– …но мамин ангел тут самый красивый.
В ответ среди ветвей залился смехом колокольчик.
С кем это он там разговаривает? Неужели на дереве сидит какая-то женщина?
– Артюр! Что это ты тут делаешь? Разве можно так – взять и убежать! Ну и напугал же ты меня! – сказал я, взяв его за плечо.
Он с улыбкой обернулся ко мне.
– Папа, это Софи! – сказал он, снова задирая голову.
Проследив за его взглядом, я увидел, где она сидит.
На высокой каменной ограде, скрытая завесой листвы, сидела девушка. Изящная, как маленький кобольд, она была одета в рабочий комбинезон, черные волосы прикрывала небрежно нахлобученная черная шапочка. Я, наверное, принял бы ее за парнишку, если бы не огромные глазищи, с любопытством разглядывавшие меня.
– Здрасте! – сказал я, подходя поближе.
Личико с широкими скулами и острым подбородком расплылось в улыбке.
– Здрасте, – сказала она. – Это ваш сын?
– Да, – кивнул я немного укоризненно. – Я уже искал его по всему кладбищу.
– Извините, – сказала она. – Я увидела, что он тут бегает совсем один, и подозвала к себе, вот мы и разговорились.
– Она чинит ангелов, папа, – сказал Артюр. – Но я ей уже сказал, что наш еще в порядке.
Я смущенно хохотнул:
– Так-так… Ну, спасибо во всяком случае за то, что приглядели за моим малышом, а то кто знает, куда бы его еще занесло. Кладбище-то немаленькое.
– Я знаю, – сказала она. – Я тут работаю. – Она перекинула одну ногу через ограду и теперь болтала ногами, как на качелях.
– Так вы что, скульптор? – спросил я, глядя на нее снизу, и почувствовал, как у меня уже деревенеет шея от такой позы.
– Не совсем, – сказала она. – Погодите, сейчас я слезу к вам.
Она скрылась в ветвях и спустилась по лесенке, прислоненной к стене. Пропустив последние три перекладины, она соскочила на землю ловко, как кошка.
– Софи Клодель, – представилась она.
Внимательно глядя на меня из-под соскользнувшей немного на затылок черной шапочки трубочиста, которая очень шла ей, девушка протянула мне руку. Рукопожатие у нее оказалось на удивление крепкое.
– Так, значит, все-таки скульптор, – заключил я с улыбкой.
– О нет, какой там скульптор! – бойко возразила она. – Я не великая Камилла Клодель и даже не ее родственница. Это я на всякий случай, если у вас возникнет вопрос.
– И кто же вы тогда?
– Реставратор скульптур из камня, – сказала она. – Я занимаюсь реставрацией статуй, надгробных памятников и всего, что сделано из камня. – Она обвела рукой кладбище. – У нас тут большой заказ от кладбища Монмартра. Некоторым статуям срочно требуется подновить носы, руки, крылья… – Широко улыбаясь, она подбоченилась. – Даже камень когда-то ветшает, и даже мрамор не вечен.
– Тогда что же еще может быть вечным? – сказал я.
– Кто его знает! Прекрасное слово? Ваш сын сказал, что вы пишете книги. Вы в самом деле знаменитый писатель, месье?
И снова этот взгляд! Господи, что еще успел наговорить Артюр этому кобольду в черном?
– Ну, наверное, точнее будет сказать – беллетрист, пишу развлекательные романы, – поспешил я исправить возможное недоразумение. – Так что тоже не Поль Клодель.
– А кто тогда?
– Ах, простите! Жюльен. Жюльен Азуле. Но если мое имя вам неизвестно, вы не много потеряли.
– Вы всегда так скромничаете?
Я растерянно умолк.
– Папа, ну давай покажем ей нашего ангела, – заныл Артюр, который заскучал, слушая эти разговоры. – Пойдем с нами, Софи!
Он потянул ее за руку.
– Ну, пойдем, раз так, – иронически подчинился кобольд, и я пошел вперед, показывая дорогу.
Не прошло и пяти минут, как мадемуазель Клодель уважительно кивнула, проведя ладонью по бронзовой головке.
– Очень хорошая работа, – сказала она, профессионально рассматривая памятник. – И мрамор очень хорошего качества, будет еще долго вас радовать.
Все трое мы стояли у озаренной вечерним солнцем могилы Элен. Взгляд Софи задержался на золотой надписи. В смущении она стала засовывать обратно под шапочку выбившуюся из-под нее прядь.
– Прошу прощения, – сказала она наконец, – я ведь не знала, что… Оказывается, совсем недавно…
– Да, – поспешил я ей на помощь.
Она озадаченно покачала головой:
– Несчастный случай?
– Нет, у моей жены был рак.
– О!
– Все произошло очень быстро.
Она промолчала.
– А это… стихотворение? – спросила она затем. – «Милая, ах, приди, чтобы с тобою быть, как в те майские дни» – это же, если подумать, похоже…
– Похоже на что?
– На мысли о смерти?
– Что плохого в том, чтобы мечтать о встрече с ней? – сказал я с горечью. – Моя жизнь, в общем-то, кончена.
– Такое даже в мыслях нельзя допускать, месье, – сказала она потрясенно. Затем, строго взглянув на меня, добавила: – У вас же есть маленький сын.
