хотя и верил в астрологию и прочие мистические науки, выразил сочувствие моему печальному виду и сказал, что если это происходит по причине моих намерений в отношении мадемуазель Роман, то лучше всего отказаться от них, поскольку единственной возможностью остаётся лишь законное супружество. Я отвечал ему, что решил уехать из Гренобля в ближайшие несколько дней. Мы вместе отобедали, а затем поехали к мадам Морэн, где оказалась и её очаровательная племянница.
Мадемуазель Роман встретила меня с милой любезностью, и я осмелел настолько, что усадил её к себе на колени и расцеловал. Тётушка лишь смеялась этому, а сама племянница, покраснев, подала мне какую-то бумагу и вырвалась. Я прочёл в записке год, день и час её рождения и сразу же догадался в чём дело — она тоже хотела получить от меня гороскоп. Нимало не затрудняясь прибегнуть и к сему средству, я отвечал, что смогу решить, возможно ли доставить ей это удовольствие, только на следующий день, если они соблаговолят приехать ко мне танцевать. Она вопросительно посмотрела на тётушку, и предложение моё было принято.
Когда я возвратился к себе, мне прислуживала одна Роза, но она всё ещё дулась на меня. Я попытался развеселить её, но, встретив сопротивление, велел ей идти предупредить отца, что собираюсь дать завтра бал с ужином на двадцать персон. Когда консьерж явился за приказаниями, я сказал ему, что его девицы могут тоже танцевать, если захотят. Когда он уходил, вошла Манон, будто бы для того, чтобы спросить, какие мне приготовить кружева. Она была послушна, как овечка, и всё совершилось с полным успехом. Однако же мы не смогли остаться незамеченными и были застигнуты Розой, которая вошла вместе с Дюком испросить для него разрешение принять участие в танцах. Не имея ничего против всеобщего веселья, я согласился и велел ему благодарить за это Розу.