открывающими уши с парой маленьких бриллиантовых клипсов, несомненно, одолженных ей Анитой, Лари имела вид более взрослой и искушенной женщины, как и в тот вечер в Вашингтоне. Джин оценил также выдержку и ум, которые Лари продемонстрировала во время поисков Кат. Он был полон стыда и сожаления за те потерянные годы, когда ушел из жизни своей дочери. Правда, Джин не знал, возможно ли было что-нибудь изменить, не отказываясь при этом от карьеры. Однако нахлынувшая на него волна чувств внушила ему самоотверженное желание помочь ей отыскать мать. За кофе Джину наконец удалось вновь направить беседу в деловое русло.
– Дэвид, выяснилось ли что-нибудь относительно Милоша Кирмена?
– Да, сэр, я собирался проинформировать вас во всех подробностях… Но мне не хотелось начинать этот вечер на грустной ноте.
– Так, значит, новости плохие?
И да и нет. Нам сообщили, что он жив.
– Это просто чудесно! – воскликнула Лари. – Значит, Кат вступала с ним в контакт, и он сможет…
Дэвид Уайнэнт мягко положил свою ладонь на руку Лари.
– Маловероятно, чтобы Катарине Де Вари когда-нибудь позволили повидаться с ним или хотя бы узнать, где он находится. В те годы режим был очень жестким. Насколько жестким – очевидно из тех сведений, которые правительство Дубчека сочно нужным сообщить нам касательно местопребывания Милоша за последние шестнадцать лет, начиная с трех лет в больнице для психически больных преступников.
С губ Лари сорвался стон сочувствия. Одного того, что ее мать когда-то любила Милоша Кирмена, было достаточно, чтобы между ними установилась прочная связь.
– Это вовсе не означает, что он был сумасшедшим, – сказал Лари Джин. – Бросать своих врагов в сумасшедший дом – традиционная практика коммунистических диктатур.
– Оттуда он был переведен в тюрьму на три года, большую часть из которых провел в одиночном заключении, – продолжал Уайнэнт. – Потом его отправили на восток на восемь лет, в трудовой лагерь как раз возле русской границы. Последние два года он находится в другом месте.
– Почему они все время переводят его с места на место? – спросила Лари.
Я подозреваю, что он несговорчивый заключенный, поэтому они продолжают закручивать гайки, чтобы сломить его дух. Тон Уайнэнта сделался более мрачным.
Возможно, им это удалось. Вот уже два года, как Милош снова в психиатрической больнице.
– Это может означать, что они смягчили для него условия, – быстро произнес Джин. – Есть ли у нас с Лари шансы повидаться с ним? Нам хотелось бы узнать, получал ли он какие-нибудь известия о Кат.
– Если бы это было год назад, не стоило бы даже пытаться подавать такое прошение, – ответил Уайнэнт. – Но сейчас… сейчас мы можем попробовать.
Разрешение было получено через два дня, но с условием: Джину разрешат повидаться с Милошем Кирменом на следующий день, но не дольше пятнадцати минут, и, кроме того, он не должен брать с собой Лари.
– Поздравляю! Никогда не думал, что они согласятся! – сказал Дэвид Уайнэнт, передавая эту новость Джину по телефону.
– Они не филантропы, – остудил его пыл Джин. – Им известно, что в прошлом Милош помогал мне. За нашей встречей будут тайно наблюдать. Они хотят оставить нас наедине в надежде, что кто-нибудь из нас обмолвится и прольет свет на наше прежнее сотрудничество.
Утром того дня, на который было запланировано посещение Милоша, власти наконец прислали уведомление о том, что вопрос о поисках Кат Де Вари будет включен в некоторые телевизионные программы новостей. Лари не возражала против того, чтобы остаться в гостинице на случай, если это немедленно даст какие-то результаты.
В тот день ходили грозовые тучи, обещая сильный ливень. В полдень черная государственная «шкода» забрала Джина из отеля. В автомобиле сидели два мрачных сотрудника органов безопасности в одинаковых костюмах такого же скучного серого цвета, как небо. Джин ожидал, что ему придется ехать через всю страну и на это уйдет целый день, если не больше. Но Милоша снова перевели в другое место, теперь он находился в Каславе, всего лишь в часе езды к востоку от Праги.
Психиатрическая больница располагалась за высокой каменной стеной на холме, на окраине небольшого городка. Это было неприглядное строение с крепкими железными решетками на окнах, построенное еще во времена Австро-Венгерской империи. Истинной целью данного заведения в прежние времена было не лечение больных, а обеспечение надежной изоляции их от общества. Теперь же за крепкими стенами сидели здоровые люди.
При входе в больницу мужчины в серых костюмах передали Джина паре охранников в форме, потом его обыскали и куда-то повети по длинному темному коридору. Наконец они открыли дверь в маленькую комнатку с бетонным полом, где не было никакой мебели, кроме двух грубых стульев, намертво установленных друг против друга возле противоположных стен. Один из охранников слегка подтолкнул Джина в комнату, а потом запер за ним дверь. Джин подошел к крошечному окошечку напротив двери. Снаружи он увидел усыпанный гравием двор, окружавшую больницу стену и верхушки нескольких деревьев за ней. Шестнадцать лет! Ужасно было чувствовать себя заключенным здесь даже на эти несколько минут!
