– В конце XIX в. изрядно нашумела история женитьбы одного морского офицера на проститутке. Он сочетался с нею законным браком, чтобы, по его представлениям, спасти ее, вытащить из тяжелых условий жизни, дать ей шанс на честную жизнь… А звали этого офицера Петром Шмидтом, и в историю он вошел как лейтенант Шмидт, устроивший восстание в 1905 г. на броненосце «Очаков»…
– Знаете, вообще для конца XIX в. эта история довольно уже запоздалая. Такое практиковалось в 1860-е гг. Именно тогда в образованном обществе господствовала мода по «развитию» женщин. Это считалось прямо-таки обязанностью образованного мужчины: либо заниматься развитием, образованием, выводить их из мещанской среды, где они оказываются в ограниченных рамках, либо спасать проституток, поскольку они оказались в такой ситуации исключительно ввиду экономического положения. Однако эта теория себя не оправдала.
Известный деятель женского движения Елизавета Николаевна Водовозова вспоминала: «Необыкновенное оживление общества в начале шестидесятых годов было совершенно новым явлением… Все, казалось, ясно говорило, что и у нас наступила наконец совершенно новая, не изведанная еще нами гражданская и общественная жизнь, когда каждый, искренно того желающий, может отдать с пользою свои силы на служение родине…
Сердце, как горящий костер, пылало страстною любовью к ближнему, голова была переполнена идеями и разнообразными заботами: одни готовились к чтению какого-нибудь реферата, другим приходилось многое что почитать, чтобы возражать, при этом почти всем необходимо было работать для заработка, и в то же время считалось священною обязанностью обучать грамоте свою прислугу, приглашать из лавочек и подвалов детей для обучения, заниматься в воскресных и элементарных школах».
Водовозова отмечала, что и в этих интеллигентных кружках шестидесятых годов «тоже происходили дрязги, недоразумения, ссоры, неприятные столкновения». «И тогда люди влюблялись и ревновали до безумия, несмотря на то что молодежь того времени смотрела на ревнивца, как на первобытного дикаря, как на пошлого, самодовольного собственника „чужой души“, не уважающего человеческого достоинства ни в себе, ни в других…».
Огромное влияние на молодежь произвел тогда роман Чернышевского «Что делать?». Им не просто зачитывались, а воспринимали как руководство к действию. К примеру, он вызвал много попыток устраивать швейные мастерские на новых началах.
Елизавета Водовозова вспоминала про одного своего знакомого, приехавшего в Петербург, с ним она познакомилась в провинции. «Это был человек лет тридцати, весьма начитанный и неглупый, необыкновенно деятельный по натуре, чрезвычайно увлекавшийся современными идеями, для торжества которых он готов был отдать всю кровь своего сердца, но в высшей степени наивный, как очень многие в то время».
Будучи из зажиточной семьи, он имел немало связей в семействах людей богатых и крупных чиновников, и ему удалось собрать значительную сумму на устройство швейной мастерской. Каждый раз один час вечером выделялся на то, чтобы просвещать портних – им читали Островского, Некрасова, Гоголя.
Однако этого показалось мало: организатор мастерской решил спасать проституток, освобождать их «от клещей алчных содержательниц домов терпимости». Он был полон уверенности: «Нет такой девушки, у которой временный разврат мог бы загубить всякое нравственное чувство; ни одна из подобных личностей при благоприятных условиях не потеряна для честной жизни».
Как отмечает Водовозова, это было время, когда мысль о необходимости спасать погибших девушек, и притом совершенно бескорыстно, охватила не только пылкую, увлекающуюся молодежь, но даже солидных и зрелых людей. Вот и организатор швейной мастерской, о которой рассказывала Водовозова, выкупил из публичного дома трех проституток и дал им работу в мастерской. Однако прошло некоторое время, и выяснилось, что они шьют плохо, да и вообще работают лениво и недобросовестно. Поведение двух из них в мастерской вообще было «во всех отношениях наглое и бесстыдное».
В результате судьба мастерской оказалась плачевной: ее пришлось закрыть, а проститутки, выкупленные из публичного дома, исчезли еще за несколько дней до этого момента…
– Те, кто сетовал в конце XIX в. на падение нравов, обвиняли в этом не только на литературу и экономику, но и революционеров. Понятно, что подпольная жизнь и нелегальное положение совершенно не способствуют формированию брачных отношений, тем не менее те, кто считал для себя это необходимым, шли на это…
Лев Тихомиров, будучи членом «Народной воли», использовав фальшивый паспорт, венчался со своей женой в церкви, поскольку считал необходимым оформить традиционным образом свои брачные отношения.
Другие народовольцы так не считали. Более того, многие полагали, что личная жизнь никаким образом не терпит вторжения извне. Партия не вмешивается в личную жизнь, и она не выносится на общественное обсуждение.
