Мучаемый ревностью, Киселев задумал убить свою «сожительницу». Во время очередной ссоры он увел ее в ближайший лес, где в ярости стал избивать ее кулаками. Потом в дело пошел нож. Когда Киселев пришел в себя, Морозова уже была мертва.
Чтобы скрыть свое преступление, он перенес труп на полотно железной дороги с целью изобразить самоубийство. Однако по какой-то причине этот маневр у него не удался. Тогда он решил представить ситуацию так, будто бы ее убили грабители. Он устроил дома разгром, изображая нашествие воров и хотел перенести туда тело. Но и тут ничего не получилось: полиция его опередила.
Преступника выследили в одном из местных трактиров. Заметив слежку, Киселев хотел было скрыться из Павловска, но его арестовали на вокзале. Безумный «павловский Отелло» закончил свои похождения.
«Прелюбодейный сенатор» и «черный кабинет»
Сегодня мы привыкли уже пользоваться электронной почтой, переписываться через телефоны и социальные сети. А раньше? Только бумаге и можно было доверить все свои тайны, в том числе и сердечные. Но на пути от автора к адресату неизменно вставал «невидимый» барьер, который в давние дореволюционные времена называли «непроницаемой тайной». Официально это «действие» звалось перлюстрацией – имелось в виду тайное вскрытие и чтение частной и дипломатической корреспонденции. Было это и в царской России, и в советское время.
У специальных сотрудников, занимавшихся просмотром частной корреспонденции, даже тени сомнения в том, что они делают что-то нехорошее, читая чужие письма, не возникало. Не только можно, но и нужно! Тем более, если это делается в «высших интересах государства».
Как отмечает известный петербургский ученый, доктор исторических наук, профессор Владлен Семенович Измозик, автор книги «„Черные кабинеты“. История российской перлюстрации XVIII – начала ХХ века», в России первые следы перлюстрации прослеживаются в XVII в., но реально она начинается при Петре I, а затем при Елизавете Петровне – с чтения дипломатической корреспонденции. Свое окончательное оформление перлюстрация получает при Екатерине II. Здесь уже широко вскрывается не только дипломатическая почта, но и переписка частных лиц.
После революции 1917 г. объявили, что позорное вскрытие чужих писем навсегда ушло в прошлое – как «наследие проклятого царского режима», но на деле оно приобрело только больший масштаб.
«Конечно, весь поток писем прочитать было невозможно, – их было слишком много, – отмечает Владлен Измозик. – Подсчитано, что в начале ХХ века служба перлюстрации вскрывала в год миллион писем. А всего объем почтовой корреспонденции составлял десятки миллионов.
Был специальный указатель – „алфавит“: список лиц, чья переписка должна обязательно вскрываться. В начале ХХ века он составлял около тысячи фамилий. Причем надо было читать письма и к ним, и от них.
Кроме „алфавита“, была еще и случайная выборка. Под особым контролем были послания „интеллигентным почерком“, письма до востребования, корреспонденция, отправленная за границу, особенно в центры революционной эмиграции».
Власть интересовалась главным образом настроениями образованных кругов общества – чиновников вплоть до министров, офицеров, представителей литературы, науки и искусства. Премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, например, велел вскрывать письма родственников жены – Нейдгардтов, чтобы быть в курсе их финансовых дел…
Запрещалось вскрывать письма только трех персон: государя императора, министра внутренних дел, начальника III отделения (он же шеф жандармов), а затем унаследовавшего этот пост директора Департамента полиции. Почта императрицы, великих князей, министров не была защищена от перлюстрации.
Чтение чужих писем использовалось не только в политических целях. Личные секреты высокопоставленных персон тоже оказывались в сфере внимания, особенно если это касалось, например, царствующего дома.
К примеру, как отмечал в своих воспоминаниях «„Черный кабинет“: Из воспоминаний бывшего цензора» С. Майский (настоящие имя и фамилия – Владимир Иванович Кривош; цензор и при царе, и при советской власти), когда великий князь Михаил Александрович, младший брат Николая II, «увлекся красотой дочери предводителя дворянства одной из южнорусских губерний и серьезно подумывал о браке с нею, то приказано было снимать фотографии с переписки влюбленной четы и дешифровать детски наивный шифр, коим они думали скрыть свои планы на будущее. Благодаря перлюстрации, их намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться, было расстроено».
Впрочем, Михаил Александрович все равно вступил в морганатический брак. В октябре 1912 г. он женился в Вене на Наталье Сергеевне Вульферт, урожденной Шереметьевской, – жене своего сослуживца по лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Этому событию сопутствовал грандиозный скандал.
В результате его уволили со всех должностей и постов, ему запретили возвращаться в Россию, и он жил с женой в Европе. Когда началась Первая мировая война, Михаил Александрович обратился к царствующему брату с просьбой разрешить ему вернуться на родину и служить в армии. Тот согласился, после чего Михаил Александрович возглавил Кавказскую туземную конную дивизию, сформированную из добровольцев-мусульман, уроженцев Кавказа и Закавказья.
