С чего же начать эту историю? Вопрос не такой уж риторический, как может показаться на первый взгляд. По всем правилам уместно было бы начать с места и обстоятельств рождения героев этой истории. Затем обстоятельно разобрать их жизненные пути и, наконец, подойти к их встрече, которая была предопределена самой судьбой. Но мы перемешаем все каноны построения рассказа и начнем совершенно иначе.
Про это редко вспоминают, но Япония принимала деятельное участие в Первой мировой войне на стороне Антанты. Более тридцати тысяч солдат императорской армии взяли крепость в осаду и принялись забрасывать ее тяжелыми снарядами. Немцы засыпали свинцом и сталью позиции осаждающих, устраивали прорывы морской блокады и проклинали вероломных японцев, от которых никто не ожидал такой подлости. Когда боеприпасы подошли к концу, гарнизон крепости сдался в плен и отправился в соответствующие места. Среди плененных тевтонов был и некий Карл Эрнст Кетель. Когда война закончилась и Германия погрузилась в вихрь революционного и контрреволюционного движения, он не пожелал ехать домой, посчитав, что нет ничего хуже родных мест, которые перестали быть родными. Оборотистый германец открыл в Токио бар-ресторан «Рейнгольд», где всякий желающий мог приобщиться к настоящей немецкой кухне, вкусив сосисок с квашенной капустой и пивом. Европейцы, которым осточертели самобытные и неповторимые кулинарные традиции Страны восходящего солнца, спешили к папаше Кетелю. Японцы, желавшие приобщиться к великой западной культуре, собирались в «Рейнгольде», проходя через огромную пивную бочку (вход в заведение был оформлен довольно остроумно) и недурно проводили время.
Последнее обеспечивалось не только ударными порциями сосисок с пивом, но и благодаря умело подобранному женскому персоналу. Хорошенькие хостес (хозяйки), способные поддержать приличную беседу, развеять мужскую печаль (не выходя за границы приличий), убедить гостя заказать что-нибудь достойное, придавали заведению папаши Кетеля интересную пикантность. Нельзя сказать, что подобный досуг был чем-то совершенно невиданным в Токио того времени, но, как бы то ни было, «Рейнгольд» процветал. В конце концов чем-то вроде этого занимались небезызвестные гейши задолго до появления первых баров, дансингов и ресторанов: развлекали гостей с помощью беседы, шуточек, музыки и алкоголя.
Миякэ Ханако прибыла в Токио в 1933 году. Родилась она в малопримечательном городке Курасики, в котором и прошли ее первые годы. Смерть отца, бедность, новый брак матери, не самый приятный отчим и постоянное стремление к лучшей судьбе. Попытка открыть свое собственное дело в виде кафе закончилась быстрым прогоранием заведения, и Ханако отправляется к огням большого города. Огни «Рейнгольда» оказались вполне привлекательными для двадцатидвухлетней девушки. Зарплаты своим ангелочкам прижимистый Кетель не платил, полагая, что милашки обойдутся и чаевыми, но обаятельная Агнесс (именно такой творческий псевдоним взяла себе Миякэ) не жаловалась на судьбу. Между тем судьба приготовила для Ханако главную встречу в ее жизни. 4 октября 1935 года в «Рейнгольд» заглянул какой-то иностранец, которому, как выяснилось, как раз в этот день исполнилось сорок лет. Печальные, но выразительные голубые глаза, высокий нос и выдающийся лоб, вьющиеся каштановые волосы – именно таким впервые увидела девушка Рихарда Зорге, заглянувшего в знаменитое на весь Токио заведение. Папаша Кетель представил Агнесс своего гостя, как и полагается в таких случаях, на стол явилось шампанское, и знакомство состоялось.
Интерьер ресторана «Рейнгольд» папаши Кетеля в Токио
Интересно, что Ханако не была сведущей в заморских наречиях, японский язык Зорге тоже был весьма далек не то чтобы от идеального, но и от условного «японского со словарем». Как же складывалось общение наших героев – вопрос вполне резонный. Ответ лежит приблизительно в той же области, где находится ответ на вопрос, относящийся к совсем другой эпохе и иным персоналиям. На каком языке Иван Васильевич Грозный общался со своей второй супругой черкесской княжной Марией Темрюковной? Как было справедливо отмечено во время одной из научных дискуссий, посвященных эпохе Грозного: «Иван Васильевич разговаривал на языке любви». Эти моменты встреч с кинематографической точностью прокручивались в памяти Ханако всю ее долгую жизнь, когда Зорге давно уже не было в живых.
Во время первого знакомства Рихард заговорил, смешивая английский и немецкий, заговорил с жаром, озадачив свою собеседницу, ибо, как и говорилось выше, запас иностранных слов, доступных для понимания, был у Ханако не так уж и велик. В дальнейшем, когда судьба сблизила наших героев, Зорге все же использовал японский язык. Словарный запас у нашего героя был вполне приличный, но тонкости хитроумной японской грамматики оставались недоступными, так что он пользовал краткие, довольно простые предложения, что, впрочем, не обедняло общение с новой японской знакомой. Когда сама судьба назначила двум сердцам быть вместе, такие мелочи, как неидеальный японский, не могут быть помехой.