Раздался звук поворачиваемого ключа. Джин обернулся и увидел, что в камеру входит Милош. Несмотря на годы лишений, выглядел он на удивление крепким. Волосы его приобрели серо-стальной цвет, но по-прежнему оставались густыми. Голубые глаза, как и прежде, были ясными, а осанка – прямой. Он улыбнулся Джину слегка смущенной улыбкой гордого человека, вынужденного принимать гостя в бедном доме.
– Сесть! – приказал один из охранников, словно отдавая команду собаке.
Постоянная муштра в тюрьме была способна подавить любую гордость. Милош направился к стулу и сел. Охранник, стоявший в дверях, резким кивком указал на второй стул. Джин повиновался команде.
После того как их оставили наедине и заперли, оба они долго и молчаливо размышляли над тем, что увидели, и перебирали возникшие в памяти картины прежней жизни.
Милош заговорил первым.
– Прошу прощения, что не могу принять вас подобающим образом, как раньше, мистер Ливингстон.
– Я очень рад возможности поговорить с вами. Последовала пауза.
– Вы хорошо выглядите.
– Разве у нас есть время для комплиментов? – сухо спросил Милош. – В нашем распоряжении всего лишь пятнадцать минут, и я не знаю, что привело вас сюда. Знаете ли вы, какой чести они вас удостоили? За все время заключения, вы – третий мой посетитель.
– А кто же были остальные? – спросил Джин, надеясь, что одним из них могла быть Кат.
Но Милоша невозможно было увести в сторону.
– Скажите мне, зачем вы здесь!
– Кат исчезла, и я пытаюсь разыскать ее. Я думал, что вы, может быть, знаете, где ее искать.
Джин решил, что не будет упоминать имени Лари, если только не поймет, что Милошу уже известно о ребенке Катарины.
Милош наклонил голову, глубоко вздохнул, а потом сделал долгий выдох. Он выглядел словно человек, скорбящий у свежей могилы. Наконец он поднял глаза.
– Кат была моей первой посетительницей – через несколько недель после суда надо мной. Они арестовали ее в тот же самый день, узнав, что она ваш агент.
В его словах не было ни малейшего признака гнева.
– Я хотел помочь вам обоим.
– Я не обвиняю вас, мистер Ливингстон. Вы ведь любили ее, не так ли?
Джин кивнул.
– А она любила меня, – продолжал Милош. – Поэтому она сделала все, что могла, чтобы спасти мне жизнь. Но с того дня я не получал от нее никаких известий. Мне сказали, что ее приговорили к восьми годам заключения. Нам ни разу не позволили встретиться. Восемь лет прошло, ее освободили… И я ждал ее. Но она так и не пришла. Не знаю, предпринимала ли она какие-нибудь попытки или нет.
Его голос был ровным и бесстрастным. Джин подумал, что страдание, должно быть, настолько иссушило его душу, что там остались одни только рубцы – и никаких чувств: ни боли ни радости.
Милош, казалось, догадался, о чем он думал.
– Мы умираем здесь, мистер Ливингстон. Может быть, мы возродимся, а может быть, нет, когда нас выпустят отсюда. Не знаю, смогла ли Кат сбросить с себя тяжелый груз этих восьми лет, после того как обрела свободу.
Он улыбнулся.
– Хотя меня ничуть не удивляет, что она исчезла. Ведь Кат была великой актрисой и реализовала себя, перевоплощаясь в других людей. Она, может быть, просто написала для себя новую роль.
Из отведенного им времени оставалось всего десять минут, но Джин уже знал то, ради чего пришел сюда. Разумно ли с его стороны продолжать этот разговор и задавать новые вопросы, способные только резче оттенить одиночество и заброшенность, от которых страдал Милош? Или оставить ему его надежды и иллюзии, которые поддерживали его все эти годы и которые будут нужны ему и в будущем?
– Хотите ли вы, чтобы я прислал вам что-нибудь? – спросил Джин.
– Да, множество вещей. Но они все равно никогда не дойдут до меня.
Джин уже собирался встать и позвать охранника, но простое любопытство побудило его задать еще один вопрос.
– Вы сказали, что у вас было три посетителя. Кто же был третьим?
Милош заколебался, словно не был уверен, хочется ли ему отвечать.
– Это был человек по фамилии Павлецки, – наконец проговорил он. – Партийный функционер. Он приходил много лет назад. Хотел, чтобы я подписал бумаги, которые позволили бы ему официально удочерить моего ребенка.
Джин постарался скрыть свое удивление.
– Ребенка?.. – тихо повторил он.
– Да, нашего ребенка, Кат и моего, девочку, которую она родила в тюрьме. У этого человека, Павлецки…
– Она не могла быть вашей дочерью! – воскликнул Джин. – Ведь вы… не были с Кат.
– Говорю вам, я был с ней, мистер Ливингстон. Один раз. Как раз перед ее арестом.
– И вы…
– Мы – разлученные влюбленные, – с чувством удовлетворения ответил Милош. – Это было как раз за восемь с небольшим месяцев до рождения девочки.