Поэтому и название моего нового романа было выбрано такое: «Издатель, танцующий при свете луны».
Катрин внимательно выслушала мой рассказ.
– Гм… звучит очень интересно. Книжка должна получиться прекрасная, – сказала она и ободряюще улыбнулась.
Я радостно заулыбался в ответ, и мой взгляд одобрительно скользнул по аквамариновой тунике, которую Катрин надела к джинсам и которая так удачно сочеталась с цветом ее глаз.
– Вот только название кажется мне странноватым: уж больно комично!
– Так ведь и роман задуман как веселый, Катрин, – парировал я мгновенно.
Господи! Ведь тут же вся соль как раз в названии! Жан-Пьер Фавр так обрадовался, когда я его предложил, что даже хлопал себя по ляжкам: «Жюльен, дорогой! Это же отличное кино! Сейчас же передам это художнику-дизайнеру, чтобы он занялся обложкой!»
Тогда мы еще оба думали, что я вдохновенно закончу роман в самые короткие сроки и он выйдет сразу же за первым бестселлером.
Я вздохнул про себя и обратил внимание, как вдруг помрачнела Катрин.
– Представляю себе, как это должно быть трудно. Ну, писать веселый роман после… после всего случившегося, – договорила она, споткнувшись на начатой фразе.
Она, конечно, сделала это не со зла, но у нее был прямо необыкновенный талант бередить кровоточащую рану.
– Знаешь, Жюльен, ты в любой момент можешь позвонить мне по мобильному телефону, – сказала она. – Это я на случай, если у тебя потолок рухнет или ты почувствуешь, что роман никак не пишется.
«Черта с два я буду тебе звонить!» – подумал я про себя, заплатил за нас двоих по счету и улыбнулся.
– Само собой, – произнес я вслух.
В эту первую неделю я действительно много писал. С утра садился за компьютер, пил как дурак черный кофе, курил и тюкал по клавишам, набирая какую-то несуразную чепуху.
Чем не способ не делать дела – и вроде бы от дела не бегать?
Но свои письма к Элен я не рвал.
Я рассказывал ей о своих неудачных попытках продолжить роман, об Артюре, и о том, как он счастлив с mamie на море, и что тетушка Кароль тоже все-таки выбралась в Онфлёр, пока ее дочь Камилла взялась присматривать за больным отцом, и что Камилла была в восторге, получив на память об Элен красное платье в мелкий белый горошек, и теперь носит его не снимая. Я написал Элен об Александре, что он занят по горло подготовкой своей весенней выставки и все же выбрал время заскочить ко мне и удостовериться, что со мной все в порядке. А еще о Зази, которую я приходил кормить и которая от радости каталась по ковру всякий раз, как только я открывал дверь в квартиру Катрин.
Я постепенно вошел во вкус и писал Элен почти каждый день, причем обо всем подряд, почти как если бы писал дневник. Мне это помогало, и тайничок в надгробии наполнялся конвертами. У меня было такое ощущение, что Элен где-то рядом, как будто она все еще была тут. Да ведь где-то же она должна быть!
Написал я и о девушке, с которой мы с Артюром познакомились на кладбище, и о том, что сначала мне показалось, будто Артюр разговаривает с деревом.
Нередко я ловил себя на том, что во время походов на кладбище невольно высматриваю Софи.
В мое первое после нашего знакомства посещение кладбища Софи я там не видел. Но дело было в Пасхальное воскресенье, так что у нее наверняка нашлись в этот день занятия более увлекательные, чем реставрация ангелов и надгробных памятников. Зато я снова обнаружил на могиле Элен букет незабудок, очевидно положенный Катрин перед ее отъездом в отпуск. В следующий раз шел дождь, и Софи так и не появилась. Но в третий раз я издалека заприметил изящную фигурку в комбинезоне и шапочке. Забравшись на крышу ветхого склепа, девушка обрабатывала пористый камень железной щеткой.
Она помахала мне оттуда:
– А, писатель!
Я ответил ей в тон:
– О, каменных дел мастер! Решили сегодня прийти?
– В дождливую погоду я не работаю.
Она слезла с крыши каменного домика и вытерла руки о комбинезон.
– А вы? Опять пришли на кладбище. Я думала, вы собирались работать над книгой.
– Пытаюсь.
– А что поделывает мой маленький приятель?
– Артюр? У него все замечательно. Ему полезно сменить привычную обстановку. Он носится по пляжу, плескается в волнах, собирает ракушки и радуется, как не радовался уже давно, говорит maman.
– Прогулка на берегу моря – превосходная терапия, – сказала Софи, и я рассмеялся: у нее всегда наготове какая-нибудь прописная истина. – Я тоже с удовольствием побывала бы на море, – сказала она, устремив мечтательный взгляд куда-то в гущу листвы. – Но у меня, к сожалению, как раз накопилась куча работы, а работать мы можем, только когда позволяет погода. Слишком яркое солнце вредно действует на некоторые материалы, а в мороз невозможно применять консерванты. – С этими словами Софи повернулась, чтобы снова залезть на крышу.
– И кто же заказчики? – остановил я ее вопросом. – Город?