В ночь с 12 на 13 июня 1918 г. Михаил Александрович был похищен и тайно убит группой сотрудников местной ЧК и милиции в Перми. Его жена смогла вырваться из Советской России. Жила в Париже, самопровозглашенный император всероссийский великий князь Кирилл Владимирович пожаловал ей даже титул княгини Брасовой, а затем – светлейшей княгини Романовской-Брасовой.
Среди высокопоставленных персон, пострадавших от чиновников-перлюстраторов, оказался даже директор Департамента полиции Петр Николаевич Дурново. Именно в его подчинении находился тот самый пресловутый «черный кабинет», который перлюстрировал переписку подданных Российской империи, да и не только их.
П.Н. Дурново
Этот курьезный эпизод случился в 1893 г.: в результате любовного скандала Петр Дурново лишился своей должности, к которой шел долго и упорно. В 1881 г. он становится управляющим Судебным отделом Департамента государственной полиции Министерства внутренних дел, спустя два года – вице-директором Департамента полиции, еще через год – директором Департамента полиции.
Виной его служебной катастрофы стало то, что он находился в близких отношениях с некой госпожой Доливо-Добровольской. Однако она оказалась дамой ветреной и одновременно закрутила роман еще и с бразильским поверенным в делах России Феррейро д’Абреу. Дурново стал подозревать возлюбленную в измене. Подозрения превратились в доказательства, когда «черный кабинет» перехватил откровенные письма его «дамы сердца» бразильскому послу в России. Взбешенный Дурново был вне себя от гнева и приступа ревности.
Как отмечает В. Измозик, по одной из версий, чтобы разоблачить тайную связь Доливо-Добровольской, Дурново внедрил агента Департамента полиции в число слуг бразильского дипломата. Спустя некоторое время тот, по указанию Дурново, взломал письменный стол посланника и доставил начальству найденные там письма и записки. Бразилец не знал, что за ним охотится сам Департамент полиции, и воспринял случившееся как нарушение дипломатической неприкосновенности. Он обратился в столичную полицию.
Проверка почты военной цензурой
Сыщики достаточно быстро выяснили обстоятельства дела, разразился скандал, обернувшийся против Петра Дурново. А он сам, по словам современников, заявился к даме, изменившей ему, отхлестал ее по щекам и швырнул ей письма в лицо.
Скандал дошел до государя императора. На докладе столичного градоначальника Александр III начертал знаменитую резолюцию по адресу Петра Дурново: «Убрать эту свинью!». Петра Николаевича лишили высокого поста, но, как это зачастую бывает с высокопоставленными персонами, не выгнали со двора, а переместили по «горизонтали». Он стал членом Сената, правда, с подмоченной репутацией. В Петербурге его называли «прелюбодейный сенатор».
Об этом, в частности, записала в своем дневнике в феврале 1893 г. известная в столице собирательница сплетен и слухов Александра Викторовна Богданович, жена генерала от инфантерии, члена Совета министра внутренних дел, старосты Исаакиевского собора.
«Был сегодня Галкин (речь идет о начальнике Главного тюремного управления. – С. Г.), – сообщала Александра Богданович. – По случаю назначения Дурново (полиция) в Сенат, который туда попал, учинивши скандалы, Галкин сказал, что в городе его называют „прелюбодейный“ сенатор. Галкин тоже говорил, что Черевин и другие дополнили сведения Шишкина насчет безобразий, которые производил Дурново в течение 5 лет: посылал своих любовниц агентами тайной полиции в Париж, давал 5 тыс. на путешествие и, не бывши уверенным, что там они останутся ему верны, отправлял туда же следить за их поведением настоящих сыщиков. А тут думали, что все это делается с целью государственной охраны!».
А вот что говорил по этому поводу сам Петр Николаевич Дурново. В дневнике издателя Алексея Суворина есть упоминание, как тот возмущался: «Удивительная страна! Девять лет я заведовал тайной полицией, поручались мне государственные тайны, и вдруг… бразильский секретаришка жалуется на меня, и у меня не требуют объяснений и увольняют! Какая-то девка меня предала, и человека не спросят. Я не о себе, мне сохранили содержание, дали сенаторство… Что это за странная страна, где так поступают с людьми – в 24 часа!».
Как отмечает В. Измозик, начальник столичного охранного отделения А.В. Герасимов в своих мемуарах изложил свою, несколько отличающуюся версию. По его словам, с Петром Дурново сыграл дурную шутку его взрывной темперамент. Мол, Дурново, уличив даму в измене, закатил ей скандал, та пожаловалась бразильскому посланнику, а тот на одном из придворных балов пожаловался на начальника Департамента полиции самому государю императору. Тот возмутился, тут же на балу подозвал к себе министра внутренних дел и с присущей ему резкостью заявил: «Немедленно убрать этого дурака».