– Какой фильм?
– С Джеком Николсоном. «Лучше не бывает». Там есть одна замечательная сцена, потрясающая сцена.
– Не очень хорошо его помню.
Я уже тоже выпил три кружки и смотрю на Мартина тепло и снисходительно. Я благодарен ему за то, что он подарил мне Элис, хотя, конечно, он еще ничего об этом не знает. Милый старина Мартин.
– Там есть такая сцена, когда он… ну, Джек Николсон – писатель, не помню, как его зовут, – они делают из него психа, чтобы он мог безнаказанно высказаться по поводу женщин. Ну, вот… хочешь еще пива?
– Мне хватит.
– О чем я говорил?
– Он ненормальный, поэтому может лепить всякие гадости про женщин. Его специально таким сделали, чтобы довести до зрителя нужную информацию, ну, то есть он говорит все эти вещи только потому, что псих, правильно?
– Да. Так вот, Джек Николсон – писатель, он пишет о женщинах. И у него, похоже, это неплохо получается, он знаменит, и однажды он приходит в офис к издателю, а там секретарша, роскошная девица, спрашивает его, точно не помню, что-то вроде: «Как вам удалось проникнуть в женскую душу?» В смысле – создания образа героинь. То есть как он это делает?
– И что он отвечает?
– Он… он отвечает…
И Мартин пытается подражать Джеку Николсону, очень похоже. Я начинаю смеяться еще до того, как он заканчивает первое предложение.
– «Вы хотите узнать, как мне удалось проникнуть в женскую душу? Вы действительно хотите это знать?» Секретарша улыбается, смотрит на него, раскрыв рот и с обожанием, ясно, что она ожидает услышать что-нибудь лестное, а он поворачивается, делает такое видел-я-вас-всех лицо, как Джек Николсон умеет, и говорит: «Я взял мужчину и лишил его разума и чувства долга».
– Теперь вспомнил.
– Конечно, ты это помнишь! Зал ревет от хохота. Гудит, как пчелиный улей. И знаешь, Спайк… Я специально посмотрел: женщин в зале было больше половины. И они хохотали, они помирали со смеху. Потому что кто-то раскусил их и набрался смелости сказать всю правду, а с правдой не поспоришь – так что ничего не остается, кроме как смеяться.
– Ты считаешь, женщины лишены разума? – Я делаю большой глоток пива, щурясь от дыма. – Но среди них есть чертовски умные, Мартин. Миллионы женщин, которым мы в подметки не годимся.
У Мартина уже новая кружка. Быстро он их опустошает. Мартин обхватывает меня и притягивает к себе. От него пахнет пивом и солью.
– Конечно, женщины не лишены разума. Никто этого и не говорит – только идиот может думать, что женщины глупы. Джек имеете виду другое: женщины распоряжаются разумом по своему усмотрению. Они не подчиняются ему, как мужчины. Женщины и смеялись потому, что Джек выволок на свет их секретное оружие. Они преклоняются перед темными силами. Темными, Дэнни, силами.
Про «чувство долга» мы, естественно, даже не обмолвились. Здесь и так все ясно. Нам обоим прекрасно известно, что Джек Николсон имеет в виду. И всему залу тоже.
– Что такое, например, ПМС? Его даже поминать нельзя. Тестостерон, пожалуйста. Все мужчины убийцы – потому что у них высокий уровень тестостерона. А что происходит перед месячными? Все про это знают. Все знают, что каждый месяц одну неделю из четырех женщины сходят с ума. Но когда они опрокидывают тебе за завтраком тарелку с кашей на голову из-за того, что ты положил им в чай больше сахара, чем обычно, ты должен сделать вид, что ничего не происходит, что они имели на это право, потому что ты поступил очевидно легкомысленно. Даже не думай сердиться, пока у них ПМС не пройдет. Ты нарушишь закон, если обнародуешь очевидную истину. Сказать поганую правду – преступление.
– Это опасная вещь.
– Какая?
– Правда.
– Да. Вот видишь, малыш. Ты тоже так считаешь, Спайки.
Мы продолжаем пить. Я хочу увидеться сегодня с Элис, но мне кажется, нельзя так просто заявиться в ее квартиру. Мне кажется, это будет предательством по отношению к Мартину после того, как мы провели вместе вечер. Хотя, конечно, какое тут предательство?
Мартин умеет слушать, и я рассказываю ему о Поппи, о моих неудачных свиданиях, и о Бет, и о разводе, говорю и понимаю, сколько еще во мне горечи и уязвленного самолюбия, несмотря на то, что я встретил Элис. Столько горечи, что я выучил дилановский «Idiot Wind» и каждый вечер пою его под душем. Кэрол попала в точку. Это бешенство, выраженное звуками.
Бедный Мартин. Сколько он может выслушивать одно и то же? Нужно что-то новое. В этом мне поможет Элис.
– Кстати, как вы встретились тогда с Элис?
Не знаю, покраснел я или нет, но, боюсь, отвечаю слишком поспешно:
– Неплохо. Она мне нравится.
– Странно, иногда мне кажется, что у нас с ней все могло получиться.
– В чем же дело?
– В чем дело?
– Да.
Мартин напрягается. Заметно, как лицевые мышцы двигаются под кожей, как будто он пытается найти разгадку головоломки. Наконец лицо Мартина обретает почти спокойное выражение.