– Я знаю.
– Жалеть себя – это не выход.
– Знаю.
Я стиснул губы, перевел дыхание и на секунду закрыл глаза.
Когда я их снова открыл, то увидел перед собой странную улыбку на лице Софи Клодель.
– Я сейчас соберу свои инструменты, а затем мы все вместе пойдем в мое любимое бистро, – сказала она. – Я хочу кое-что рассказать вам, месье Азуле. Про живых и умерших.
Думаю, что, если бы в этот апрельский вечер Артюр не убежал от меня, погнавшись за парочкой ярких крылышек, я все-таки отверг бы так беспрекословно прозвучавшее предложение Софи Клодель. А тогда меня переполняло облегчение оттого, что нашелся Артюр, что с ним ничего не случилось и он, судя по всему, нашел нового друга. Мы последовали за реставратором скульптур к выходу с кладбища. Софи то и дело останавливалась, указывая на надгробия, которые обветшали или выделялись каким-нибудь особенно красивым декором, и поясняла, чем хороша та или иная лепнина или рельеф, а под конец обратила наше внимание на особенно выразительную статую девятнадцатого века, носившую название «La Douleur»[26]: памятник был установлен в укромном уголке в верхней части кладбища, куда вели каменные ступени.
Статуя, с годами покрывшаяся зеленовато-бирюзовой патиной, изображала девушку с длинными волосами: она сидела, прислонившись спиной к гигантскому могильному камню, на лице девушки застыло выражение такой живой скорби, что, подойдя, я невольно перед ней задержался.
– Эта статуя мне особенно нравится, – сказала Софи.
– И кто же это? Какая-нибудь знаменитость? – поинтересовался я.
Софи отрицательно покачала головой:
– Эту статую когда-то давно заказала мать, скорбящая по умершему сыну.
Мы направились дальше, пока не пришли к маленькому домику возле самого выхода, чтобы оставить там инструменты.
Вскоре мы уже сидели в бистро «L’Artiste»[27] – малюсеньком заведении с выкрашенным в красный цвет деревянным фасадом, которое укромно спряталось на улице Габриэля. Это был уютный ресторанчик, размером не больше обычной жилой комнаты, с красными скатертями на столиках и с красными стенами, сплошь увешанными красочными плакатами и открытками времен «прекрасной эпохи». Напротив входа на стене висела большая картина с изображением кошек, причем некоторые из них были в черных очках и с бокалами; как люди на картинах Ренуара, кошки пировали под деревьями, и это зрелище вызвало у Артюра восторженный возглас. Стоявший за стойкой бородач встретил Софи как хорошую знакомую, расцеловав в обе щеки.
Нам удалось занять один из деревянных столиков у окна. Артюр, видимо, был счастлив, что наконец-то происходит что-то интересное. Мы с ним почти никогда не ходили в рестораны. Он сидел, болтая ногами, и с любопытством разглядывал окружающую обстановку: было довольно людно. Артюр потребовал Lasagne à la Bolognaise[28], Софи заказала себе Cuisse de Poulet[29], а я взял фирменное блюдо ресторана – Bœuf Bourguignon[30] в красном винном соусе.
Софи что-то крикнула бородачу за стойкой, и вскоре он принес нам графин воды из-под крана и два бокала красного вина.
– Как поживает Гюстав? – спросил он, подавая нам заказ, и подмигнул Софи.
Она засмеялась и возвела глаза к потолку.
– Уж он замучил меня со своей простудой, – сказала она. – Но я за ним хорошо ухаживала, так что сейчас он приободрился и раскомандовался: помыкает мною так, что только держись.
Бородач ухмыльнулся.
– Ну, чтобы кто-то тобой помыкал, это, я думаю, маловероятно, – сказал он, перед тем как удалиться.
Я тоже мысленно ухмыльнулся. Очевидно, Гюстав – это дружок нашего сорванца-кобольда, и, глядя на Софи, я тоже не мог себе представить, чтобы она кому-то позволила над собой командовать.
Софи подняла бокал, ее черные глазищи блеснули.
– За жизнь! – сказала она и, не дождавшись от меня мгновенной реакции, добавила: – Ну же!
Мы чокнулись. Мне было необыкновенно хорошо и в то же время все казалось каким-то нереальным. Софи рассказывала Артюру, как используется деревянный молоток и как восстанавливают отбитый нос у статуи, сажая его для прочности на внутренний штифт. Затем она снова обратила внимание на меня, с интересом слушала, вела себя естественно и непринужденно, с аппетитом ела, задавала мне сотни вопросов и, формулируя какую-нибудь мысль, наставляла на меня вилку.
Вот уж правда, давно у меня не было такого необыкновенного вечера, как этот. И что еще удивительнее, я вдруг стал изливать душу перед этой незнакомой девушкой, смеявшейся таким заразительным смехом. Неожиданно для себя я рассказал ей об Элен, о своем одиночестве, о том, что сейчас не могу работать.
Мы сидели точно в замкнутой сфере; было такое ощущение, что в моей жизни заново перетасовываются карты и получается новый расклад. Оказывается, иной раз легче выговориться незнакомому человеку, чем кому-то близкому, кто давно все про тебя знает или думает, что все знает.