В качестве примера тут показательны отношения Ольги Любатович и Николая Морозова: она уехала за границу с одной единственной целью – родить ребенка. Но сама она, вспоминая об этом эпизоде, объясняла ситуацию так: она поднимала тяжелые бутыли, идя по лестнице, и надорвалась. Однако, принимая решение эмигрировать, не считала нужным рассказывать о том, что была беременна, поскольку упоминать личные отношения означало так или иначе подвергать партию и своих товарищей опасности обвинения в «разврате».
Для народовольцев это имело большое значение, неслучайно на первых процессах против революционеров государственные обвинители активно разыгрывали эту карту. Утверждали, что революционеры – это враги семьи, морали, и все, что они хотят – разрушить общество и принятую мораль.
Характерный пример – ситуация после покушения Александра Соловьева на императора Александра II на Дворцовой площади в 1879 г. На суде вроде надо бы анализировать обстоятельства его преступления, а вместо этого долго обсуждается, как Соловьев женился, был ли этот брак фиктивным, с кем и когда видели его жену… А все для того, чтобы показать аморальный характер революционера. И поскольку обвинение эту карту очень активно использовало, то революционеры старались не давать повода к подобным обвинениям. Революционер должен был являться образцом морали.
Поэтому личные отношения попросту скрывались. Были случаи, когда люди, оказавшись в тюрьме, никаким образом не поддерживали между собой контактов, чтобы не предавать огласке свои отношения, не просили попасть в общее дознание и не просили свиданий в тюрьме. Отсюда, по всей видимости, тянется ниточка к отношениям Ленина, Крупской и Арманд, где во главу угла ставилось дело партии, то есть любовь не должна была вредить делу партии и революции…
На «этажах» сословной монархии
Могут ли детали личной жизни высших лиц государства, в том числе интимные, сексуальные, быть предметом достояния широкой публики? Недаром известный депутат Государственной думы Наталья Поклонская, отчаянно борясь против показа фильма Алексея Учителя «Матильда» (напомню, именно под этим знаком прошел практически весь год столетия российской революции), сначала выдвигала аргумент, что нельзя трогать личную жизнь Николая II, поскольку он «святой государь», а потом выступила с тезисом, что личная жизнь первых лиц страны в принципе не должна становиться предметом общественного обсуждения. Мой собеседник, доктор исторических наук Игорь Зимин, относится к немногому числу исследователей, которые знают про личную жизнь последних императоров, наверное, практически все. Он – автор целой серии книг, посвященных повседневной жизни императорского двора второй половины XIX – начала ХХ вв.
– Игорь Викторович, как вы считаете, частная жизнь высших лиц неприкосновенна?
– И да и нет. Понятно, что личная жизнь первых лиц страны – что сейчас, что тогда, – с одной стороны, всегда закрыта от посторонних глаз, с другой – она всегда чрезвычайно интересовала обычных людей. И когда проходил определенный срок давности, то детали личной жизни высших лиц государства так или иначе вытаскивались на поверхность.
Как известно, нельзя читать чужие письма. Но в отношении первых лиц традиция такова, что публикуются письма, дневники, переписка, и все это считается совершенно нормальным, очень важным историческим источником… Это важная часть характеристики личности первого лица. Другое дело, что публиковать подробные свидетельства надо деликатно и тактично.
В монархических государствах, где личность правителя имеет особое, сакральное значение, монарх и его семья по определению должны служить образцом морали и нравственности, в том числе и потому, что они являются публичными людьми.
Публичность – это часть профессии любого человека, оказавшегося на вершине власти. Но исторические и личностные реалии подчас таковы, что мораль и нравственность приносятся в жертву политической целесообразности. Например, много ли влияли на Петра I нормы морали и нравственности его времени? Останавливали ли они его? Представляется, что император «прогибал мир» под себя, реализуя собственное представление об абсолютной власти монарха.
Его говорить о XIX в., то представляется, что Романовы по большей части не только следовали сложившимся общественным нормам, но и последовательно их формировали в рамках своего сценария власти. На мой взгляд, первая нормальная семья на русском престоле среди Романовых, начиная с XVIII в., была у Николая I. Что значит нормальная семья? Конечно, есть масса нюансов в определении этого понятия.
Возьмем, к примеру, Петра I. Первый брак закончился ссылкой его жены, Евдокии Лопухиной, в монастырь, второй брак, с Мартой Скавронской, носил морганатический характер. Императрица Елизавета Петровна никогда официально замуж так и не вышла, хотя вариантов, начиная с Людовика XV, было много. Конечно, она долго и счастливо жила с Алексеем Разумовским, а затем с Иваном Шуваловым, но эти связи не носили официального характера.