– Иногда город, если речь идет о старых захоронениях, представляющих собой охраняемые законом памятники. Но часто заказчиками выступают частные лица – какие-нибудь потомки знаменитых людей, которые здесь похоронены. Вы удивитесь, сколько здесь таких.
Мы еще немного побеседовали, прежде чем она опять забралась на крышу фамильного склепа, а я, покинув кладбище, отправился побродить по Монмартру. Я хотел отыскать бистро, куда меня водила Софи, но не нашел и вместо этого поднялся на улицу де Соль, по обе стороны которой росли виноградники, оставшиеся с тех пор, когда Монмартр был еще деревней на холме. И вот я вышел к ресторану «Le Consulat», где когда-то побывали мы с Элен.
Дни становились светлее, а погода теплее, и даже мадам Гренуй забыла свою ненависть ко всему свету и, встретившись со мной на площадке у квартиры Катрин, поздоровалась сравнительно дружелюбно. Она уже знала, что Катрин уехала, а я присматриваю за ее кошкой. Я кормил Зази два раза в день. Заслышав меня, кошка за дверью принималась громко мяукать; она взволнованно терлась о мои ноги, пока я накладывал ей в миску еду из консервной баночки и наливал в поилку свежую воду.
Но главными событиями этих однообразных дней были, конечно, мои походы на кладбище и беседы с Софи, которые на время отвлекали меня от неотвязных мыслей. Пока мне ничто не напоминало о случившемся, все шло хорошо, и только ночью, случалось, я ощущал глубокое отчаяние, и тогда привычная скорбь охватывала меня с прежней силой.
Стоило мне увидеть на улице счастливую парочку или услышать по радио некоторые мелодии, как на меня снова накатывала привычная тоска. Однажды по радио сообщили о смерти знаменитой актрисы «Комеди Франсез», и у меня тут же навернулись слезы. А ведь я почти не бывал в театре, не говоря уже о том, что вовсе не был знаком с этой женщиной. Однако в те дни даже одиноко лежавший в хлебной корзинке круассан мог вывести меня из душевного равновесия.
Хорошая погода выманила на кладбище Монмартра любопытствующих туристов, и даже это действовало на меня раздражающе. Однажды перед памятником Гейне собралась толпа английских школьников. Крики подростков, их бесконечные селфи так вывели меня из себя, что я чуть было не накричал на них: «Shut your fucking mouths, this is a cemetry!» [36]– но, к счастью, вовремя удержался. В другой раз я увидел у могилы Элен незнакомую парочку: они стояли в обнимку, задумчиво разглядывая бронзового ангела. «Какое прекрасное лицо», – сказал мужчина, и, прежде чем эти двое двинулись к следующей могиле, я услышал слова женщины: «И какое печальное стихотворение. Какая же, наверное, за этим стоит история, ведь она была еще совсем молодая».
Раньше, когда смерть еще не затронула меня, я тоже иногда бродил по кладбищам, читал надписи и додумывал истории, вмещавшиеся между двумя датами, обозначавшими начало и конец жизни. Вон там лежит ребенок, которому так и не довелось влюбиться; тут мужчина, переживший свою жену всего на два месяца. Эти истории на какой-то миг задевали мои чувства и настраивали на задумчивый лад, но, выйдя с кладбища и окунувшись в круговорот жизни, я забывал о чужих судьбах. Но с недавних пор я жил как неприкаянный, в постоянной тревоге, не обращая внимания на смену дней.
За три дня до возвращения Артюра из Онфлёра я еще раз встретил Софи. Она как раз складывала свои инструменты, собираясь уходить. Скорее всего, она заметила, что я ходил как потерянный, потому что стала бранить меня, зачем я так часто бываю на кладбище, а затем предложила пойти вместе выпить кофе.
Я с благодарностью согласился.
– А теперь давайте-ка честно, Жюльен: что это вы так зачастили на кладбище? – спросила она, когда мы устроились за столиком на улице Лепик под маркизой ресторана «Les deux Moulins»[37].
Она окинула меня таким пронзительным взглядом, что я покраснел. Не мог же я рассказать ей о письмах, в которых уже не раз упоминал и о ней самой.
– Ведь не из-за меня вы сюда ходите? – Она шутливо погрозила мне пальцем.
– Хотел бы я, чтобы это было так. Но я всегда рад встрече с вами, Софи, – ответил я правдиво.
– И то спасибо! – Ее губы скривились в иронической улыбке, затем она ткнула в мою сторону ложечкой. – Вот что я вам скажу, Жюльен: эти хождения на кладбище не принесут вам пользы. Вы зря растрачиваете на них свою жизнь, и вашу Элен это тоже не воскресит.
От ее грубоватых слов почему-то становилось легче на душе.
– Ну… – начал я, – надо же иногда присмотреть за порядком. Ну, там… Принести цветы…
– Да-да, – сказала она, усмехаясь мне в лицо, и я почувствовал, что она видит меня насквозь.
Затем она вдруг быстрым движением сняла с головы шапочку, запрокинула голову к солнцу и тряхнула волосами. Я с удивлением залюбовался черными локонами до плеч, обрамлявшими теперь ее лицо.
– Цветы на могилах зря не морите, лучше живым их почаще дарите[38]