Надо сказать, что Ханако любила музыку, и во время следующей встречи (покидая «Рейнгольд», Зорге предложил своей новой знакомой сходить за покупками и приобрести что-нибудь, что могло бы порадовать девушку) они отправились в музыкальный магазин пластинок, где Миякэ получила в подарок несколько пластинок с записями знаменитого тогда тенора Беньямино Джилья. Интересно, что в непредставимо далеком будущем, когда о подвиге Рихарда Зорге заговорят в полную силу, советские корреспонденты предпочитали рассказывать, что Миякэ Ханако остановила свой выбор на записях Шаляпина. Как и подобает во время таких встреч, следом за покупками последовал ресторан под названием «Ломайер», где иностранец немного рассказал о себе. Как выяснилось, он работал специальным корреспондентом в газете «Франкфутер Цайтунг». Начало романтических отношений? Вряд ли. Новые встречи, походы по магазинам, обеды в том же неизменном «Ломайере», разговоры о том о сем (насколько позволял своеобразный язык, который использовался Зорге и Ханако), а временами и визиты в «Рейнгольд», где Ханако снова оказывалась в роли хостес, а Зорге – в роли гостя, заглянувшего пропустить стаканчик-другой в гостеприимное заведение.
Над миром сгущались тучи, Япония неотвратимо сползала к грядущей войне, ибо тот путь, который избрала верхушка империи и армейские круги, не оставлял никакого выбора. «Когда на выбор есть два пути, выбирай тот, который ведет к смерти». Японская империя взяла на вооружение эту сомнительную самурайскую мудрость и бодро устремилась к своему краху. Впрочем, многие молодые офицеры императорской армии держались того мнения, что к смерти (в их понимании «к победе») можно было бы идти и побыстрее. 26 февраля 1936 года вояки устроили мятеж, перерезали несколько неблагонадежных политиков, а обнаружив, что обожаемый государь не в восторге от этой затеи, быстро зарезались сами, совершив древний обряд сэппуку. Те, кто не нашел духу и времени вспороть себе живот, предстал перед судом и понес суровое наказание. Великое смятение поразило умы добрых японцев. Надо сказать, что Рихард предсказывал как выступление горе-путчистов, так и их поражение, что подняло его авторитет среди знатоков закулисных поворотов в японской политике. Во время очередной встречи с Зорге милая хостес показала, что она умеет не только соблазнительно улыбаться, разливать шампанское и говорить: «Вот оно как! Как вы интересно рассказываете! Вы такой умный и красивый!» У Ханако было свое мнение на происходящие события, и мнение это было весьма далеко от комплиментарного по отношению к разбушевавшимся воякам. Возможно, именно тогда Рихард взглянул на свою собеседницу иными глазами…
Летом 1936 года, вернувшись из командировки в Монголию, Рихард вручил своей знакомой подарок, о котором она однажды просила: немецкий фотоаппарат. Восторг, благодарности, поход за пластинками, а за ними все тот же ресторан «Ломайер» – ставший привычным приятный ритуал. Впрочем, в этот раз в неизменный прежде распорядок дня вкрались некоторые перемены: Ханако была приглашена домой к обаятельному корреспонденту. Дом Зорге располагался в квартале Нагадзака, прямо напротив полицейского участка и совсем недалеко от представительства Советского Союза. Что побудило разведчика выбрать жилье именно здесь, с таким, прямо скажем, малоприятным соседством? Ответа нет. Возможно, подсознательное, а может и осознанное желание дергать опасность за усы? Хитрый маневр, который должен был показать: вот он я, весть на виду и мне нечего скрывать? Случайность? Кто знает… В стране, где шпиономания приобрела совершенно гротескные формы (бдительные японцы на полном серьезе считали, что настоящего шпиона можно опознать по поднятому воротнику, темным очках и шляпе, надвинутой на глаза), все эти доводы не имели принципиального значения. Впрочем, вышеприведенное описание касалось западных агентов. Шпионы из страшного Советского Союза наверняка должны были таскать с собой балалайку, початую бутылку водки и портрет Сталина, торчащий из кармана косоворотки.
Дом Зорге не сохранился, как не сохранился и сам квартал Нагадзака, на месте полицейского участка расположилось полицейское же общежитие, а на месте представительства Советского Союза – посольство Российской Федерации.
Тяжело, тяжело быть европейцем в Японии тех лет (существует мнение, что это непросто и сейчас, ибо кавайная, милая Япония скорее существует в воображении япономанов). Но в то время – это просто мрачное государство, где взял верх совершенно пещерный национализм. Фантазии об особой миссии Японии в Азии еще приведут народы к страшным бедам. Эти горести еще не наступили, но мудрый человек, каким был Рихард Зорге, несомненно слышал их тяжелую поступь. И одиночество. Страшное одиночество, которое можно заливать алкоголем. Одиночество, которое можно приглушить благодаря связям с женщинами, но от которого по-настоящему не убежать. Зорге не был идеальным разведчиком из второразрядного советского романа, но совершенно неправильно представлять его запойным алкоголиком и сексуальным террористом, что впоследствии с увлечением делали западные писаки. Выполняющий свою великую миссию, миссию спасения мира, о чем он впоследствии и говорил Ханако, идущий один среди толпы малорослых японцев, каждый из которых вполне может оказаться полицейском агентом. И в этой картине мира нет места липовым конструкциям вроде «нет добра, нет зла, а есть множество интересов и сил, из которых сплетается кружево мира». Нацизм, фашизм, утратившая понимание реальности японская военщина – это тьма. Советский Союз, братство и равенство народов (как бы коряво они не воплощались) – это свет. Зорге осознавал себя не шпионом, который ворует секреты, надвинув на глаза шляпу. Он исполнитель великой миссии, которая не всякому по плечу, но как же тяжело быть таким исполнителем, как же хочется простого человеческого тепла…