Страдая безысходно
У Нарских гор
Под маленькой сосною
Стою, исполненная горя и тоски!
Лирическая героиня стоит под сосной и ждет любимого, при этом слово «сосна» (комацу) имеет в своем составе глагол «мацу», что означает ждать. Какая тонкая игра смыслов и слов!
Принцесса Нукада подарила нам строки, которые останутся понятными каждому любящему сердцу, к какой бы эпохе оно ни принадлежало:
Когда я друга моего ждала,
Полна любви,
В минуты эти
У входа в дом мой дрогнула слегка
бамбуковая штора, —
Дует ветер…
Отомо Саканоэ (тетя главного составителя антологии Отомо Якамоти) вошла в историю литературы не как почтенная представительница рода Отомо, а как юная девушка, которая говорит о любви. Ее слова могли быть обращены и к командиру дворцовой стражи, и к молодому придворному, и, даже страшно сказать, к морально неустойчивому буддистскому монаху, видному и красноречивому.
Словно корни камыша,
Что уходят глубоко
В землю в бухте Нанива,
Озаренной блеском волн,
Глубоко твоя любовь, —
Говорил ты мне тогда.
Оттого, что клялся мне
Верным быть в своей любви
Ты на долгие года, —
Сердце чистое свое,
Словно чистый блеск зеркал,
Отдала тебе навек.
И был гранью этот день
Для моей любви к тебе…
«Манъёсю» включает в себя более четырех с половиной тысяч песен и стихов. Приводить все тексты, посвященные сжигающей страсти и нежной любви, было бы излишне, но прошу поверить нам: таковых оказалось бы не менее полутора тысяч. Жизнь, полная изящных переживаний, проходит перед нами во всем многообразии. Красота природы, красота жизни и красота женщины равно отражены на страницах древнего сборника. Время для пессимизма, свойственного поэтам Хэйан, еще не наступило, и можно наслаждаться каждым мгновением. Занятно, но когда мы начали перебирать бесчисленные песни и стихи, первым на глаза попался текст, посвященный девичьей красоте и нашим знакомым – Фудзивара.
Как завидую я
Свите девушек юных,
Что родятся, сменив нас,
И будут служить после нас
При великом дворце Фудзивара!
Конечно, мы находимся в области зыбких предположений и допущений, но, когда рассуждаешь о делах сердечных, отдаленных от нас двенадцатью веками, приходится двигаться по этому зыбкому пути. Нежность, любовь и тончайшие любовные переживания были частыми гостями в высшем обществе Нара. Рискнем предположить, что и государыня Кокэн не была исключением. Что касается Докё, то столетия спустя монах Ёсида Кэнко в «Записках от скуки» сказал: «Помнится, будто мудрец Дзога считал, что жажда мирской славы не соответствует учению Будды. Но ведь и у праведного отшельника есть, по-видимому, какое-то заветное желание». Написано в XIV веке, но есть вещи, которые не меняются с течением времени, например людские стремления.
Можно спорить о благотворности или пагубности связи монаха и императрицы, но вызывает сомнения, что у Докё не было нехватки в заветных желаниях. А что касается сердечных страстей, то там же Ёсида Кокэн делится своими воспоминаниями: «Мужчина, который не знает толк в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, – неполноценен и вызывает такое же чувство, как яшмовый кубок без дна. Это так интересно – бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь мирской хулы, не знает и минуты покоя; когда мысли то туда, то сюда; и за всем этим – спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь спокойного сна! При этом, однако, нужно стремиться всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине повода считать вас легкой добычей».
Так и видишь перед собой послушника или монаха, чей суровый вид и грубая одежда скрывают сердце, полное страстей и желаний. Невольно возникает вопрос: а зачем уходить от мира, если ты страстно привязан ко всему мирскому? Но если бы на все сложные вопросы существовали однозначные и простые ответы, то мы все жили бы в совершенно ином мире.