– Ну, ты же понимаешь. Это не мое амплуа. Так всегда было. На смену одной женщине неизменно приходит другая.
– К тебе приходит.
– Ну… Как сказать. Не знаю. К тебе ведь тоже иногда приходят.
– Иногда. Не часто.
– Не надо ждать. Тогда они придут.
– А я уже и не жду.
– И что, пришла?
– Вокруг не так много стоящих женщин.
– Не надо смотреть на жизнь так мрачно. А ты всегда… ну, вокруг много замечательных женщин. С несколькими я был знаком. Например, Элис. Она замечательная женщина. Да, замечательная.
Мартин уставился в кружку с пивом. Он явно не в себе. Чувствуя, что пауза становится напряженной, пытаюсь разрядить обстановку.
– Я как-то видел фильм, и там герой говорит, что каждому дано в жизни встретить только трех замечательных женщин…
– Я знаю, это фильм Чазза Палминтери. Как он называется?… А… «Разборки в Бронксе»…
– Ага, он. Звучит фатально, но, похоже, это правда.
– Думаешь? Ты уже получил то, что тебе причитается?
Я допиваю пиво. Все вокруг как в тумане, и лицо Мартина тоже расплывается.
– Думаю, что получил, да.
– Так кто же они? Кто эта Святая Троица?
– Ну, Келли Корнелиус. Конечно, Наташа Блисс. Раньше я считал, что Бет – третья, но теперь так не считаю. Понятно почему.
– И кто же занял ее место?
Я смотрю на Мартина… и вдруг понимаю, что больше не могу этого скрывать, что хочу поделиться с ним своим счастьем, хочу, чтобы он порадовался за меня, чтобы мы все подружились, собирались бы вчетвером, вместе с бразильской танцовщицей, вспоминали прежние времена и смеялись над тем как все закончилось… и, отбросив сомнения, я бормочу слегка заплетающимся языком:
– Его заняла Элис, Мартин.
– Что?
Ясно, что Мартин меня услышал. Когда эта информация доберется до нужного отдела его мозга, он похлопает меня по плечу, поздравит и закажет еще пива.
– Это Элис. Мы встречаемся. Честно говоря, мы влюбились друг в друга.
Наступила долгая, мучительная пауза. Мартин вдруг побелел как полотно. Слышу собственное бормотание:
– Как это объяснить… я бы никогда так не поступил… ты мой лучший друг и вообще… но ведь ты ее бросил. И ты много раз говорил мне, что не любишь ее. По крайней мере, никогда не говорил, что любишь. А это, по-моему, одно и то же. Вот я и решил, в конце концов, что тебе все равно. И потом… не знаю, как объяснить… я не хотел этого. Это не я… это была ее инициатива, я просто не смог отказать, а в результате, как-то так вышло, что мы полюбили друг друга. Никто этого не ожидал. Я думал, ты порадуешься за меня. Ты ведь рад за меня, Мартин?
Мартин по-прежнему молчит. Он так и не пошевелился с тех пор, как я сказал: «Мы встречаемся». Выглядит он неважно. Наконец он произносит тихим, мягким голосом:
– Это здорово.
– Я рад, что…
– Нет, это здорово. Это потрясающе.
Кто-то разбивает стакан около барной стойки. Мартин потягивает пиво. Кивает, будто отвечая на давно мучивший его вопрос. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит бодро, живо, без эмоций.
– Ладно, Спайк, а как дела на работе?
Переход получается неестественным и натянутым, но, может, так нам удастся уйти от неприятной темы.
– Нормально. У меня есть заказ на рекламу шоколада. Куча денег. Скоро просмотр предварительного проекта.
– Ясно. Значит, шоколад. Шоколад – это хорошо. Понятно. Ты точно больше пива не будешь? Видел «Большого брата»?[24] Господи, я… А как родители?
Мартин выпивает залпом три четверти кружки. Взгляд бешено мечется по бару.
– Ты не расстроился, Мартин?
Он смотрит на меня, улыбается своей мальчишеской улыбкой.
– И не думал. С чего мне расстраиваться?
– Ну… хоть ты ее не любил, вы все-таки были вместе и…
– Даже если бы я расстроился, разве это что-то меняет?
Я растерялся. Мартин ушел в себя, вряд ли он слышит, что я говорю, и непонятно, к кому обращается: ко мне, к самому себе или к подставке под кружкой.
– Во всяком случае, это ненадолго.
– На самом деле в этот раз, мне кажется…
– Ну а как твои родители? Давно их не видел. Старушка Айрис все еще отправляет тебя в Сибирь в ссылку? Дьявол в юбке. Бедный Дерек.
– Я был у них на прошлой неделе, они неплохо…
Мартин вдруг перебивает меня, подняв глаза от своей подставки:
– Это ненадолго, Спайки, потому что ты ни черта не понимаешь в женщинах. Потому что ты и на сей раз все испортишь, как всегда.
Меня как будто мешком по голове двинули. Мартин говорит это зло, безжалостно. Он смотрит на меня из-под полуприкрытых век, во взгляде – ярость. Слова вылетают как стрелы.
– Я серьезно. Ты думаешь, у тебя есть шанс? Да ты… ты такой же, как они, вечно у тебя все плохо, все скулишь: «Ах я бедный несчастный».
– Совсем не обязательно…
Он тычет в меня пальцем, словно хочет просверлить пространство между нами.