Что же произошло в стране после того, как почтенный Докё занял свое место в сердце императрицы? Прелюбопытнейшие вещи! Кокэн вернулась к жизни полной сил и самых лучших намерений. Помочь воплотить их в жизнь должен был высокомудрый Докё, который очень быстро занял один из высших постов в иерархии буддистского духовенства, потеснив ставленника Фудзивара-но Накамаро. Ни «Манъёсю», ни «Нихон рё: ики» не подскажут нам, какие страсти разгорелись в придворной борьбе между императором Дзюннин и императрицей Кокэн. Первого поддерживал злонравный Фудзивара и, можно предположить, что новый государь и его серый кардинал могли рассчитывать на успех, но Будда рассудил иначе. В 762 году, вскоре после появления Докё, Кокэн приняла монашество. Однако, вместо того чтобы удалиться от мира и закончить свои дни в благих размышлениях о Путях Истины, она заявила, что все важные вопросы по управлению страной она милостиво берет на себя. Дзюннин мог заняться вопросами не столь значительными. Кому-то в конце концов надо возносить благодарственные молитвы богам или оценивать поэтические состязания придворных аристократов. Человек несведущий скажет: это пустяк! Но тот, кто так говорит, никогда не бывал на состязаниях поэтов и не знает, что судить их труд посильно только истинному потомку пресветлой Аматерасу! Дзюннин, очевидно, думал иначе, и дело закончилось очень нехорошо. Хотя государыня Кокэн и вступила на путь Будды, в критический момент она не колебалась в решениях. Отряды верных людей Накамаро и Кокэн устроили небольшую гражданскую войну. Вообще, в армии того времени был обязан служить каждый четвертый мужчина, оружие было казенным, выдавалось новобранцам во время похода, а сами вооруженные силы были весьма внушительны и значительно превосходили насущные потребности Японии того времени. К слову сказать, качество этой самой армии оставляло желать лучшего. Противоборство Фудзивара-но Накамаро и Дзюннин, с одной стороны, и Кокэн – с другой, обошлось без привлечения этой громоздкой массы. Люди Накамаро были частью перебиты, частью бежали в отдаленные провинции. Сам Накамаро разделил судьбу своего дальнего родственника Татибана, с которым он так немилостиво обошелся. А для Фудзивара никто не захотел просить о милосердии, и он был казнен. Злополучный Дзюннин отправился в ссылку в Авадзи. Вскоре он предпринял неудачную попытку побега и довольно быстро (на следующий день) скончался. Мы упоминали, что современному читателю сложно оценить всю тяжесть изгнания из столицы. Великолепная Нара – единственный настоящий город в стране. Это единственное место, где может жить благородный человек, что уж говорить про императора! За пределами начинались унылые земли, населенные полудикими крестьянами и полуграмотными чиновниками. Скудость, дикость, тоска и отчаяние, слезы беспрестанно орошают рукава, а глаза с тоской смотрят в сторону столицы. Строго говоря, существует обоснованное мнение, что изящная и высокая культура, сосредоточившаяся в Нара (одних грамотных чиновников насчитывалось более шести тысяч), напоминала маленький островок, окруженный океаном нищеты и дикости. Впрочем, мы отвлеклись…
Дзюннин умер поразительно своевременно, положив тем самым конец начавшемуся было противоборству. Свое посмертное имя, под которым мы его знаем, он получил уже в XIX веке, случай довольно необычный. А в стране началось новое правление Кокэн, которая не замедлила взять новое имя – Сётоку.
Императрица Кокэн. Старинная японская гравюра
Докё получил необычный титул «дайдзин-дзэндзи», что означает «министр-монах». Звание невиданное раньше, и можно представить, в какое изумление пришли придворные, но это было только начало! Последовал указ, который гласил: «Хотя я обрила голову и облачилась в одежды монахини, я должна повелевать Поднебесной. Согласно сутре, Будда рек: “О цари! Когда вы всходите на престол, вы должны пройти бодхисаттвы чистейшее посвящение”, а посему для того, кто стал монахом, нет причин, чтобы отстраниться от управления. Почитаю потому за благо, чтобы у меня, императрицы-монахини, был министр-монах».
Размах свершений Докё был воистину богатырский. Надежное положение при императрице Сётоку открывало окно безграничных возможностей. По всей стране развернулось строительство буддистских храмов, ну а что за храм без земельного надела! Правда, с относительной независимостью буддистской общины было покончено, она оказалась под бдительным контролем государства. Была проведена ревизия, которая выяснила, что в стране насчитывается около восьми сотен монахов и вдвое меньше монахинь – не такое уж и огромное число искателей спасения. Теперь каждый послушник или послушница, пожелавшие пройти посвящение, должны были ожидать решения специального совета духовенства и постановки личной печати самого Докё. Заодно все последователи пути Будды были включены в систему государственных рангов, что автоматически объединило их с многочисленным чиновничеством. Конечно, аналогия с синодальным периодом в истории православной церкви весьма натянута (чем грешат многие сравнения и аналогии), но все-таки что-то в этом есть. Монахам, не прошедшим, как бы мы сказали, регистрацию, строго запрещалась бродить по дорогам, болтать и смущать неокрепшие умы своими разглагольствованиями. Здесь мы должны внести небольшую ясность в вопрос распространения веры в Стране восходящего солнца. Аналогия с крещением, когда главная цель миссионера – убедить как можно больше язычников и загнать их в реку, не совсем верна. Каждый, кто присоединился к Церкви, будет спасен, и это прекрасно! В Японии же власти рассматривали буддизм как форму магии, которая пришла из-за моря и которую не худо бы использовать с максимальной эффективностью. В каждой провинции должен быть храм, где будут возноситься молитвы, но движение веры в массы совершенно излишне, скажем больше: вредно. Таким образом, и во время всемогущего Докё положение буддистской общины было не лишено истинно японского своеобразия. В конце концов, если слишком много мужичья бросится спасаться от гнета колеса кармы, то кто, спрашивается, будет сеять рис, воевать с варварами и выносить мусор? Чтобы массы не чувствовали себя обделенными вниманием на этом празднике духовности, они могли заняться вырезанием деревянных пагод. Мятеж Фудзивара породил скверну, и для очищения от нее было решено вырезать миллион этих самых пагод. И для души польза, и народ избавится от вредной привычки к безделью в свободное от работ время.